Бродский Иосиф Александрович

БРО́ДСКИЙ Иосиф Александрович [24.5.1940, Л-д — 28.1.1996, Нью-Йорк] — поэт, переводчик, эссеист, драматург.

Дед Б. владел часовой мастерской в СПб. Отец — Александр Иванович (Израилевич) Б. — закончил обще-географич. фак-т Пг. ун-та и Ин-т красной журналистики, во время войны служил воен. корр. на Балтийском, Черноморском, Тихоокеанском флотах, работал фотографом в газ. «Известия» (закавказский корр. ТАСС), в Военно-Морском музее в Л-де, в газ. Балтийского пароходства «Сов. Балтика». Мать — Мария Моисеевна Вольперт — имела гимназич. образование, во время войны служила секретарем в лагере немецких военнопленных, помогала в кач-ве переводчика, до выхода на пенсию работала в разл. сов. учреждениях. Посл. годы семья жила в Л-де в знаменитом доме Мурузи по ул. Пестеля, 24. В школе Б. учился посредственно (особенно «никогда ничего не понимал <…> на химии и на физике»), в седьмом классе остался на второй год, а в восьмом классе «сбежал» из школы: «<…> потому что мне все это уже осточертело, а во-вторых, в семье не очень благополучно было с деньгами» (Рейн Е. — Бродский И. Человек в пейзаже), начал работать. Сменил профессии фрезеровщика, кочегара, матроса, смотрителя маяка, фотографа, сезонно работал в геологоразведочной партии («чтобы путешествовать»), помощником прозектора в морге («была такая амбиция стать нейрохирургом»), лаборантом в Ин-те кристаллографии при ЛГУ. Поступал в Высшее Военно-морское училище подводного плавания (ВВМУПП), но не был принят. Недолгое время в кач-ве вольнослушателя посещал лекции на филологич. и историч. фак-тах ЛГУ («помню, как я ходил по другому берегу реки, смотрел алчным взглядом на университет и очень сокрушался, что меня там не было <…>»). Серьезно занимался самообразованием: много читал, изучал польский и английский яз., много времени посвятил знакомству с американской, английской, польской поэзией, с классич. мифологией и религиозной философией. Занимался переводч. деятельностью (переводил американскую, английскую и польскую поэзию, с подстрочника — испанскую). С нач. 1960-х работал как поэт-переводчик, имел договора с изд-вами, был членом секции переводчиков ЛО СП СССР.

Перв. стихи Б. появились в кон. 1950-х («…стихи я начал писать более или менее сознательно, когда мне было 18, 19 или 20 лет» — Глэд Д. Беседы в изгнании). До эмиграции в офиц. изд. были опубл. лишь неск. стих. (так, в детск. ж. «Костер» — «Баллада о маленьком буксире» , 1962). Несмотря на отсутствие весомых публикаций в нач. 1960-х Б. был хорошо известен в лен. и моск. лит. кругах как поэт и переводчик. Получил признание выдающихся поэтов старшего поколения, среди кот. была и А. Ахматова. После знакомства с поэтессой стал одним из голосов ее «волшебного купола» (наряду с А. Найманом, Е. Рейном, Д. Бобышевым). На одном из подаренных Б. сборников Ахматова написала: «Иосифу Бродскому, чьи стихи кажутся мне волшебными».

В нач. 1964 был арестован как «тунеядец». Дело возникло в результате статьи «Окололитературный трутень» (газ. «Веч. Ленинград», 1963, 29 ноябр.), подпис. Я. Лернером (б. капитаном КГБ), А. Иониным и М. Медведевым, где Б. характеризовался как «самоуверенный юнец», чьи «стишки» представляют собой «смесь из декаденщины, модернизма и самой обыкновенной тарабарщины», как «недоучка» и главное — как человек, кот. «не любит своей Отчизны» и кот. «долгое время вынашивались планы измены Родине». После первого — закрытого — судебного разбирательства 18 февр. 1964 в Дзержинском районном суде (ул. Восстания, 38) Б. на три недели был помещен в «психушку» (судебную психбольницу). Выездной — открытый — суд над поэтом состоялся 13 марта 1964 в помещении клуба 15-й Ремстройконторы (наб. Фонтанки, 22). Был осужден «за тунеядство» и приговорен к пяти годам административной высылки с привлечением к принудительному труду, кот. отбывал в д. Норенская Коношского р-на Архангельской обл. Много позднее навестивший его в ссылке Я. Гордин писал: «Относились к нему в деревне хорошо, совершенно не подозревая, что этот вежливый и спокойный тунеядец возьмет их деревню с собой в историю мировой литературы».

