Горький Максим

ГÓРЬКИЙ М. ( Максим) (наст. Алексей Максимович Пешкóв) [16(28).3.1868, Нижний Новгород - 18.6.1936, Горки-10 Моск. обл.] - прозаик, драматург, публицист, обществ. деятель.

Ранние детские годы Г., вопреки многочисленным апокрифическим сказаниям о «босяческом» происхождении писателя, прошли в среде, далеко отстоящей от «дна» тогдашнего российского об-ва, впоследствии столь красочно описанного Г. Отец Г., «пермской губернии мещанин», Максим Савватеевич Пешков (1840–71), был ярким, одаренным человеком. Сын разжалованного за жестокое обращение с нижними чинами офицера, бежавший из дома, водивший слепых по ярмаркам и работавший затем столяром в Нижнем Новгороде, он к 30 годам становится одним из управляющих (конторщиком) в пароходстве И. Колчина и присяжным в нижегородском городском суде. Мать Г., Варвара Васильевна (урожд. Каширина, во втором браке Максимова, 1844–79) была дочерью зажиточного нижегородского ремесленника, владельца красильной мастерской В. Каширина, неоднократно избиравшегося старшиной городского красильного цеха и депутатом («гласным») городской Думы. Несмотря на то что родители Г. обвенчались вопреки желанию отца невесты, «увозом», конфликт между семьями вскоре был благополучно разрешен и В. Каширин выделил молодым флигель своего дома на Ковалихинской ул., где и появился на свет будущий писатель.

Безвременная смерть отца, скончавшегося от холеры (он заразился ею, выхаживая заболевшего сына) летом 1871, открывает ряд трагич. событий, связанных с детскими и отроческими годами будущего писателя. Смерть М. С. Пешкова стала причиной отчуждения матери от маленького сына, кот. она считала невольным виновником ее неудавшейся жизни (об этом сам Г. писал в автобиографич. заметках, носящих характерное назв.: «Изложение фактов и дум, от взаимодействия которых отсохли лучшие куски моего сердца»; 1893). С 4 лет Г. воспитывался большей частью в семье деда; Варвара Васильевна вторично вышла замуж за Е. В. Максимова, обедневшего дворянина, человека слабохарактерного и бесталанного. Этот брак был крайне неудачен. В 1879, 35 лет от роду, мать Г. скончалась от чахотки.

Дед Г., несмотря на то, что его необузданный, деспотич. характер служил пост. источником семейных ссор и неурядиц, тяжело отразившихся на внуке, по-своему любил его и принимал деятельное участие в его воспитании. С 6 лет Г. учил с дедом, исправным прихожанином, церковно-славянскую грамоту, затем - гражданскую. Сильное влияние оказала на внука и бабушка Акулина Ивановна (урожд. Муратова). Это была странная для ремесленной, «цеховой» среды женщина, в отрочестве - сирота-нищенка, в старости - добрая пьянчужка, любившая окружать себя всевозможными приживальщиками из самых низших слоев об-ва, кот. она называла «внучатами» (см. очерк Г. «Бабушка Акулина» ). Муж именовал ее «ведьмой» и «еретицей», стыдился появляться с ней на людях, но не переставал любить буквально до конца дней (оба скончались в 1887 с разницей в два с небольшим месяца). Позднее, в повести «Детство» , высоко оцененной символистами-богоискателями (Д. Мережковский, А. Блок и др.), Г. мифологизировал образы деда и бабушки Кашириных как воплощение двух противоположных начал народной религиозности - ортодоксальной и полуязыческой, стихийной.

