Дановский Лев Абрамович


ДАНО́ВСКИЙ (наст. Айзенштадт) Лев Абрамович [3.4.1947, Киров ― 30.12.2004, СПб.] ― поэт.

Мать ― Ева Львовна. Жил с матерью в Лахте (много позднее переехал в Л-д на пр. Просвещения). Отец умер вскоре после войны, о нем, кот. мальчик не помнил, ― начало стих. « Полковник Айзенштат лежит в гробу ...».

Учился в средней школе № 72 на Л. Толстого напротив Первого Мед. ин-та. В 1972 окончил ЛЭТИ по специальности инженер-электрик. До 1998 работал в НИИ Технологии судостроения.

В 1966–68 был членом ЛИТО при ДК Промкооперации (ДК им. Ленсовета) под рук. С. Давыдова, в 1972–73 ― посещал ЛИТО под рук. А. Кушнера. Писал стихи соц. тематики, позже перешел к «эстетике созерцания». В то время «Лев с черной шевелюрой, высокий, белозубый, в очках» любил «читать стихи ― Маяковского, Пастернака, друзей из ЛИТО, свои <…> Открытая улыбка. Безобидность и безобидчивость» (В. Гандельсман).

Печ. в ж. «Часы», в альм. «День поэзии», «Первая встреча» и др. Перв. публикации Д. состоялись в газ. ЛЭТИ «Электрик». С друзьями из ЛИТО выпустил самиздатский сб. «Шпалы» ― «Скромная идея своей подсобной роли: по этим шпалам придет кто-то воистину великий» (В. Гандельсман). С 1990-х печ. в самых разных и многочисленных ж-лах и сб-ках.

В 1998, когда Д. было уже более 50 лет, выпустил перв. поэтич. кн. ― « Пунктирная линия ». О стихах перв. сб., его друг В. Гандельсман, говорит: книга «открывается стихотворением без названия, но с ремаркой в скобках: набирая воду. “Как страшно гудит в трансформаторной будке железо! / И воет собака, и небо ночное белесо...”» ― и резюмирует: «Давнее, одно из первых настоящих…» По словам В. Гандельсмана в поэзии Д. ― «Место действия ― Ленинград. Зимний, стылый, трамвайный, какой угодно, но ― Ленинград. <…> В заглавных буквах своего псевдонима ― Лев Дановский ― ЛД ― он случайно зашифровал имя города. В звуке “Ленинград” ― та социальность, которая присуща его стихам…».

После появления втор. сб. стих. ― « Рельеф » (изд-во «Еврейский общинный центр». СПб., 2004) ― поэт прожил всего неск. месяцев.

В ст. «Путем резца» Г. Стариковский глубоко и проницательно рассматривает поэзию Д.: «Книга не случайно названа “Рельеф”. Любой рельеф - победа над силами притяжения, свидетельство о сдвиге - подвиге - подземных слоев. Архитектурные рельефы, такие как барельефы Парфенона, до краев наполнены воздухом: они дышат, и в этом их главное отличие от посмертной маски. Рельеф - это событие камня, металла, воды - проросшая, прекрасная обыденность: “Черная, мелкая, нервная дрожь на Фонтанке. / Только такой и бывает живая вода. / Плещется слово, ему хорошо без огранки / Пристального, прищуренного труда”.

В книге рельефна не только стихотворная форма. Отражая мир в себе, Дановский напоминает, что в поэзии важна не гладкость сюжетов и смыслов, а внутренняя рельефность изображения, потому что для поэта растекаться гладью - все-таки гадко. Благодаря этой “сдвинутости”, стихи Дановского становятся событием, удерживая стремительное течение времени на своих неровностях: “Речь нарочита, странна, / Заострена. Как рогожа / Шероховата. Свежа. / Ни на что не похожа. / Речь рубежа”.

Стихи Дановского разворачиваются в непрерывную синусоиду человеческой памяти, в напряжение жизни вполоборота, жизни, оставившей за собой череду соляных - не столпов, а оторванных от сердца глыб, на которых глубоким рельефом запечатлелось прошедшее время. Лирическая память поэта соразмерна “памятливости” таких поклонников Мнемозины, как Пруст и Набоков: “Возьми воспоминание, высвободи, / В тесноту стиха отпусти. / Сотри испарину исповеди / С исчерпывающим “прости”.

Есть в этих стихах что-то от Чехова, у которого повседневная рутина разрушает человеческое сознание. В “Рельефе” Дядя Ваня берется наконец за перо, чтобы заполнить свой гроссбух стихотворными поступлениями. И все же у Дановского жизнь - это схватка с буднями, схватка, исход которой предрешен: еще немного - и беспросветность быта поглотит человека. Поэтому-то “Рельеф” и перерастает в трагедию причастности - к ближнему как к самому себе: поэт проживает несколько жизней сразу - свою, чужие, проживая чужие как свою: “Кутаешься в самовязаную ледяную шаль / Одиночества. Понимаю, жаль, / Что на двоих эта шаль мала. / Когда я слышал лепет тепла? / Чужая жизнь, увиденная со стороны, / Поражает: зеркально отражены / Твои беды. У всех и повсюду так. / И эти двустишия - только знак / Равенства”.