Через 1,5 года в результате многочисленных выступлений в защиту Б. отеч. и мировой общественности (в т.ч. К. Чуковского, С. Маршака, А. Ахматовой, Д. Шостаковича) в нояб. 1965 ему было разрешено вернуться в Л-д. Решающую роль сыграла обращение к сов. Правительству Ж.-П. Сартра.

По возвращении продолжал писать стих., занимался переводами, но в эти годы ему удалось опубл. лишь «Памяти Т. С.Элиота» и «В деревне Бог живет не по углам…» , напис. в ссылке (альм. «День поэзии — 1967») и «Скрип колес тем сильней» и «Я обнял эти плечи» (альм. «Молодой Л-д», 1966).

Между тем с 1965 стих. Б. широко печ. за рубежом. В 1965 в Нью-Йорке выходит перв. сб. Б. «Стихотворения и поэмы» , в 1970 — «Остановка в пустыне» .

В 1972 был вынужден эмигрировать и, уезжая из страны, написал письмо Л. Брежневу (4 июня) «с просьбой <…> дать возможность сохранить [его] существование <…> в литературном процессе»: «Ибо, переставая быть гражданином СССР, я не перестаю быть русским поэтом. Я верю, что я вернусь; поэты всегда возвращаются: во плоти или на бумаге. Я хочу верить и в то, и в другое».

Оказавшись в изгнании, первые годы Б. жил в Анн Арборе (здесь находится изд-во «Ardis», многократно печ. эмигрантов из России). По совету К. Проффера, возглавлявшего «Ardis» и преподававшего в Мичиганском ун-те, принял предложение занять должность приглашенного профессора на фак-те славистики (tenured professor in the Slavic Department). Позднее поселился в Нью-Йорке (с 1981). Много лет преподавал в различных ун-тах США, читал лекции по истории русской поэзии ХIХ и ХХ вв., теории стиха, вел семинары. В 1980 в Детройте получил гражданство США. (Родители Б., оставшиеся в СССР, умерли в сер. 1980-х, сыну не разрешили въезд в страну даже на похороны матери.) В эмиграции продолжал писать стихи (в перв. годы — только на русском, с сер. 1980-х — и на английском, хотя в 1988 признавался, что «желание такое возникает лишь иногда… не часто…»), обратился к худож. публицистике — сб. эссе «Lessthenone» («Меньше единицы» , 1986; сб. был признан лучшей лит.-крит. книгой года), «Ongriefandreason» («О печали и разуме» , 1995), преимущественно включающие в себя предисл. к изданиям русской и мировой лит-ры (А. Пушкин, П. Вяземский, Е. Баратынский, М. Лермонтов, М. Цветаева, А. Ахматова, О. Мандельштам, А. Солженицын, С. Довлатов, Ю. Алешковский , М. Кундера, К. Кавафис, Э. Монтале, У. Оден, и др.).

Первые поэтич. сб., вышедшие в эмиграции, — «Конец прекрасной эпохи: Стихотворения 1964–71» и «Часть речи: Стихотворения 1972–76» (обе ─ сост. В. Марамзин, Л. Лосев; Ann Arbor: Ardis, 1977).

