Битов Андрей Георгиевич
БИ́ТОВ Андрей Георгиевич [27.5.1937, Л-д — 3.12.2018, М.] ― прозаик, сценарист, эссеист, поэт.
Родился в семье служащих (отец — Георгий Леонидович Б. — архитектор, мать — Кедрова Ольга Алексеевна — юрист) ― в «обычной запуганной, малоинформированной семье» (Б.). Во время блокады Л-да был эвакуирован на Урал и в Среднюю Азию (Ташкент). В школьные годы увлекся альпинизмом (в 16 лет получил значок «Альпинист СССР»), что и привело его по возвращении из эвакуации на геологоразведочный фак-т Лен. горного ин-та («дух естественных наук был религии подобен» ― Б.), где он обучался с 1955 по 1962 (с перерывом на службу в армии, стройбат, Север, 1957–58), по окончании работал буровым мастером в геологич. экспедициях на Карельском перешейке.
Начал писать с 1956. Стал участником ЛИТО при Горном ин-те под рук. поэта Гл. Семенова («Мне пришлось соврать, что я тоже пишу, а потому начать писать задним числом. Так я начал сразу как профессионал, а не как любитель» ― Б.). В те годы в ЛИТО был рядом с А. Кушнером, А. Городницким, Г. Горбовским и др. Позднее входил в прозаич. семинар Мих. Слонимского при изд-ве «Сов. писатель» (в «доме под глобусом»).
В 1960 в альм. «Молодой Л-д» (орган СП, «Сов. писатель») опубл. перв. рассказы Б. ― « Бабушкина пиала », « Иностранный язык », « Фиг ». Перв. сб. рассказов « Большой шар » вышел в 1963, в 1965 ― второй сб. « Такое долгое детство », в 1967 в предислов. к третьему сб. рассказов « Дачная местность » В. Панова отмечала «острую мысль», «художническую зоркость» и «страстный интерес к внутренней жизни человека» у Б. В 1965 принят в члены СП СССР (впоследствии член СП СПб.).
В 1965–67 учился на Высших сценарных курсах при Союзе кинематографистов в М. (одновр. с Г. Матевосяном, Р. Габриадзе, В. Маканиным, Р. Ибрагимбековым и др.). В 1973–74 был аспирантом ИМЛИ, работал над дис. по проблемам соотношения образов автора и героя.
В 1979 с рассказом « Прощальные деньки » принял участие в бесцензурном (ставшем самиздатским) лит. альм. «Метрóполь», кот. был осужден партноменклатурой и запрещен к выпуску (вскоре появился в США). За участие в альм. Б. не был выдворен из СССР, подобно Аксенову, но подвергся ограничениям в печати. При этом переводился и печатался в Европе и США. С началом «горбачевской перестройки» произв. Б. начали активно публиковаться на родине.
С кон. 1980-х преподавал в Лит. ин-те им. М. Горького, выступал с лекциями и чтениями в ун-тах США (Нью-Йорк, Коннектикут, Принстон и др.). Почетный доктор Ереванского гос. ун-та (1997). Вице-президент (с 1989) и президент русского ПЕН-центра (с 1991). Вице-президент междунар. ассоциации «Мир культуры». Вице-президент европейского сообщества интеллектуалов «Гулливер» (с центром в Амстердаме). Сопрезидент Набоковского фонда в СПб (с 1992). Член Совета об-ва Ф. Достоевского (с 1990). Председатель комиссии по лит. наследию А. Платонова (с 1988). Член Президиума об-ва О. Мандельштама (по его инициативе открыт памятник Мандельштаму во Владивостоке). Член жюри «Пушкинской премии» (Гамбург). Член жюри Всемирного конкурса эссе (1999, Веймар) и мн. др. Награжден орденом «Знак почета» (1987), медалью М. Хоренаци (Армения, 1999), кавалер Ордена искусств и лит-ры Французской республики (1993). Лауреат премий ж. «Новый мир», «Иностранная лит-ра», «Дружба народов», «Звезда», «Огонек» и мн. др. Автор идеи памятника Зайцу в Святых Горах и Чижику-Пыжику на Фонтанке в СПб. (совм. с Р. Габриадзе, скульп. А. Великанов).