Пост. неудачи, преследовавшие семью Кашириных с сер. 1870-х, довели деда до нищеты. Некот. время Г. жил с матерью и отчимом в Кунавинской слободе, где в 1877 поступил в Нижегородское Кунавинское училище. Здесь он проучился до 1879, получив при переходе в 3-й класс похвальную грамоту за «отличные перед прочими успехи в науках и благонравие» (хранится в музее А. М. Горького в Нижнем Новгороде). Однако после смерти матери и полного разорения стариков Кашириных, 11-летний Г. вынужден был оставить учебу и пойти «в люди», т.е. оказался перед необходимостью самому зарабатывать на жизнь. За последующие 5 лет (1879–84) юный Г. меняет неск. профессий: работает в чертежной и иконописной мастерских, в обувной лавке, на пароходной кухне и пр. Тем не менее, говоря об отроческих годах будущего писателя, вряд ли правомочно видеть в них период его «люмпенизации». Достаточно сказать, что именно в это время в нем возникает стремление к регулярному чтению серьезной и даже науч. лит-ры, что вряд ли было бы возможно для подростка, оказавшегося «на дне» общества. Сам Г. в «Автобиографии» говорит о благотворном влиянии на него повара парохода «Добрый» М. Смурого, одержимого страстью к собиранию книг. «У Смурого был целый сундук, наполненный преимущественно маленькими томиками в кожаных переплетах,- вспоминал Г., - и это была самая странная биб-ка в мире. Эккартсгаузен лежал рядом с Некрасовым, Анна Радклиф - с томом „Современника”, тут же была „Искра” за 1864 год, „Камень веры” и книжки на малорусском языке» («Автобиография», 1897). Совместное чтение этой «библиотеки» (собиратель ее, как ни удивительно, был малограмотен) выработало у Г. привычку к систематическому самообразованию; впоследствии целый ряд мемуаристов единодушно отмечали огромную начитанность Г. в самых разных областях человеческого знания, совершенное знакомство писателя, как с русской, так и с зарубежной словесностью. С др. стороны, знакомство с книгами духовного и мистического содержания, находившимися в биб-ке Смурого, повлияло на формирование мировоззрения Г. Прежде всего, нужно указать на связь антропоцентрических мотивов в его произведениях 1890-х - 1900-х с антропософией франкмасонов (свидетельство мемуариста о больших познаниях Г. в этой обл. уже в 1889 находим, напр., в кн.: Георгиевич Н . М. Горький: Его значение в русской жизни и лит-ре. Одесса, 1903).

Близкое знакомство будущего писателя в 1884 со студентом Казанского ун-та Н. Евреиновым влияет на Г. не меньше. По совету Евреинова, кот. считал шестнадцатилетнего Г. исключительно одаренным и способным выдержать университетские экзамены, Г. едет в Казань в надежде получить казенную стипендию в Казанском ун-те - ситуация вряд ли возможная, если речь идет о малообразованном представителе городского «дна». Оказавшись в Казани летом-осенью 1884, Г . живет сначала в семье Евреиновых, затем в ночлежном доме «Марусовка» (где квартировали, в т.ч. и студенты из неимущих). Попытки поступить в ун-т оказались безуспешными, однако Г. заводит многочисленные знакомства среди студенчества, посещает собрания рев. молодежи. На жизнь зарабатывает работой на пристанях. В 1885, когда становится ясно, что мечта об ун-те неосуществима, один из казанских знакомых Г., бакалейщик А. Деренков, революционер-народник и владелец биб-ки запрещенных и редких книг, устраивает его в крендельное заведение В. Семенова (героя будущей повести Г. «Хозяин» ), а затем, открыв в 1886 собств. булочную, берет Г. к себе подручным пекаря и разносчиком. Следует отметить, что булочная Деренкова была заведением особого рода: доход от нее шел в т.ч. и на нужды студенческих рев. кружков, а в корзинах разносчиков доставлялись в ун-т и духовную академию нелегальные книги и прокламации.

