Андреев Василий Михайлович

АНДРÉЕВ Василий Михайлович [16(28).12.1889, СПб. — 1.10.1942, Мариинск Новосибирской обл.] — прозаик, журналист, драматург.

Родился в семье банковского кассира, окончил четырехклассное городское училище, в молодые годы участвовал в рев. движении, примкнул к Беспартийному союзу террористов и с 1910 по 1913 находился в сибирской ссылке. Амнистирован в связи с 300-летием Дома Романовых. По некот. сведениям в 1911 помог устроить побег из ссылки Сталину. Позднее об этих местах напис. повесть «Глушь» (1935). С ними связана и кн. «Товарищ Иннокентий» (1934) — о большевике И. Ф. Дубровинском, близком к Ленину. Письма Н. К. Крупской к А. по поводу этого изд. напеч. в «Коммунисте» (1979. № 3).

А. ― писатель с потаенной, не всегда достоверно известной даже его современникам биографией. Д. Гранин пишет: «О нем сохранилось несколько легенд. Полузабытые, смутные, потраченные временем, они рисовали образ человека неусмиренного, характером – самобытного, чудаковатого. Он появлялся в <…> рассказах то спившимся, то издевающимся – то ли над литературным этикетом, то ли над страхами перед талантом» (Канун, 1989). Констатировали и лично знавшие А. литераторы: «Его не включали ни в одну из существующих обойм. Он не состоял в группировках. Не участвовал в склоках. Не ходил на заседания. Не был аргументом в критических битвах. Не состоял членом редколлегий. Не сообщал “над чем работаю” (впрочем, у него об этом и не спрашивали)» (Л. Радищев).

По возвращении из ссылки А. жил большей частью в Лигово. Печ. начал в 1916 в пг. газетах под псевд. Андрей Солнечный, Васька-газетчик, Васька Редактор и т. п. В 1918–22 служил в Красной армии рядовым, культработником при клубах, в 1919–21 состоял канд. в члены ВКП(б). В 1927 был арестован, но выпущен без предъявления обвинений. В кон. 1920-х привлек внимание М. Горького как автор, «не поддающийся американизации» лит-ры. Таким он и был, что не всегда ставилось ему в заслугу. А. уличался в тяготении к «языковому орнаменту», в «стремлении к банальности, к ходкому товару» (Л. Голубь).

Уже по этим претензиям можно понять смысл лит. работы А., не желавшего отказываться в угоду новым веяниям от лучшего в себе: от безупречного владения разговорной речью, без кот. проза заметно мертвеет, от умения в диалоге раскрыть человеч. характеры, от свободного владения не только литературным, но и простонародным языком, от приоритета наблюдения и цепкого жизненного опыта перед умозрением и сюжетной априорностью замысла. А. рассказывал в своих многочисленных кн. 1920-х о жизни петроградских окраин, о злой бесприютности рабочего люда, о детях, занятых своим самоутверждением в перманентных потасовках и стычках, о геройстве, неотличимом порой от преступления. Он на самом деле изображает «банальные», любому жителю окраин знакомые сцены, на самом деле интересуется криминальной историей города («ходкий товар»). В прозе А. воссоздается колоритная жизнь трущоб, ночлежек, трактиров. Его осн. персонажи — ведущие уличную жизнь подростки, мастеровые, обыватели, уголовный элемент. Произведения А. насыщены множеством городских реалий, и в целом можно говорить о специфически андреевском образе города, образе Петрограда — Л-да, даже на фоне его великих предшественников в создании «петербургского мифа»» — Пушкина, Гоголя (особенно любимого им автора), Достоевского, Блока.

«Сокровенным человеком» эпохи становится у А. то ресторанный гармонист («Гармонист Суворов» , 1927), то мечтательный парикмахер («Серый костюм» , 1929). Все это личности неустроенные, не нашедшие себя в жизни, люди, живущие какими-то фантасмагориями. Внимание к ним особенно интересно для прозаика с таким изначальным жизненным опытом, как у А., — писателя, знающего и героя с яростным, нетерпеливым жестом, стоическим поведением и железной волей. Напр., в повести «Расколдованный круг» (1924) А. острейшим образом ставит вопрос о путях, ведущих революционера к общей «мировой» правде. Подчиняющая себе частную жизнь, надличностная идея этого произведения состоит в том, что даже лучшие чувства в человеке могут быть попраны — и не тяжелым чувством ненависти к «страшному миру», но «чистым» стремлением все к той же грядущей гармонии. В дни «русской смуты» герой повести приговаривает к смерти брата любимой девушки. Та, возненавидев все на свете, проклинает саму любовь и кончает с собой. Тогда герой, хотя в этом никакой практич. надобности нет, сам вызывается осуществить приговор. За все случившееся в мире он готов брать ответственность на себя. Горячая устремленность в будущее, в неведомое приводит его к иллюзорному ощущению «знания о неведомом», к своего рода религиозности. «Святость» подобных героев прямо переходит поэтому в жестокость. Так развивается рев. тема у А.

