Царькова Татьяна Сергеевна

ЦАРЬКО́ВА Татьяна Сергеевна [22.11.1947, Л-д] - литературовед, поэт.

Родители - рабочие. Отец - участник финской и Великой Отеч. войн. Блокаду семья пережила в Л-де. Жили на Васильевском о-ве. Ц. - петербурженка в третьем поколении.

Закончила математ. школу № 30, где в то время вел лит. кружок будущий писатель Г. Ионин. Стихи писать начала еще в школе. Перв. публикацией было сатирич. стих. о сборе металлолома, опубликованное газ. «Ленинские искры», когда Ц. училась в 8 классе.

С 1961 по 1966 занималась во Дворце пионеров и школьников в лит. клубе «Дерзание». Большое влияние на ее становление оказали педагоги клуба Н. Князева и поэтесса Н. Грудинина, дружба с кот. продолжалась до их посл. дней. В клубе занималась одновременно с поэтами М. Ясновым, В. Кривулиным, Е. Игнатовой, П. Чейгиным, Г. Григорьевым, Н. Голем, Т. Калининой, критиком В. Топоровым. Позже посещала ЛИТО Гл. Семенова в Доме писателя, где общалась с О. Охапкиным, В. Ширали.

Закончила русское отд. филол. фак-та ЛГУ, после чего три года работала экскурсоводом и науч. сотрудником в музее-квартире Н. А. Некрасова. Заочно закончила аспирантуру в Пушкинском Доме под рук. В. Базанова и защитила канд. дис. по раннему тв-ву Н. А. Некрасова.

В ИРЛИ (Пушкинский Дом) АН СССР с 1974. С 1987 заведует РО Пушкинского Дома, где ведет науч. работу по накоплению, систематизации и освоению рукописного наследия. В частности, ею подготовлен изданный в 2004 том соч. писателя Серебряного века А. Скалдина. Ведет работу по подготовке к изд. «Ежегодника Рукописного отдела Пушкинского Дома», ряда тематич. справочников, за что в нояб. 2001 была избрана действительным членом Российской академии естественных наук по секции «Российская энц.». В теч. мн. лет читала лекции по истории и теории русской лит-ры на филологическом, историческом фак-тах и фак-те журналистики ЛГУ (СПбГУ), некот. время работала педагогом в клубе «Дерзание», где руководила кружком поэзии.

Поэтич. тв-во Ц. неразрывно связано с ее профессией филолога и той работой, кот. она ведет как зав. Рукописным отделом. Потому в стихах Ц. естественным образом присутствует не только филологич. культура в целом, но есть немало и конкретных указаний на то, чем она занята в своем повседневном труде.

Поэтич. мир Ц. - это «царство нетленного слова», кот. она служит будучи доктором филологии и оставаясь при этом поэтессой. Сб. стихов « Земле живых» (третий по счету) завершается стих. «Напереезд Рукописного отдела Пушкинского Дома»: «Все останется здесь: / сладкий воздух архива, / запахи тленья и пыли, / царство нетленного слова / не человека, а слово любила. / Только ему и служила, / не разделив на свое и чужое. / Так мало служила ему». Разумеется, в этом «так мало» есть и скромность, и осознание великости и значимости служения слову, независимо - поэтессой ли, создавая свое, или хранителем - сохраняя чужое. В стих. есть некот. легкая самоироническая оценка - «не человека, а слово любила». Но для Ц. человек и есть слово, и слово есть человек.

Тема Слова появилась у Ц. уже в ее перв. сб. стихов « Филологический переулок » (Л., 1991): «Есть одно божество, это - слово, / обожженное болью души. / Из насущного, из былого, / из несбывшегося - пиши. / В толчее бытовых заморочек / настигает высокий стиль: / напряженная мерность строчек - / врачеватель и поводырь». Но еще в юношеском стих. 1963-го Ц. пишет о значимости стихотворчества: «Убежать… спрятать крупные слезы в траву, / лицо остудить в росе / и, прижавшись к продрогшей земле, поутру / читать стихи нараспев. / Пусть октябрь, льдом июльчатым в лужах звеня, / меня примет за мертвый лист… / Я живу. Мне силу дает земля. / Я пишу. Это больше, чем риск».