Уже перв. лит. опыты Б. были восприняты как интеллектуальная психологич. проза ― с героями рефлектирующими, сомневающимися, «замирающими на грани смысла», в способе изображения кот. главным были не интрига, не конфликт, не причудливость сюжетных хитросплетений, а «изысканность мысли и выражающих ее слов»: «Фраза его что-то значит сама по себе, следовательно, превосходит самое себя; не является простой информацией, а заключает более глубокий смысл…» (Б. Бурсов). Внутреннее «я» героев ранней битовской прозы «множится» и «мерещится», не совпадая со стереотипными представлениями сов. поры о цельной и активной личности, не пересекаясь с образцами передового героя своего времени. На фоне уверенных в себе, ясно мыслящих, социально активных героев сов. лит-ры персонажи Б. выделяются общественной индифферентностью, гражданской пассивностью и человеческой растерянностью. «Когда я вижу проповедь силы и мужества <…> мне всегда мерещится кошмарная слабость» (Б.). В рассказах Б. 1960-х складывается новый тип героя — человека изменчивого, неустойчивого, «не-равного самому себе», «кажущегося». Хотя, по словам самого Б., некоего осознанного неприятия социума у него тогда не было, т.к. «…все мы были более или менее одинаково непросвещенны и темны <…> мы тогда были просто молоды, информированность наша совпадала с информированностью общества…» (« Мы проснулись в незнакомой стране »).
В одном из наиболее интересных и эмблематичных рассказов нач. 1960-х — « Бездельник » (1961, другое назв. « Без дела ») — главным становится мотив «не-истинной жизни», ощущение героем «призрачности» существования, когда герой сам за собой замечает: «Я произвожу много разных впечатлений…». Не автор, не персонажи, но герой изнутри видит себя различным, не совпадающим с самим собой, оттого и поведение его в одной и той же ситуации моделируется по-разному. Меняется лицо, меняется манера поведения, на какой-то момент герой готов поменять даже свой соц. статус, он «не очевиден», вся его жизнь лишь «вариации на тему», его идеал подвижен и неустойчив, его внешность аморфна и текуча. Рассказ «Бездельник» содержит в неразвитом виде множество мотивов будущего гл. романа Б. — « Пушкинский дом » — о призрачности и «невидимости» существования, о жизни-игре, о поведении-«манере», о «притворстве», о работе — «ненужном деле», о «суете» жизни и «тишине» науч. заведения (в романе образ Ботанического ин-та и Пушкинского Дома, в рассказе — образ больницы и НИИ, в кот. работает герой) и др. Именно в нем опробуются важнейшие композиц. приемы романа — «версии и варианты», «тени» и «отражения», здесь намечаются перспективы некот. образов будущего романа (гл. героя, дяди Диккенса, Митишатьева), отношения к родителям (в рассказе — к деду), впервые упоминаются некот. «романные» имена. Т.е. уже в самом нач. 1960-х в рассказовом тв-ве Б. обнаруживают себя «новые» тенденции «новой» лит-ры, связанные прежде всего не с формальными новшествами, а с философией «неравности» человека самому себе («Я — уже не я»), с осознанием не-абсолютности и не-истинности существования. В нач. 1960-х герои Б. предстают героями-симулякрами, жизнь вокруг них фиктивна, их сознание релятивно, их взгляд ироничен, их личностная энергия деконструктивна. Наряду с А. Терцем («Прогулки с Пушкиным») и Вен. Ерофеевым («Москва ― Петушки») Б. считается одним из первых совр. писателей, в тв-ве кот. обнаружили себя постмодернистские тенденции, определившие развитие лит. процесса в России последующих десятилетий.