В кон. 1887 неустроенность в быту и личные неурядицы (в т.ч. неудавшийся любовный роман) приводят Г. к душевному кризису, завершившемуся 12 дек. попыткой самоубийства, виновником кот. он объявил «немецкого поэта Гейне, придумавшего зубную боль в сердце» (этот случай лег в основу рассказа «Случай из жизни Макара» ). Чудом выжив, Г., отказавшийся от монастырского покаяния и отлученный Казанской духовной консисторией от причастия на четыре года, в 1888, по приглашению революционера-народника М. Ромася, близкого знакомого Деренковых, уезжает из Казани в с. Красновидово. Здесь Г. работает в мелочной лавке, кот. Ромась держал в конспиративных целях, для пропаганды среди крестьян. Вскоре, крестьяне, боясь «смутьянов», лавку сожгли, и Г., расставшись с Ромасем, начал свое перв. странствие «по Руси» - через Самару на Каспийское море, где работал на рыбном промысле, затем, через Моздокские степи в Царицын. Здесь он устраивается железнодорожным служащим на Грязе-Царицынскую железную дорогу и работает на станции Волжская, затем - на станц. Добринка, в Борисоглебске и на станц. Крутая. Необходимо учитывать, что, встречаясь в это время с самыми разными людьми, в т.ч. и с представителями пресловутого «дна», «золоторотцами», ставшими персонажами его ранних произведений, Г. очевидно дистанцировался, отстранялся от подобной среды, находя в себе возможности созерцать ее со стороны, взглядом наблюдателя-аналитика. Рассказчик Максим Савватеев, выступающий в большинстве рассказов «босяческого цикла» («Коновалов»,«Супруги Орловы», «Мой спутник» и др.) и названный так, конечно, в память об отце, оказывается всегда отчужденным свидетелем проходящих перед его глазами сцен «экзотической» для интеллигентного человека жизни ночлежек, притонов, промыслов и т.п. Попытки отождествления Г. с его героями-«босяками», бытовавшие в читательской (а подчас и в критической и науч.) среде, порождены не столько произведениями Г., сколько стремлением создать мелодраматич. легенду о пролетарии, достигшем вершин писательской популярности и славы (своего рода соц. формулу эпохи).

И во время первого, и во время второго «хождений по Руси» молодой Г. являет собой узнаваемый тип интеллигента-разночинца, не расстающегося с книгами, ведущего в «народной среде» просветительскую и революционную (в случае юного Г. - идейно весьма эклектичную) пропаганду. Недаром на каждом новом месте работы этот «пролетарий» быстро находит контакт с местной интеллигентной молодежью. Так, испытав в 1889 увлечение толстовством, он вместе с телеграфистами станции Крутая Д. Юриным и И. Ярославцевым, с дочерью начальника станции М. Басаргиной решает организовать земледельческую колонию. С прошением о помощи Г. отправился к самому Л. Толстому, однако, не застав того ни в Ясной Поляне, ни в М., решил, в виду невозможности осуществления задуманного, не возвращаться обратно, и отправился в Нижний Новгород. В родном городе Г., устроившийся вначале работником на пивной склад, устанавливает связи с науч. и творч. интеллигенцией, в т.ч. с бывшими знакомыми - студентами Казанского ун-та А. Чекиным и С. Сомовым, исключенными за «беспорядки» (на короткое время за «укрывательство» последнего был арестован и сам Г.). Вскоре б. мойщик бутылок оказывается письмоводителем у популярного нижегородского присяжного поверенного А. Ланина. На рубеже 1889–90 Г. знакомится с В. Короленко и читает ему свою поэму «Песнь старого дуба» . Несмотря на то что Короленко подверг поэму критич. разгрому, между начинающим и уже маститым писателями установились добрые отношения: Г. считал Короленко своим «литературным крестником и учителем». В это же время студент-химик Н. Васильев усиленно занимается с Г. философией, а его жена переводит специально для Г. отрывки из Ницше, тогда еще не опубликованного по-русски. Занятия эти были настолько интенсивны, что чуть было не повлекли за собой психич. расстройство (о чем Г. рассказал в очерке «О вреде философии» ).