Служение слову стало делом всей жизни Ц. Причем пост. общение с рукописями поэтов разных вр. и разной значимости вырабатывает у Ц. своего рода культ творч. процесса, культ рукописи как таковой, ибо рукопись не участвует в процессе социализации тв-ва, она существует как бы сама по себе и посему самоценна. «Только рукопись и честна»,- утверждает Ц. М.б., культ рукописи отчасти даже мешает Ц. находить путь к своему читателю. Она не торопится издавать свои кн., не спешит утвердиться печатно. И при издании первой кн. Ц. задавалась вопросом: нужно ли все это читателю, считая, что она пишет для себя и для узкого круга друзей. Ее поэтич. учитель Н. Грудинина дала в предисл. к кн. высокую оценку ее тв-ву, а самооценку Ц. объяснила «женской робостью». Дело, конечно, не в женской робости, а в высокой планке, кот. поэтесса невольно ставит перед собою, общаясь с рукописями великих и понимая непростые судьбы стих., созданных предшественниками.

«Действительно, и в первом, и во втором сборнике “ Город простолюдинов ” (СПб., 1993), и в книге “Земле живых” стихи ее отличаются камерностью звучания, интимностью интонации, будто она обращается к близким друзьям, с кот. продолжает вести начатый разговор. Поэтому стихи иногда идут как продолжение собеседования, отсюда и умолчания, как бы недоговаривание чего-то, о чем друзьям известно. Так говорят близкие люди, давно знающие друг друга. И это со-беседование обусловливает сжатость стиха, его фрагментарность. Фрагмент здесь становится проявлением духовной позиции, состояния духа автора и, соответственно, основой самой его поэтики. Именно поэтому у Ц. трудно встретить стихотворение само по себе, как это нередко бывает в поэзии, когда от поэта остается два-три или даже одно стихотворение, кот. живут сами по себе, как бы оторвавшись от своего создателя. Поэзия же Ц. в строчках, фрагментах, строфах, в том образе поэтессы и ее времени, какой складывается из всей мозаики фрагментарного, но отнюдь не разорванного сознания» (Кречетов В. «Только рукопись и честна…»).

Помимо слова как такового и всего, что с ним связано, у Ц. есть и др. смысловые пласты. Во-первых, нельзя обойти вечную тему любви. Наиболее объемно она предстает в сб. «Филологический переулок». Здесь прорываются трагич. ноты, лирич. героиня лишь приоткрывает завесу над тайнами своей любви, она прячет подробности, но обнажает боль, соединяющую сладость бывшего и горечь несбывшегося. Вот отд. знаки этого. «Есть женщины - ждут и прощают…». «Все прощу тебе, кроме лжи». «Легко себе прощаешь ложь…». «Из нескладных моих поэм / непостроенный смотрит дом, / нерожденный смеется сын… / Как арапником этот смех! / Был единственным - стал чужим. / И чужой я стала. Для всех» (« Был единственным - стал чужим»). «Ни брата, ни мужа, ни сына / теплом своим не сберегла…». Стих. « Тяжело умирала любовь » заканчивается вопросом: «Но жалеть - это тоже любить. / Не забыт, не обижен, не предан, / о потере своей не проведан, / каково тебе, жалкий мой, жить?»…

Из любви проистекает отчаяние и смирение. «Ты дал любовь - сильнее жизни, / Отчаянье - студеней смерти. / Теперь мне так легко уйти, / Ни с чем на этом свете не прощаясь». Поэт, несмотря на эмоциональность, связ. с этой темой, в конечном счете, умеет подняться над личной трагичностью, осмысливает состояние любви на метафизич. уровне: «Вся жизнь - другому. Все стихи - тебе. / То не двуличье. И не двуязычье. / А женское - невольничье и птичье - / петь об иной, несбывшейся судьбе».

Магистральные темы и периферич. мотивы в стихах Ц. органично вписываются в осн. доминанту поэтич. восприятия мира - восприятия его в двух ипостасях - бытия и небытия. В поэтич. мире Ц. есть «земля живых» и «земля мертвых». Эти два мира живут и взаимодействуют между собой. Возможно, в этом сказалась филологич. специализация поэтессы. Ц. защитила докт. дис. по русской эпитафии и выступила в кач-ве составителя тома в серии «БП», посвящ. русской эпитафии. Указуя на кладбища, поэтесса говорит: «Здесь клад ищи / душ, талантом вознесенных. / На Руси их тысячи. / Жаль - переселенных». Проблема жизни и смерти, поведения человека перед лицом смерти в стих. « Объегорил поэт крематорий …». Но и здесь в конечном счете - врачевание через стихи: «поминаем, бутылку по кругу послав, / И по кругу - стихи, стихи…». Или: «Осмыслят смерть, осмыслят жизнь, / надгробную поспешно сложат, / быстрей забудут, чем положат. / И вот тогда-то проявись, / строка, что дня была дороже, / меня мудрее и моложе. / В посмертной жизни задержись». Если и есть что-то побеждающее смерть, то это все-таки Слово, поэтическая строка. На нее вся надежда. А что такое строка, в чем смысл ее? Смысл в том, чтобы «услышать ответное слово».