Ощущение зыбкости и неустойчивости миропонимания раннего героя Б. получило свое развитие в «романе-пунктире» « Улетающий Монахов » (в 60-е отд. главы печатались как рассказы, целиком издан в 1990, Гос. премия РФ в 1992), где персонаж по-прежнему блуждает и теряется в мире, где ощущение «растерянности» и «мутности» существования персонажа смыкается с «неясностью собственных ощущений» автора. И в рассказе « Пенелопа » (1962) герой Лобышев только на перв. взгляд уверен в себе и в прочности основ своей жизни, но и он приходит к заключению о том, «насколько он не властен в каждом шаге, движении, слове», о том, что «целая жизнь у него такая…».
Самооценка раннего битовского героя не очень серьезна и не очень основательна, но иногда и в ней проскальзывает нечто важное и убедительное: «Я все чаще вспоминаю о детстве, и так грустно становится. И не то, что все розовое, что сам я был чистый и хороший, а теперь грязный и гадкий, не в невинности дело. Живой был, до самой последней клеточки! А сейчас я если и живу, то минутами, между чем-то стыдным и чем-то гадким…» («Без дела»). И этот пассаж со всей очевидностью указывает на необратимость потерь, на не-зависимость от собств. «я», на не-властность в собств. судьбе. В противовес «ясно(-)видящим» героям соцреалистической лит-ры для персонажа Б. 1960-х «цели не названы, задачи не определены», обретение смысла жизни сводится не к постижению абсолюта истины, а к познанию ее относительности и изменчивости.
Поиск личностной устойчивости и определенности Б. предпринимает в произведениях кон. 1960-х — нач. 1970-х, напис. в жанре путешествий, — « Книга путешествий » (1960–80-е) о поездках автора в Среднюю Азию, в Башкирию, на русский Север и особенно ярко и поэтично — в Армению и Грузию. « Уроки Армении » (1967–69) и « Грузинский альбом » (1970–73, 1980–83) — это попытка Б. найти «органичность» и «воплощенность» в окружающей жизни — естественной, природной, правдивой. Теперь не герой, а сам Б. как бы «сбивается с пути», отходит «от себя» и ступает на «чужой» путь: подобно писателям-деревенщикам его герой отправляется на поиски идеала в мир естественного, наивного, доверчивого, не испорченного цивилизацией человека. Автору и герою кажется, что именно здесь «все было тем, что оно есть: камень — камнем, дерево — деревом, вода — водой, свет — светом, зверь — зверем, а человек — человеком», здесь «труд был трудом и отдых — отдыхом, голод — голодом и жажда — жаждой, мужчина — мужчиной и женщина — женщиной», «стыд был стыдом», здесь «всем камням, травам и тварям соответствовали именно их назначение и суть», здесь ко «всем понятиям вернулся их исконный смысл» («Уроки Армении»). Неорганичность для «городского» Б. этого пути осознавалась уже в том, что «страной реальных идеалов», «абсолютным полюсом цельности» становилась не (своя, как у деревенщиков) Россия, а (чужой, романтизированный ) Кавказ (традиционный ракурс классич. русской лит-ры). Познание «страны подлинников» происходило у Б. не через «корни», не через особенности ино(на)родного характера, а через язык (армянский алфавит: « Азбука », « Букварь », « Прямая речь » — названия перв. подглавок в «Уроках Армении»), культуру (Матенадаран), архитектуру (Зварнотц), религию (Эчмиадзин). И что особенно важно (в свете будущего романа) — через лит-ру русскую: главы книги не просто называются, напр., « Кавказский пленник » (вслед за А. Пушкиным или Л. Толстым), но «репетируют» называния глав по «школьной программе» (« Урок языка », « Урок истории », « Урок географии », « Контрольная работа », « Звонок », « Перемена »). Попытка «городского» Б. отыскать «гармонию в природе» посредством «романов-путешествий» породила множество противоречивых «тезисов» и «антитезисов» (названия подглавок книги). И это неизбежно вернуло автора от естественно-природной, народно-патриархальной традиции к традиции интеллектуальной, к культуре и лит-ре. Самым ярким и значительным достижением художника на этом пути стал роман «Пушкинский Дом».