Б. входит в лит-ру, по его словам, без какой-либо традиции, не ощущая или не осознавая преемственности в отношении к какому-либо предшествующему лит. направлению или течению: «Мы не были отпрысками, или последователями <…> какого-то культурного процесса, особенно литературного процесса <…> Мы все пришли в литературу Бог знает откуда, практически лишь из факта своего существования <…> не то чтобы от станка или от сохи, гораздо дальше — из умственного, интеллектуального, культурного небытия <…> Мы кого-то читали, мы вообще очень много читали, но никакой преемственности в том, чем мы занимались, не было. Не было ощущения, что мы продолжаем какую-то традицию, что у нас были какие-то воспитатели, отцы. Мы действительно были если не пасынками, то в некотором роде сиротами…» (Б.) — сиротами, кот. воспитывали сами себя и друг друга. Потому среди поэтич. имен, кот. оказали опред. влияние на раннего Б., был Е. Рейн.: «Думаю, что он оказал исключительное влияние на все, что я сочинял в то время. Это был вообще единственный человек на земле, с чьим мнением я более или менее считался и считаюсь по сей день. Если у меня был когда-нибудь мэтр, то таким мэтром был он» (Б.).

В возрасте примерно 22–24 лет Б. познакомился с поэзией Пастернака, Цветаевой, Ахматовой, Мандельштама (до этого времени их стих. казались ему «если не абракадаброй, то чем-то в этом роде»), с поэзией Р. Фроста и Дж. Донна, кот. потрясли и поразили его своим «экзистенциальным ужасом», «ощущением трагедии», «некоей отстраненностью». Мотивы одиночества и пустоты, тоски и ужаса существования, безмолвия и безлюдия «глухонемой вселенной» нашли отклик в душе молодого поэта, получили развитие в его ранней поэзии («Пилигримы» , 1958; «Одиночество» , 1959; «Рождественский романс» , 1961; «Большая элегия Джону Донну» , 1963 и др.). Уже в раннем тв-ве ощутимо тяготение Б. к проблемам философского плана: человек и бытие, пространство и время. По словам самого поэта, его всегда более всего интересовал тот эффект, какой время оказывает на человека, «как оно его трансформирует <…> что вообще время делает с пространством и миром». В поэтич. мире Б. органично уживаются и философские абстракции, и метафизич. образность, и бытовая конкретика, и мифопоэтич. бытие. «О, как ты пуст и нем! В осенней полумгле / сколь призрачно царит прозрачность сада, / где листья приближаются к земле / великим тяготением распада…» («Сад» , 1960).

По словам Е. Рейна, «Бродский — это поэт зрения в большей степени, чем кто-нибудь еще; его зрительный аппарат необыкновенно изощрен; поэтому необходимо не проглатывать несущественные детали, а именно из них построить тот громадный мир зрения, кот. является внешней картиной, рисунком Бродского и от кот. мы переходим к смыслу…» (Поэт о поэте // Книжн. обозрение. 1990. 18 мая). «Из пасти льва / струя не журчит и не слышно рыка. / Гиацинты цветут. Ни свистка, ни крика. / Никаких голосов. Неподвижна листва. / И чужда обстановка сия для столь грозного лика, / и нова <…>» («Фонтан », 1967).

В формальном отношении ранняя поэзия Б. (при всей её близости Цветаевой, Ахматовой, Пастернаку) более связана с традициями «золотого», чем «серебряного» века (более других поэт выделял Е. Баратынского, повлиявшего на его становление в поэзии). В одном из ранних стих. Б. непосредственно звучат слова о том, что он «заражен нормальным классицизмом» («Однойпоэтессе» , 1965). И действительно, в его ранней поэзии проявляются сдержанный «сонетный» консерватизм и некая метрико-ритмическая «дисциплинированность». Структура стих. Б. достаточно открыта, но художник чутко ощущает форму, композиционно организует строки, нередко прибегает к приемам симметрии, параболы или кольца. «Оглядываясь назад, я могу с большей или меньшей достоверностью утверждать, что первые 10–15 лет своей <…> карьеры я пользовался размерами более точными, более точными метрами, т.е. пятистопным ямбом, что свидетельствовало о некоторых моих иллюзиях, о способности или желании подчинить свою речь определенному контролю» (Б.). «Вполголоса — конечно, не во весь — / прощаюсь навсегда с твоим порогом. / Не шелохнется град, не встрепенется весь / от голоса приглушенного. / С Богом! / Перед тобой — окраины в дыму, / простор болот, вечерняя прохлада. / Я не преграда взору твоему, словам твоим печальным – не преграда <…>» («Вполголоса — конечно, не во весь…» , 1966).