В 4-й кн. стихов Ц. « Лунная радуга » (СПб., 2010) развиваются те же темы и мотивы, что и в предыдущих кн., но углубляется звуковая инструментовка, как в стих., посвящ. К. Соловьевой. «Клавдия - имя, на складку похожее. / Складывала, берегла, подытоживала, / потом расправляла, дарила неказово. / Жизнь отдала, как складень рассказовый. / Клавдия кладов в земле не хранила, / в складку земную ушла, / тихо, как ставни прикрыла». Здесь ценна не только инструментовка как таковая, а углубленность и метафоричность смысла, каких добивается в результате Ц. Появляются юмор. и сатир. интонации (раздел III), кот. еще ярче заиграют в маленькой кн. « Четверостишия » (СПб., 2011). Один из рецензентов «Лунной радуги» поэт В. Синкевич писала об этих стих.: «В современной русской поэзии мало кто так зорко присматривается к окружающей, еще не вполне привычной жизни. Татьяну Царькову я бы назвала своевременным поэтом, потому что она необыкновенно чутко слышит и остро чувствует неровный, спотыкающийся ритм этой новой жизни <…> Можно сказать, что стихи Царьковой увиденные : поэт, осмысливая увиденное, превращает его в поэтические строки. Причем делает это лаконично, без лишних слов и жестов, без нажимов на педали и других внешних эффектов. И вместо ребусных метафор и словесных туманов – четкая мысль. Татьяна Царькова строга к себе и к своему веку, кот. не всегда выдерживает пристальный взгляд поэта. Можно ли назвать трагическим ее мировоззрение? Едва ли, так как она не драматизирует свои наблюдения и переживания. Так же никого не бичует и бурно не возмущается, как делают это поэты другого творческого характера. Просто в большинстве стихов этого автора есть трезвый взгляд на нынешнее время. В общем, время, именно оно, является фоном книги».

Сб. «Земле живых» открывается программным четверостишием: «Земля живых с землею мертвых спорит. / Пока живешь, вплетаешь в диалог / свой голос вопрошающий. Но вскоре / За все ответит стихотворный слог». Ц. сумела в этот диалог вплести свой голос, без кот. диалог, м.б., и состоялся бы, но был бы беднее.

Стихотв. подборки Ц. печ. в газ. «Смена», «Лит. Петербург», ж. «Арион», «Преображение», «Новый ж.» (Н.-Й.), «Связь времен» (Н.-Й.), «Toronto Slavic Annual», альм. и сб. «Мансарда», «Карусель», «День русской поэзии», «Встречи» (Филадельфия), «Время и слово», «Десятая часть века. Антология русской поэзии. 2001–10» и др.

Член. СП России с 1994.

Соч.: Филологический переулок: Стих. Л., 1991; Город простолюдинов: Стих. СПб., 1993; Земле живых: Стих. СПб., 2000; Лунная радуга: Четвертая кн. стихов. СПб., 2010; Четверостишия. СПб., 2011.

Лит.: Грудинина Н. О поэзии Татьяны Царьковой // Царькова Т. Филол. переулок. Л., 1991; Кривулин В. Келья, книга и вселенная // Арион. 1994. № 3; Кречетов В. «Только рукопись и честна…» // Лит. Петербург. 2001. № 6; Пудовкина Е. В «царстве нетленного слова» // Профессия. 2002. 7–14 авг.; Пушкинский Дом: Мат-лы к истории: 1905–2005. СПб., 2005 ; Филологический фак-т СПбГУ: Мат-лы к истории фак-та. СПб., 2008; Прокофьев В. «Лунная радуга» Татьяны Царьковой // Лит. Петербург. 2011. № 108; Синкевич В. Татьяна Царькова. Лунная радуга // Новый ж-л (Н.-Й.). 2011. № 263; Биобиблиогр. справочник СПбО СП России / Сост. А. И. Белинский. СПб., 2011.

В. Кречетов