29 апр. 1891 покинул Нижний Новгород и вновь отправился «по Руси». По словам самого Г. (письмо к П. Макарову от 10 дек. 1910), им в это время двигало не столько «стремление к бродяжничеству», сколько желание видеть - «где я живу, что за народ вокруг меня?». В 1891–92 молодой писатель побывал на Дону, Украине, в Крыму и на Кавказе. Происходит окончательное творч. самоопределение Г. Решение профессионально заняться лит. трудом возникло после общения с б. народовольцем А. Калюжным, с кот. Г. познакомился в Тифлисе, работая там в железнодорожных мастерских. В сент. 1892 в газ. «Кавказ» (Тифлис) появляется его рассказ «Макар Чудра» , подписанный псевд. М. Горький.

Вернувшись в Нижний Новгород из второго странствия в кон. 1892, Г . при содействии Короленко публикует в 1893–94 ряд своих произведений («Песня о Соколе», «На плотах», «Старуха Изергиль», «Однажды осенью» и др.) в приволжских газ.., а в 1895–96 становится пост. сотрудником «Самарской газ.», где выступает в качестве фельетониста (около 200 фельетонов за подписью Иегудиил Хламида), очеркиста, рецензента, беллетриста. На перв. пол. 1890-х приходится и его любовный роман с акушеркой Ольгой Юльевной Каменской (урожд. Гюнтер, 1859–1939), состоявшей под надзором полиции как «неблагонадежная». Их гражданский брак (см. автобиографич. рассказ Г. «О первой любви» , 1922), продолжался около двух лет и завершился полным разрывом. Однако этот короткий, но бурный любовный роман отразился в одном из самых глубоких и поэтич. произведений раннего Г. - «Сказка о маленькой фее и молодом чабане».

В 1896 Г . обвенчался с Екатериной Павловной Волжиной (1878–1965), сотрудницей (корректором) «Самарской газ.». В 1896–97 он продолжает журналистскую деятельность в газ. «Нижегородский листок», однако из-за резкого ухудшения здоровья (обострение туберкулеза легких) в 1897 переезжает с женой в Крым, а затем - в с. Максатиха Полтавской губ. Летом у Г. рождается сын Максим (1897–1934). В нач. 1898 Г . вновь возвращается в Нижний Новгород, где работает над составлением 2-томного сб. «Очерки и рассказы» . Хотя к моменту выхода этого сб. (изд. С. Дороватовского и А. Чарушникова, СПб., 1898. Март-апр.) произведения Г. уже неоднократно появлялись в столичной печати (в 1895 в ж. «Русское богатство» - рассказ «Челкаш» , в 1897 - рассказы «Мальва» в «Северном вестнике» и «Супруги Орловы» в «Русской мысли»), успех «Очерков и рассказов» превзошел все ожидания. Огромные по тем временам тиражи, обширнейшая критика, ожесточенные дискуссии, выходящие далеко за границы собственно лит. споров, в одночасье сделали из дебютанта одного из самых популярных и влиятельных писателей России. Критики единодушно оценивали появление «Очерков и рассказов» как значительное событие в общественно-культурной жизни русского общества, момент его духовного самоопределения. Особое место в дискуссии, развернувшейся вокруг произведений Г., заняли интерпретации «босяческой» тематики, играющей значительную роль в «Очерках и рассказах». Целый ряд авторов (Н. Михайловский, М. Гельрот, Н. Стечкин, М. Меньшиков и др.) указывали на несомненную близость худож. мира Г. к утопии «сверхчеловека» Ф. Ницше. Как своеобразную версию «ницшеанства» оценили современники отчетливо выраженное в раннем тв-ве Г. тяготение к «эстетическому» началу жизни, к физической красоте, не подпадающей под оценочные этические категории «добра» и «зла». Это дало повод критикам, близким к символизму (напр. А. Волынскому), рассматривать тв-во Г. как явление родственного символизму характера. К этому же подвигала и проповедь «увлекающей лжи» в пику «ненужной правде», легшая в основу эстетич. концепции раннего Г. (в программных рассказах «О Чиже, кот. лгал, и о Дятле - любителе истины» ,«Читатель» ). С др. стороны, критики отмечали и присутствие в горьковских рассказах традиционной для реалистической традиции 1860–70-х альтруистической тематики, понятой, однако, Г. в «декадентском» духе - как способ эстетического самовыражения его героев, жаждущих подвига («Старуха Изергиль» ,«Супруги Орловы» ). Т.е. спор о тв-ве Г. в 1898–1901 превратился в спор о духовной состоятельности русской интеллигенции кон. века, охваченной «декадентским» - ревизионистским и революционным - стремлением к тотальной «переоценке всех ценностей», интеллигенции, чей образ был опознан современниками в горьковских «босяках», людях «вне общества». Необходимо, впрочем, заметить, что, увлеченные поиском «ницшеанских» и «декадентских» истоков раннего горьковского тв-ва, критики-современники не сумели в полной мере оценить трагизм худож. мировоззрения автора «Очерков и рассказов», порожденный неразрешимым конфликтом «злой красоты» и «некрасивого добра» в его худож. мире. Так, специфическая ирония раннего Г., «черный юмор» «Однажды осенью», «Челкаш», «Супруги Орловы», «Мальва» и мн. др., - результат эстетич. осмысления дисгармонии «красоты» и «истины» в «босяческом» бытии.