В последующем тв-ве (примерно с нач. — сер. 1970-х) Б. отдает предпочтение емким по объему стих., осложненным обогащенной строфикой, с усложненной ритмич. организацией, сложными синтаксич. конструкциями, с особой лексикой, с нетрадиционным рифмич. рисунком, нередко создаваемым внутристрочным переносом, кот. в своей совокупности размыкают поэтич. текст, порождают универсализацию поэтич. пространства, задают философскую темпоральность размышления. «Сказать, что ты мертва? / Но ты жила лишь сутки. / Как много грусти в шутке / Творца! едва / могу произнести / «жила» — единство даты / рожденья и когда ты / в моей горсти / рассыпалась, меня / смущает вычесть / одно из двух количеств / в пределах дня…» («Бабочка» , 1972). Текст словно преодолевает свои собств. границы, перетекает в свободно льющуюся речь. В кон. 1970-х Б. говорил: «На сегодняшний день в том, что я сочиняю, гораздо больший процент дольника, интонационного стиха, когда речь, как мне кажется, приобретает некоторую нейтральность <…>».

Человеческое существование лирич. героя поздней лирики Б. в еще большей мере лишено некой опоры, оно зыбко и неустойчиво. Среди ведущих мотивов лирики Б. остаются мотивы одиночества и бесприютности и к ним добавляются ― «время, пространство, Бог, жизнь, смерть, искусство, поэзия, изгнание» и снова «одиночество» (М. Крепс). А. Кушнер: «Бродский — поэт безутешной мысли, поэт едва ли не романтического отчаяния».

Трагизм земного существования преодолевается самой поэзией, внутренней речью, поэтич. словом («Часть речи» , 1975–76): «От всего человека вам остается часть / речи. Часть речи вообще. Часть речи». Мысль о том, что «язык не средство поэзии», а наоборот «поэт — средство и инструмент языка», что «язык — это важнее, чем Бог, важнее, чем природа, важнее, чем что бы то ни было иное <…>» постоянно присутствует в интервью и литературно-критич. эссе поэта. Он настаивает на приоритете слова и языка во всем, приравнивая роль языка к поэтич. функции Музы. «И по комнате, точно шаман кружа, / Я наматываю как клубок / На себя пустоту ее, чтоб душа / Знала что-то, что знает Бог» («Какдавно я топчу…» , 1980). Осн. поэтич. тональность Б. — исповедальность и лиризм, пронзительность и открытость, иносказание и гармония.

Заметное место в лирике Б. (вслед за Ахматовой и Пастернаком) занимают стих. на библейские сюжеты и мотивы. В возрасте приблизительно 23–24 лет Б. впервые прочел Ветхий и Новый Завет и вспоминал: «И это на меня произвело, может быть, самое сильное впечатление в жизни». Евангельские мотивы получат свое отражение на протяжении всего творч. пути поэта — «Исаак и Авраам» (1963); «Сретенье» (1972); «Рождественскаязвезда» (1987); «Бегство в Египет» (1988, 1995) и мн. др. и воплощение их, с одн. стороны, окажется как будто реалистичным, конкретным и даже детальным, с другой — будет порождать ощущение космизма событийного ряда, наводить на философские раздумья о слиянности человеческих судеб и истории, позволит поэту разглядеть сиюминутное в вечном. «И, в общем-то, это примерно та сфера или те параметры, кот. определяется моя, если не обязательно интеллектуальная, то, по крайней мере, какая-то душевная деятельность» (Б.).

В нояб. 1987 Шведская Королевская Академия (Стокгольм) удостоила Б. Нобелевской премии в обл. лит-ры «за всеохватное авторство, исполненное ярости мысли и поэтической глубины». В традиционной речи лауреата Б. говорил о том, что язык и лит-ра — «вещи более древние, неизбежные и долговечные, нежели любая форма общественной организации», что «если искусство чему-то учит <…> то именно частности человеческого существования», «ощущению индивидуальности, уникальности, отдельности», что именно лит-ра превращает человека «из общественного животного в личность». И, может быть, более всего в этой речи поражает скромность великого лауреата, та его «неловкость», кот. порождена «не столько мыслью о тех, кто стоял здесь» до него, сколько «памятью о тех, кого эта честь миновала». Произнося имена Мандельштама, Цветаевой, Фроста, Ахматовой, Одена, Б. признавался: «В лучшие свои минуты я кажусь себе как бы их суммой — но всегда меньшей, чем любая из них в отдельности <…>».

