Большев Александр Олегович

БÓЛЬШЕВ Александр Олегович [29.10.1955, Л-д] — литературовед.

Окончил русское отд. (ОЗО) филол. фак-та ЛГУ (1982). С 1985, после окончания аспирантуры, работает преподавателем филол. фак-та ЛГУ (СПбГУ). В наст. вр. — проф. кафедры истории русской лит-ры.

Канд. дис. посвящ. русской «деревенской прозе» — «Проблема народного характера в тв-ве В. Белова, В. Астафьева, В. Распутина» (1986; науч. рук. — проф. Л. Ф. Ершов). По мат-лам, близким канд. дис., опубл. неск. монографич. работ — в т.ч. « Деревенская проза 1960–80-х гг. (В. Белов, В. Распутин, В. Шукшин)» (2005). На фоне критич. работ по деревенской прозе 1960–80-х статьи Б. отличались яркостью мысли, вниманием к внутренней структуре текста, к поэтич. ряду худож. произведения, к своеобразию творческой манеры писателя. Тема докт. дис. — « Исповедально-автобиографич. начало в русской прозе втор. пол. ХХ в.» (2003).

Осн. науч. работы Б. посл. лет (прежде всего опубл. в 2011 кн. « Шедевры русской прозы в свете психобиографического подхода ») связаны с психобиографич. подходом, эффективность кот. ранее продемонстрировал А. Жолковский в монографии «Михаил Зощенко: Поэтика недоверия». Развивая идеи предшественников, Б. указывает, что осн. цель психобиографич. прочтения текста связана с обнаружением и анализом исповедально-автобиографич. импульса. Б. исходит из того, что худож. тв-во носит в значительной мере исповедальный характер: автор занят прежде всего сокровенными персональными проблемами и именно к ним возвращается при изображении различных явлений окружающей действительности. Б. подчеркивает, что искренняя лит. исповедь невозможна, если автор рассказывает о себе напрямую, тогда как опосредованная и завуалированная форма саморефлексии позволяет достичь высокой степени откровенности. Опираясь на Жолковского, Б. называет критерии, позволяющие достаточно уверенно выявлять в худож. тексте исповедальный импульс. Первым подобным признаком является настойчивость, с кот. изучаемый писатель обращается к одним и тем же «навязчивым» темам и ситуациям («невротическим инвариантам»). О наличии в тексте исповедального начала может свидетельствовать и сама по себе худож. сила и убедительность образов, ибо автор способен ярко и жизненно изображать прежде всего то, что напрямую связано с его экзистенциальной проблематикой. Психобиографич. подход, как указывает Б., требует концентрации внимания прежде всего на т.н. автопсихологич. герое, т.е. персонаже, в структуре характера кот. сокровенные начала, свойственные самому писателю, не просто присутствуют, но безусловно доминируют. Б. подчеркивает, что чаще всего автопсихологическими оказываются не положительные, а отрицательные герои: «Опыт показывает, что в тех случаях, когда основу идейной структуры литературного произведения составляет конфликт двух героев, соотнесенных по принципу амбивалентной равнозначности, свои по-настоящему сокровенные черты создатель текста воплощает, как правило, не столько в образе позитивного Джекила, сколько в фигуре негативного Хайда». Анализируя самые разные произведения русской прозы, Б. обнаруживает автопсихологич. природу таких явно отрицательных, окруженных негативной аурой персонажей, как Грацианский (роман Л. Леонова «Русский лес») или Корнилов (роман Ю. Домбровского «Факультет ненужных вещей»). Б. признает, что предпринятая им реинтерпретация хрестоматийно изв. произведений способна вызвать упреки в субъективности, полемич. односторонности, однако полагает, что сосредоточение на глубинных травматич. переживаниях писателя помогает получить более полное представление о смысловой структуре созданного им худож. текста.</p>

Методологию психобиографич. подхода Б. использовал также и в монографии « Морфология любовной истории » (2013), посвященной специфике лит. изображения любви. Основной посыл Б. состоит в том, что основу love story в большинстве случаев составляет исповедально-автобиографич. импульс. Вопреки широко распространенной точке зрения об уникальности всякого любовного опыта, действия влюбленного человека чаще всего носят трафаретный и цитатный характер, а потому все разнообразие лит. любовных историй может быть сведено к сравнительно короткому ряду инвариантных ситуаций. По мнению Б., в европейской лит-ре можно выделить несколько основательно разработанных моделей любовной истории: прежде всего французскую, английскую и русскую. Русская любовная история интересна тем, что предполагает возможность двоякого прочтения. Как правило, в трезво-реалистическое повествование о крахе несбыточных любовных грез транспонируются метафизические мотивы, связанные с мифологемой земного рая, что позволяет читателю поверить в гипотетическую возможность воссоединения двух индивидов в единое гармоническое целое.

Проблема народного характера в тв-ве В. Белова // Вестник ЛГУ. Сер. 2. 1986. № 1; «Российская жалость» (По страницам произведений Виктора Астафьева) // Север. 1987. № 7; Куда стрелял доктор Живаго? // Нева. 1997. № 5; Исповедально-автобиогр. начало в русской прозе втор. пол. ХХ в. СПб., 2002; Деревенская проза 1960–80-х гг. (В. Белов, В. Распутин, В. Шукшин). СПб., 2005; Исповедь под маской обличения. СПб., 2009; Диссидентский дискурс и русская история. СПб., 2005; Красная Шапочка на постмодерный лад: Практич. пособие по лит. постмодернизму // Homouniversitatis: Памяти А. Б. Муратова: Сб. СПб., 2009; Шедевры русской прозы в свете психобиографического подхода. СПб., 2011; Наука ненависти // Нева. 2012. № 4; Диссидентские уроки // Нева. 2012. № 9; Морфология любовной истории. СПб., 2013.

Лит.: Филологич. фак-т СПбГУ: Мат-лы к истории фак-та. СПб., 2008.