Герои А., каждый на свой лад, хотят разомкнуть кольцо частного существования, но вопрос о путях, ведущих к «правде святой», оборачивается у прозаика трезвым вопросом о навеянных ею «снах», вопросом о том, что насильственное водительство к «благу» приводит на деле лишь к поиску житейских «благ». А. заостряет эту ситуацию до парадокса, когда в пьесе «Фокстрот» (1926) заставляет старого рецидивиста-домушника Гусарова читать «новым людям» почти толстовскую проповедь: «Нельзя резать людей ни за какие червонцы. Нельзя давить веревками, рубить младенцев, как телят». И читает персонаж эту мораль не из ханжества и лицемерия, а «по совести». Рев. идеализм и максимализм оборачиваются обесцениванием обычной человеч. морали и даже потребностью в самоистреблении, как в наиболее изв. вещи А. «Преступления Аквилонова» (отд. книгой изд. первоначально в Берлине, 1927). Характерно, что при всей рев.-максималистской установке «комиссарских» сюжетов «Расколдованного круга» или посл. изданной прозаиком повести «Комроты шестнадцать» (1937) А. дальше других идет и в снисхождении к людям из стана противников, в полном смысле слова отщепенцам, уголовникам, проституткам. В 1935 в повести «Глушь» он даже решается на вполне человеч. изображение краевого пристава Адриана Антоновича, не могущего не быть противником ссыльных революционеров.

В Л-де в 1920-е А. общался со мн. литераторами, в частности на «субботах» у писателя В. Я. Ленского встречался с Александром Грином, Константином Олимповым, Алексеем Чапыгиным. В 1930-е у А. на Надеждинской (Маяковского), 7, кв. 24, бывали О. Берггольц, М. Зощенко, В. Каверин, Б. Корнилов, Е. Полонская, А. Прокофьев, О. Форш, М. Чумандрин. Особенно дружил с Б. Корниловым.

В 1930 А. привлекался по делу «Об антисоветской группировке среди части богемствующих писателей, журналистов и артистов гор. Л-да», дав об этой «группировке», и в частности о поэте Олимпове (Фофанове), неск. курьезные показания: «Фофанов с октября 1917 года или с начала 1918 г. именует себя “родителем мироздания” не только в поэзии, но и вообще. На этом основании он считал своим долгом вмешиваться в правительственные дела. <…> В 1923 году Фофанов послал письма в стихах тт. Ленину, Троцкому, Зиновьеву и Каменеву и просил ответа на письма, причем сделал приписку: “Ваше молчание сочту за слабость мысли перед моим величием”» (Из истории эгофутуризма: мат-лы к лит. биографии Константина Олимпова // Минувшее. Кн. 22. СПб., 1997). Конспирация в этой «антисоветской группировке» была своеобразной: собиралась она в Михайловской пивной («Вокзал»), известной еще с дорев. времен как место кутежей всяческой богемы «во главе с ныне белым эмигрантом Куприным», как писалось в «деле».

Но десятилетие наступало серьезное. В 1940 А. работает над повестью «О пребывании в Туруханском крае И. В. Сталина и событиях, связанных с организацией его побега из ссылки в 1911 г.» . Написанный от руки текст А. послал в Кремль. Ответ через три недели пришел телеграфом: «Уважаемый Василий Михайлович! Этим хвастаться не надо. Рукопись оставляю. Сталин». Участь писателя была решена, но не одним этим. О его резких отзывах по поводу существующих в стране порядках в НКВД были осведомлены давно. 27 авг. 1941 он вышел из дома на Надеждинской и не вернулся. Соседи видели, как его сажали в машину. По статье 58-10, часть 1, А. арестовали за «антисоветскую деятельность» в период с 1930 по 1941. Он был этапирован в Мариинск Новосибирской обл., где умер от «остановки сердца на почве авитаминоза». 19 нояб. 1942 дело было прекращено за смертью обвиняемого. Реабилитирован А. только 23 янв. 2001.

Соч. : Канун. Л., 1924; Расколдованный круг: рассказы. Л.: Гос. изд-во, 1926; Рассказы. Л., 1926; Славнов двор. Л., 1927; Волки. Л., 1927; Гармонист Суворов. Л.: Гос. изд-во, 1928; Преступления Аквилонова. Л., 1929; Карьера князя Туманова // Альм. (прилож. к ж. Красная панорама). Л., 1930. № 2; Серый костюм. Л., 1930; Повести. Л.: Гослитиздат, 1936; Комроты шестнадцать: повесть. Л.: Гослитиздат, 1937; Канун: повести и рассказы / предислов. Д. Гранина, послеслов. С. Тиминой. Л.: Худож. лит-ра, ЛО, 1989; Расколдованный круг: Василий Андреев. Николай Баршев. Леонид Добычин. Л.: Сов. писатель, 1990.

Лит. : Голубь Л. Канун (рец.) // Русский современник. 1924. № 4; Полетика Ю. О Василии Андрееве и его ворах // Жизнь искусства. 1926. № 13; Соловьев Б. Василий Андреев: Расколдованный круг // Звезда. 1926. № 3; Штейнман З. О Василии Андрееве // Звезда. 1932. № 12; Радищев Л. Долой обойму // Лит. Л-д. 1933. 17 сент.; Тимина С. К творч. биографии Василия Андреева // Андреев В. Канун. Л., 1989; Арьев А. Возвращение к людям // Расколдованный круг. Л., 1990; Черняк М. «Провинциальный» Петроград // Вторая проза. Таллинн, 2004.

Автор статьи - А. Арьев