По словам Ю. Кублановского, Б. стал «явлением формообразующим, дающим перспективу» не только русской, но и мировой лит-ре. Признание Б. стало всеобщим, он стал обладателем ряда престижных лит. премий — Премия Макартура (США, 1981), Нац. премия Круга критиков (США, 1986), получил звание лауреата Библиотеки Конгресса США (первого среди не-англоязычных), присуждаемого выдающимся литераторам (Вашингтон, 1991), мантию и диплом доктора «honoris causa» (Оксфорд, 1991) и мн. др.

В период «горбачевской перестройки» (после 1987) стихи Б. стали печ. на родине, вначале в периодике, затем появились сб. — «Назидание», «Осенний крик ястреба», «Часть речи» (1990), «Письма римскому другу», «Стихотворения», «Холмы» (1991), «Форма времени: Стих., эссе, пьесы» (1992), «Пересеченная местность: Путешествия с комментариями» (1995) и др.

Уже в раннем тв-ве Б. расстался с мыслью об общественном служении поэзии, уклонившись от сопричастности гос. идеологии и сочтя поэзию сугубо субъективным и асоциальным явлением: «В конечном счете ты сам по себе, единственный tete-a-tete, кот. есть у литератора, а тем более у поэта, — это tete-a-tete c его языком, с тем, как он этот язык слышит…». И следствием этого становится терпимая христианская позиция по отношению к тем, кто вынудил поэта покинуть родину — за все годы эмиграции он никогда не произнес о России ничего плохого («Я не думаю, что этим следует заниматься», — говорил Б.). В этом Б. следовал примеру Ахматовой: «Просто то, что эта женщина простила врагам своим, было самым лучшим уроком для человека молодого <…> уроком того, что является сущностью христианства. После нее я не в состоянии <…> всерьез относиться своим обидчикам <…>»

В продолжение всей своей жизни Б. горячо любил Л-д. Еще будучи в родном городе, он писал: «Ни страны, ни погоста / не хочу выбирать, / На Васильевский остров / я приду умирать…» («Стансы» , 1962). Однако судьба и «разнообразные обстоятельства» распорядились иначе. Умер Б. от сердечного приступа во сне в ночь с 27 на 28 янв. 1996, был временно захоронен в пригороде Нью-Йорка; по завещанию поэта тело его предано земле в Италии (кладб. Сан Микеле в Венеции). В кон. 1980-х он говорил о том, что «есть два или три места на свете», где он чувствует себя « как дома »: «<…> в сильной степени я чувствую себя таким образом в Италии…», особенно в Венеции, в кот., как и в его родной Сев. Венеции, «слишком много <…> рек и каналов». Венецианский дом Б. на наб. Неисцелимых открывается своим гл. фасадом на канал Джужекка, противоположный берег кот. необычайно сильно, едва ли не в деталях порождает зримый образ приневской Английской наб.

Архивы Б. хранятся в России в СПб. в РНБ (б. ГПБ) и в США — в биб-ке Байнеке Йельского ун-та. Фонд наследственного имущества Б. — estate@josephbrodsky.org

Памятные знаки Б. в СПб.: памятная доска на доме Мурузи (1996), «Бродский приехал» (К. Симун, 2005; Университетская наб., 11), «Вот я вновь пробежал Малой Охтой…» (2011; Стахановцев, 19).