Над «Пушкинским Домом» Б. работал в 1964–71, впервые роман опубл. в США (изд-во «Ardis») в 1973, в России — в 1987 («Новый мир», № 10–12), отд. изд. — М.: Современник, 1989. Наиболее полное и на наст. момент каноническое (учитывая склонность автора к постоянным доработкам, поправкам и дополнениям собств. текстов) изд. романа — «юбилейное»: СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 1999. Роман удостоен премии Андрея Белого (Л., 1987), международной премии А. Пушкина (Гамбург, 1987), отмечен как лучшая иностранная кн. (Франция, 1987).
О сложности, изящности, интеллектуальной изощренности «Пушкинского Дома» говорили и писали все критики. Роман действительно имеет причудливую (по-постмодернистски хаотическую ) форму, кот. отчасти могла быть объяснена условиями публикации («проходимости») романа: необходимостью «часть» превращать в «целое», а «целое» представлять как «часть» (Савицкий С. «Как построили “Пушкинский Дом”»), когда главы и фрагменты публиковались отдельно, как самостоятельные произведения. Однако и сам текст романа утончен и изыскан до артистичности, построен на множестве поэтич. тропов, отличается красотой и новизной сюжетно-композиционного строения.
В названии «Пушкинский Дом» самое простое содержательное начало — это называние «академического учреждения» — Института русской литературы (ИРЛИ АН СССР), кот. занимается изучением лит. наследия Пушкина и где (в художественном пространстве романа — «НИИ») проходил аспирантуру и был науч. сотрудником гл. герой романа — филолог в третьем поколении Лев Николаевич Одоевцев. Однако поверхностная исчерпанность этой интерпретации очевидна, и Б. в тексте романа предлагает более емкую метафору: «…и русская литература, и Петербург (Ленинград), и Россия — все это, так или иначе, Пушкинский Дом без его курчавого постояльца…». Русская лит-ра становится не просто фоном, но пространством битовского романа, сам герой ― лит. проекцией, а мир окружающих его обстоятельств ― сценой, спектаклем, игрой. Прием интертекстуальности обнаруживает себя в назывании глав романа (« Что делать? », « Отцы и дети », « Герой нашего времени », « Бедный всадник », « Медные люди », « Маскарад », « Дуэль », « Выстрел » и др.) и порождает восприятие романным героем «мира как текста».
Осн. намерение Б. найти определяющие и ведущие характерологич. признаки (черты и приметы) героя нашего времени. Однако в литературоцентричном пространстве романа Лёвушка Одоевцев становится «версией и вариантом» совр. молодого человека, окруженного сложной системой параллелей, соотносящей его с персонажами русской лит. классики и лишающей его собств. идентичности, порождающей образ постмодерного героя-симулякра ― нестрогой копии без исходного оригинала. Стержневой вопрос битовского текста ― «Чему равен Лева?» ― отражает поиски автором личностной компоненты образа гл. персонажа. Нереализованность и «невоплощенность» героя («его самого как бы и нет») обнаруживает себя в семье, рядом с отцом и дедом (перв. раздел романа — «Отцы и дети», в кот. Левушка пытается «поменять» свое происхождение от «предателя-отца» на дядю Диккенса), в любви и в отношениях с любимыми/нелюбимыми женщинами (с Фаиной, Альбиной, Любочкой — раздел второй «Герой нашего времени»), в тв-ве, в его науч. карьере (глава «Бедный всадник»), оправдывая одно из несостоявшихся (почти прустовских) названий романа — «В поисках утраченного назначения». И если первый и второй разделы романа называются нейтрально — «по Тургеневу» и «по Лермонтову», то третий — « Бедный всадник» — в результате трансформации «пра-названия» обращает внимание на изменение в эпитете — и на фоне предшествующей безоценочности (нейтральности и точности воспроизведения лит. названия-оригинала) обнаруживает про(за)думанную модальность авторского отношения к герою — субъективной включенности в его судьбу, сожаления и сочувствия к нему и ко всем совр. « медным людям». Тенденция понижающей оценочности (золотой век — серебряный — бронзовый) становится еще более очевидной с введением в роман образа «медного населения города», среди кот. оказываются «слесарь по фамилии Пушкин», «завхоз Гончаров <…> и водопроводчик Некрасов».