В 1898–1906 Г. становится ведущей фигурой в общ.-культурной жизни России. Он поддерживает тесные дружеские отношения с А. Чеховым, И. Репиным, Ф. Шаляпиным, знакомится с Л. Толстым, А. Кони, Н. Михайловским, Д. Мережковским, Н. Анненским, М. Туган-Барановским и др. виднейшими представителями творч. и науч. интеллигенции. Вокруг Г. образуется сплоченная группа писателей-«неореалистов» (Л. Андреев, И. Бунин, Е. Чириков, А. Куприн, В. Вересаев и др.; большинство из них входили в творч. содружество «Среда», организованное актером Н. Телешовым), кот. Г. привлекает к своим лит.-обществ. начинаниям. С осени 1899 Г . становится идейным рук. петерб. ж. «Жизнь», а с нач. 1901-го - издательского товарищества «Знание», образованного двумя годами ранее К. Пятницким, В. Поссе, В. Д. и Д. Д. Протопоповыми, О. Поповой, В. Чарнолусским и Г. Фальборк. В 1904–13 «Знание» выпускает (при непосредственном руководстве Г.) 40 сб. новейшей русской неореалистической лит-ры, кот. стали эпохой в становлении русского искусства XX в. 25 февр. 1902 Г . избирается почетным академиком по разряду изящной словесности; аннулирование результатов выборов под нажимом властей спровоцировало ответные демонстративные акции со стороны Короленко и Чехова, отказавшихся в знак протеста от званий почетных академиков.

С 1902 по 1905 Г . - пост. автор Моск. худож. театра; триумфальная премьера пьесы Г. «На дне» (18 дек. 1902) стала, наряду с триумфом чеховской «Чайки», вехой в истории театра. Огромную роль в жизни Г. сыграло и знакомство в 1900 с М. Андреевой (наст. фамилия Желябужская, урожд. Юрковская, 1872–1953), кот. после разрыва Г. с Е. П. Пешковой (1903) стала гражданской женой писателя. Одна из самых красивых актрис МХТа, обладавшая незаурядным артистич. дарованием, она была в то же время убежденной марксисткой, тесно связанной с РСДРП (в 1904 она вступила в партию, ранее - с 1897 - участвовала в деятельности марксистских кружков).