Соч.: Римские элегии. Ann Arbor, 1982; Новые стансы к Августе. Ann Arbor, 1983; Мрамор: Пьеса. Ann Arbor, 1984; Урания. Ann Arbor, 1987; Бог сохраняет все: стихи / сост., предисл., прим. В. Куллэ. М., 1992; Набережная неисцелимых: Тринадцать эссе. М., 1992; Соч. Иосифа Бродского: в 4 т. / сост. и подг. Г. Комаров. М.-Париж-Нью-Йорк, 1992; Избр. / сост. Г. Комаров; вст. ст. Я. Гордин. М.-Мюнхен, 1992; Избр. стихотворения 1957–92 / послеслов. Э. Безносов. М., 1994; Пейзаж с наводнением. Ann Arbor, 1996; Бродский о Цветаевой: Инт., эссе. М., 1997; Соч.: в 7 т. / сост. Г. Комаров. СПб.-М., 1997–2000; Труды и дни. М., 1998; Большая книга интервью. М., 2000; Перемена империи: стихотворения 1960–96. М., 2001; Соч. Иосифа Бродского: в 7 т. / общ. ред. Я. Гордин. СПб., 2001; В ожидании варваров: Мировая поэзия в переводах И. Бродского. СПб., 2001; Второй век после нашей эры: Драматургия И. Бродского. СПб., 2001; Русские стихи 1950–2000 гг.: антол.: в 2 т. Т. 2. М ., 2010.

Лит .: Эткинд Е. Взять нотой выше, идеей выше… // Часть речи. 1980. № 1; Крепс М. О поэзии Иосифа Бродского. Ann Arbor, Michigan, 1984; Поэтика Бродского: сб. ст. Tenafly, 1986; Гордин Я. Дело Бродского: Историзм одной расправы // Нева. 1989. № 2; Иосиф Бродский. Размером подлинника: сб. ст., посв. 50-летию И. Бродского / сост. Г. Комаров. Таллинн, 1990; Рейн Е. Бродский — последний реальный новатор // Книж. обозр. 1990. 18 мая; Якимчук Н. Как судили поэта (Дело И. Бродского). 1990; Глэд Д. Беседы в изгнании. М., 1991; Жолковский А. «Я вас любил…» И. Бродского // Жолковский А. Блуждающие сны и другие работы. М., 1994; In memoriam: Иосиф Бродский (1940–96) // НЛО. 1996. № 19; Иосиф Бродский (1940–96): Указатель лит-ры на рус. яз. за 1962–95 / сост. А. Лапидус. СПб., 1997; Баткин Л. Тридцать третья буква. М., 1997; Полухина Б. Бродский глазами современников. СПб., 1997; Стрижевская Н. Письма перспективы: О поэзии Иосифа Бродского. М., 1997; Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М., 1998; Гордин Я. Перекличка во мраке: Иосиф Бродский и его собеседники. СПб.: Пушкинский фонд, 2000; Эткинд Е. Г. Записки незаговорщика. Барселонская проза. Лондон: Overseas Publications Interchange, 2001; Как работает стихотворение Бродского: Из исследований славистов на Западе. М.: НЛО, 2002; Панн Л. Формула Бобышева–Бродского: Летние размышления о нью-йоркской теме в русской поэзии // Лит. дневник. 2002. 15 июл.; Корчинский А. Поэтология И. А. Бродского в контексте «позднего модернизма»: Стихотворения конца 1960-х — нач. 1980-х гг. Дис. … канд. филол. наук. Новосибирск, 2004; Топоров В. Девять кругов. После Бродского // Взгляд: деловая газ. 2006. 3 февр.; Штерн Л. Поэт без пьедестала: Воспоминания об Иосифе Бродском. М., 2010; Lygo Е. Leningrad Poetry 1953–1975: The Thaw Generation // Peter Lang, Oxford, 2010; Loseff L. Joseph Brodsky. A literary life / transl. by Jane Ann Miller. Yale University Press, 2010; Гордин Я. Рыцарь и смерть: о судьбе Иосифа Бродского. М., 2010; Ягфельд Б. Язык есть Бог. Заметки об Иосифе Бродском / Перев. со шведск. А. Нестерова. М., 2012; Богданова О. «Петербургский подтекст» Иосифа Бродского. СПб., 2012; Золотоносов М. Гадюшник: Лен. писательская организация: Избр. стенограммы с комментариями. М.: НЛО, 2013; Поэтический язык Иосифа Бродского: статьи. СПб.: ЛЕМА, 2015; Проффер Тисли Э. Бродский среди нас = Brodsky Amoung Us / пер. с англ. В. Голышев. М.: АСТ, Corpus, 2015; Бондаренко В . Бродский: Русский поэт. М.: Молодая гвардия, 2015 (ЖЗЛ. МС).

О. Богданова