Сказовая («рассказовая») манера письма, местоимение «мы» (вместо «я») подчеркнуто субъективируют повествование, сокращают дистанцию между автором и героем, усиливая их «анкетными» данными (им обоим примерно по 27, оба они «были зачаты» в «роковом» 1937, родились «на брегах Невы», учились в мужской гимназии, формировались именами Гастелло и Нестерова, «Павок и Павликов», проходили «уроки мужества» под руководством Маресьева и «в лучшее время» «сужали брюки, утолщали подошву, удлиняли пиджак», т.е. были «долями в общем деле — и долями в общей судьбе»). У героя и автора свои «голоса», но очень похожие, как бы одного тембра, с зонами «пересечения» ― несобственно-прямой речью, в манере кот. чаще всего и ведется повествование. И, если согласиться с наблюдением Т. Шеметовой о склонности Б. монограмматически зашифровывать собств. имя в различных текстах, то «синонимия» автора и героя становится понятной, по-своему программной — «смертью автора». Неслучайно, в позднейшей доработке текста — в « Комментариях к юбилейному изданию » (1999) — автором-составителем значится не Б., а акад. Л. Н. Одоевцев, когда желание «скрыться», «исчезнуть», «раствориться», «замаскироваться», «перестать быть собой», стать «невидимым» («Только не обнаружить себя, свое — вот принцип выживания…») перекочевывает от героя к автору.
Разыгрывание театрального («по системе Станиславского») спектакля в стенах лит. музея (Пушкинского Дома), драматургич. сценарий (написанный «по мотивам» русской прозы ХIХ в.), участие в представлении лит. персонажей («маленьких», «лишних», «новых», «особенных» людей, «нигилистов» и «сверхчеловека») позволяют Б. слить идиомы «жизнь — театр» и «жизнь — литература» и сформулировать новую тезу «жизнь — искусство», «мир — текст». Однако при наличии героя-симулякра (как бы по Бодрийяру), при разрушении всех видимых связей (как бы «деконструкция» Деррида), при реализации формулы «мир как текст» (как бы вслед за Фуко), при стирании границ и смешении образов автора и героя (как бы по Барту ― «смерть автора» и «нулевая степень письма»), при причудливой сюжетно-композиционной организации (как бы «ризома» Делёза и Гваттари), при метанарративности (как бы от Лиотара), при своеобразии и изысканности интертекстуального письма (как бы по Кристевой) худож. мир «Пушкинского Дома» Б. (почти) сохраняет «возрожденческое» представление об иерархичности (полярности) системы, обнаруживает потребность в идеале. Худож. универсум романа Б. обнаруживает тенденцию к хаотизации, но удерживается биполярными точками «прошлое — настоящее», «верность — предательство», «подлинность — мнимость», «дело — безделье», «добро — зло». Поэтому справедливы утверждения В. Курицына о том, что «”Пушкинский Дом” был только первым романом в длинном ряду постмодернистской литературы о русской литературе и русской истории», и М. Липовецкого о том, что с «Пушкинского Дома» только «начинается отсчет постмодернистского времени», роман «сыграл решающую роль в формировании русского варианта этой эстетики».