Чрезвычайно бурной была в эти годы общ.-полит. жизнь Г. Успевший еще с «казанских» лет заработать репутацию «неблагонадежного», Г. в 1901–05 вступает в открытую конфронтацию с властями. Весной 1901 он принимает непосредственное участие в студенч. волнениях в СПб., за что 17 апреля 1901, по приезде из столицы в Нижний Новгород, был заключен под стражу. «Песня о Буревестнике» (1901), появившаяся в апр. номере «Жизни», была расценена как противоправительственная пропаганда, призыв к насильственному свержению существующего строя; ж. вскоре был закрыт. Г. после месячного заключения в нижегородской тюрьме был переведен под домашний арест, а затем выслан в Арзамас под надзор полиции (ввиду резко ухудшившегося здоровья, зиму 1901–02 ему было разрешено провести в Крыму). В 1902–04 Г. содействует сбору средств для социал-демократич. печати (особую роль сыграл в этом С. Морозов - моск. промышленник, меценат, близкий друг Г. и поклонник М. Ф. Андреевой). Г. оказывается непосредственно вовлечен и в петербургск. события 8–9 янв. 1905. В ночь перед «кровавым воскресеньем» он вместе с группой интеллигентов (Н. Анненский, И. Гессен, Н. Кареев и др.) посетил С. Витте и добивался аудиенции у министра внутренних дел П. Святополк-Мирского, пытаясь предотвратить готовящееся кровопролитие. Г. участвовал в шествии рабочих, позже выступал с антиправительственными речами и написал воззвание «Ко всем русским гражданам и общественному мнению европейских государств» . На квартире Г. вечером 9 янв. скрывался организатор шествия священник Г. Гапон. 11 янв. 1905 Г ., приехавший в Ригу к заболевшей М. Ф. Андреевой, был арестован и препровожден в СПб., где заключен в тюрьму Трубецкого бастиона Петропавловской крепости - как особо опасный политич. преступник: ему инкриминировалось участие в подготовке гос. переворота. За месяц, проведенный в крепости (14 февр. Г. освобождают под залог), им была напис. пьеса «Дети солнца» .

Весь 1905 Г . активно сотрудничает с рев. подпольем. Осенью он помещает ряд публицистич. мат-лов в социал-демократической газ. «Новая жизнь» (кот. начала издавать М. Ф. Андреева). В канун моск. восстания Г. вступает в РСДРП(б) и принимает непосредственное участие в подготовке вооруженного выступления. После подавления декабрьского восстания в М., ввиду нового неизбежного ареста, Г. и М. Ф. Андреева уезжают из России. Произведения Г. этих лет - романы «Фома Гордеев» (1899) и «Трое» (1900), пьесы «Мещане» (1902), «На дне» (1903), «Дачники» (1904), «Дети солнца » (1905), «Варвары» (1906) - знаменуют наступление нового этапа в горьковском тв-ве, связанного, прежде всего, с антропоцентрической проповедью Г. (программным произведением этого периода становится поэма «Человек» , 1903). Антропоцентризм Г. органически связан с культом «необыкновенного че­ловека» в его раннем тв-ве. Однако теперь личностное утверждение горьковских героев непосредственно обусловлено их культурно-созидательной деятельностью, рассматриваемой как экзистенциальный конфликт человека - носителя гармонии, - с «хаотической» средой, окружающей его. Исходя из подобного представления о миссии человека, Г. на рубеже веков переосмысляет традиции реалистического романа в модернистском духе, отрицая «типическое» и сосредоточивая внимание на героях, не подпадающих под действующие нормы социального общежития. Личность, этически и эстетически не удовлетворенную «косностью» жизни, Г. принимает за «творческую натуру» (Фома Гордеев, Лунев). Идея о «космократической» миссии человека оказывается тематической основой в философской драме «На дне». Здесь прежняя «босяческая» экзотика превращается в общечеловеческую символику, которая знаменует неумолимое восхождение от «хаоса» к «гармонии» бытия (так, герои пьесы - странник Лука и босяк Сатин волею автора прямо повторяют положения поэмы «Человек»).