Для Дановского утрата рая, человеческая неприкаянность и есть необходимое условие, побудительная причина творчества - когда жалоба рвет струну и становится песнью. Тогда и проступает во взгляде тоска избранного Богом Моисея, не верящего в свои силы, но от этого только выигрывающего: “Прошу, не спрашивай порошу / И не заботься о душе. / “Ты нехороший, нехороший” - / Никто и никогда уже / Не скажет. Пухлая обида / Ребенку раздирает рот. / Гляди, гляди, кариатида, / Как трудно человек несет / По бритвенному гололеду, / Пришептывая “отвяжись!”, / Свою горбатую свободу / И неудавшуюся жизнь”.

Стихи Дановского есть за что хвалить - виртуозная, местами нарочито угловатая огранка строки, выверенность слов и глубина словесных пауз при совершеннейшей простоте высказывания; наконец, отсутствие “позы” и “жеста”, которыми передозирована современная литература. Но главное достоинство книги - не в этом. На мой взгляд, заслуга Дановского состоит прежде всего в том, что он возвращает русской поэзии “маленького человека”, причем этот “усталый служивый человек” (В. Гандельсман о герое Дановского, см. предисловие), обладающий недюжинным лирическим чутьем, каждой строчкой настаивает на своей самодостаточной малости: “Все чего-то боюсь: потерять ключи, / Уходя, включенной оставить плиту. / Хлопочи, мой хозяйственный, хлопочи, / Рассыпай по комнатам суету. / Чтобы только себя отвлечь от той, / Настоящей опасности. Укрупняй / Эти мелочи, начинай запой / Озабоченности, заходи за край”.

Выбор поэтом своего героя не оставляет ни малейшей надежды на подлог, и голос лирика доходит до читателя неискаженным, в то время как исходная “неброскость” стихотворных сюжетов постепенно крепнет, насыщает собой пространство, расщедрившись новыми образами: “Снег сухой летит на пруд, / Перхоть белая небес. / Тростника не видно тут, / Посочувствуйте мне, Блез / Снег сухой летит в лицо, / Почему он так правдив? / Мира хрупкое яйцо, / Шаткий утренний штатив”.

Герой Дановского всегда тождествен поэту, и в этом - одна из основных находок книги. В конечном итоге, книга эта - о честности творца перед своим творением. Такое отношение к лирике и создает поэзию высокого полета: “Когда оглушительно так одинок, / Как в городе этом, когда поперек / Дороги поземка петляет, / Себя убегая, и жмется к крыльцу / Душа твоя - где обитает? / Когда переулок подобен столбцу, / То, праздному, что остается чтецу / Деревьев, искрящихся глухо? / Срезая углы, он к заливу идет, / Он шепота полон и слуха”».

По словам Стариковского, «в небогатой событиями жизни Дановского главным событием были стихи…».

Д. входил в редсовет лит. бюллетеня «Народ книги в мире книг» (СПб.), где публиковал отзывы о новых кн. и стих. В том же изд. в февр. 2005-го о Д. вспоминают В. Черешня, В. Гандельсман, А. Карлов, Б. Фрезинский, В. Дымшиц, А. Заславский; здесь же опубл. стихи Д. (2003–04).

Соч.: Стихи // День поэзии. Л., 1978; Стихи // Часы. 1979. № 22; Стихи // Первая встреча. Л., 1982; Стихи // Молодой Л-д. Л., 1989; Стихи // Знамя. 1994. № 2; Стихи // Звезда. 1994. № 7; Стихи // Новый ж. СПб., 1996. № 2; Стихи // Время и мы. 1996. № 132; Стихи // Невский альбом. 1997. № 1: Стихи // Строфы века. М.–Минск, 1995; Пунктирная линия. СПб., 1998; Стихи // Волга. 2000. № 413; Стихи // Звезда. 2001. № 4; Стихи // Звезда. 2003. № 10; Рельеф. СПб., 2004; Стихи // Звезда. 2005. № 2; Стихи // Интерпоэзия. 2005. № 3; Стихи // Нева. 2005. № 12.

Лит .: Д. Л. Смысловые круги // Петерб. книжный вестник. 1996, февр.; Памяти Льва Айзенштадта // Народ книги в мире книг. 2005. № 55, февр.; Гандельсман В. Пунктирная линия: Памяти Льва Дановского // Интерпоэзия. 2005. № 3; Стариковский Г. Путем резца // Знамя. 2005. № 5.

А. Орлова

  • Дановский Лев Абрамович