После завершения гл. романа своей жизни (романа о себе и о своем герое) Б. в разное время создает неск. повестей, составивших трилогию « Оглашенные » (1994) — « Птицы, или Новые сведения о человеке » (1976), « Человек в пейзаже » (1983), « Ожидание обезьян » (1993), кот. получила премию конкурса «Петербургская книга ― 95». Через год Б. стал лауреатом Гос. премии РФ и премии «Сев. Пальмира» (1997). В «романе-странствии» (таково жанровое определение «Оглашенных») писатель по-прежнему обращается к попытке самоопределения человека в совр. мире и вновь эти старания отнесены в сферу мира природного, естественного, доцивилизационного. При этом позднее тв-во Б. отличает не столько потребность открыть нечто новое и неизведанное, сколько передать новое состояние ума, при взгляде на привычное обрести его иное понимание. « Преподаватель симметрии » (2008).
Своеобразной игрой, демонстрацией постмодерной «не-векторности» тв-ва Б. стало позднейшее изд. « Первой книги автора » (1996). По словам С. Бочарова, Б. «извлек из корзины и составил в сборник самые ранние вещи, ученические рассказы, не публиковавшиеся и не предназначавшиеся, явив, таким образом, нам нулевую страницу своего творчества».
Наряду с прозой Б. выпустил сб. стих. « В четверг после дождя » (1997) и « Дерево » (1998). Написал пьесу « Пока не требует поэта …» (1999). Создал ряд худ.-публ. эссе, затрагивающих различные проблемы совр. жизни (« Гулаг и мемориал Шостаковича », 1989; « Две заметки периода гласности », 1990; « Берлинское небо », 1990, « Угольное ушко, или Страсбургская собака », 1993; « Пушкинский лексикон », 2000; « Пятьдесят лет без Платонова », 2001; « Эмиграция как оскорбление », 2003; « О литературных репутациях », 2006; « Дуэль Лермонтова и Пушкина », 2007; « Стихи из кофейной чашки », 2008; и др.), среди кот. особое место занимают « Статьи из романа » (1986), включающие в себя размышления автора о себе и своем тв-ве — о герое, о тексте, о жанре, о критике, о читателе (« Ахиллес и черепаха », « Профессия героя » и др.), о посл. месяцах жизни Пушкина (« Предположение жить ») и др. За сб. « Дворец без царя » Б. удостоен премии И. Бунина (2006). На английском яз. — « Life Without Us » (1999).
Работал в кино. В 1967 был соавтором сценария сов.-японского фильма « Маленький беглец », в 1979 написал сценарий для фильма « В четверг и больше никогда » (реж. А. Эфрос).
Жил и работал в М. и СПб.
Умер в Бауманской больнице в М. от сердечной недостаточности. Урна с прахом писателя захоронена на Шуваловском кладб. в СПб.
Соч.: Большой шар. М.-Л., 1963; Такое долгое детство. М., 1965; Дачная местность. М., 1967; Образ жизни. М., 1972; Семь путешествий. Л., 1976; Дни человека. М., 1976; Уроки Армении. Ереван, 1978; Воскресный день. М., 1980; Грузинский альбом. Тбилиси, 1985; Три путешествия. Нью-Йорк, 1986; Книга путешествий. М., 1986; Улетающий Монахов. М., 1990; Мы проснулись в незнакомой стране. Л., 1991; Жизнь в ветреную погоду. Л., 1991; СС: в 3 т. М., 1991; Вычитание зайца. М., 1993; Начатки астрологии рус. лит-ры. М., 1994; Оглашенные: Роман-странствие. СПб., 1995; Первая книга автора (Аптекарский пр., 6). СПб., 1996; Империя в четырех измерениях: В 4 т. Харьков-М., 1996; Записки новичка. М., 1997; В четверг после дождя. СПб., 1997; Обоснованная ревность: Повести. М., 1998; Неизбежность ненаписанного. Годовые кольца. 1956 — 1998 —
Лит.: Марченко А. «Аптекарский остров» // Юность. 1969. № 8; Брейтбарт Е. «Пушкинский Дом» // Грани. 1979. № 111/112; Гладилин А. «Пушкинский Дом» Андрея Битова // Третья волна. 1979. № 6; Мондри Г. Роман Андрея Битова «Пушкинский Дом»: К вопросу о жанре // Slavic Simposium, 1982 / Univ. Of
О. Богданова