В годы перв. эмиграции (1906–13) Г., пробыв около полугода в Америке (куда он прибыл вместе с М. Ф. Андреевой для сбора денег для РСДРП и проведения полит. акций, направленных на срыв иностр. займов царскому правительству), остановился на Капри (Италия). Дом Г. становится местом паломничества русских политэмигрантов; в апр.-мае 1907 Г . присутствует в Лондоне на V съезде РСДРП в качестве делегата с совещательным голосом, где активно общается с Лениным (впоследствии об этой встрече Г. подробно расскажет в некрологическом очерке «В. И. Ленин» , 1924). Однако в эти годы в центре внимания Г. оказываются не столько ортодоксальные марксисты-ленинцы, сколько марксисты-«богостроители» (А. Богданов (Малиновский), А. Луначарский, В. Базаров (Руднев) и др.), пытавшиеся интерпретировать деятельность партии как некоей «новой церкви», несущей миру «новую религию» (марксизм), содержащую откровение о «реальном боге» - пролетарском коллективе, кот. обладает силой и волей к тотальному культурному преобразованию мироздания. Идеи Богданова применительно к лит. творчеству и к истории мировой культуры Г. развивал в лекциях, кот. он читал в созданной им на Капри (вместе с Богдановым и Луначарским) партийной школе для российских рабочих. В 1909, после разрушительного землетрясения в Калабрии и Сицилии, Г. развернул активную деятельность по сбору средств пострадавшим, чем снискал горячие симпатии итальянцев. В эти годы Г. внимательно изучал быт и культуру Италии; результатом явился цикл очерков «Итальянские сказки» (1912). В 1913, после объявления русским правительством всеобщей полит. амнистии (в связи с 300-летием дома Романовых), Г. возвращается в СПб.

Годы первой эмиграции в творч. биографии Г. необыкновенно плодотворны. Помимо обширнейшей худож. публицистики, среди кот. нужно особо отметить цикл памфлетов «Мои интервью» и «Русские сказки» (1906 и 1912) и программную ст. «Разрушение личности» (1909), Г. были созданы повести «Мать» (1906), «Исповедь» ,«Жизнь ненужного человека» (обе - 1908), «Лето» (1909), «Городок Окуров» (1910), «Жизнь Матвея Кожемякина» (1910), автобиографич. повесть «Детство» (1912–13), пьеса «Враги» (1906), рассказы, которые позже войдут в цикл «По Руси» (1923). Огромное влияние на худож. миросозерцание Г. этого периода имеют идеи «богостроительства», определяющие специфику горьковского историзма. Революция 1905–07 превращается под его пером в акт становления нового религиозного сознания, оформляемого деятельностью подвижников-революционеров в «новую церковь», призванную сменить церковь «старую» (см.: Львов-Рогачевский В. На пути в Эммаус // Образование. 1907. № 11).

Др. темой, тесно связанной с «богостроительским» учением о коллективе и личности, является проблема «национального характера», особенно ярко заявленная в произведениях «окуровского цикла» («Городок Окуров», «Жизнь Матвея Кожемякина»), причем здесь Г. неожиданно соприкасается с тезисом о метафизической «широте» человеч. существа, выдвинутым еще Ф. М. Достоевским. Для Г. «диалектика души» (за «идеалом мадонны» скрывается «идеал содомский») раскрывается через метаморфозы политич., культурных, бытовых аспектов жизни его героев. Позже, в статье «Две души» (1915), Г. объяснял общественную и культурно-личностную «неустойчивость» русского человека двойственностью его природы, равной обращенностью национального типа как к Западу, так и к Востоку (эта двойственность казалась Г. пороком национального характера).

В 1913–21 Г. становится активным участником обществ. и культурн. жизни России: в эти годы собственно худож. тв-во отходит в его жизни на второй план, уступая место разнообразнейшим начинаниям в сфере издательск. деятельности. В 1915 он вместе с И. Ладыжниковым и А. Тихоновым организует изд-во «Парус» и издает ж. «Летопись», в апр. 1917 основывает газ. «Новая жизнь»; Г. выступает инициатором издания разнообразных тематич. сб., привлекает к работе в своих издательских начинаниях молодых писателей. Активная политич. позиция, кот. занимает Г. в годы войны и революции, определяет главенствующее место публицистики среди его произведений этих лет. Особо следует отметить цикл очерков, посвященных событиям 1917–18, кот. публиковались в «Новой жизни», а после были изд. под общим заглавием «Несвоевременные мысли: Заметки о революции и культуре» (Пг., 1918). Оценивая захват власти большевиками в окт. 1917 резко негативно, считая это проявлением политич. авантюризма, Г. рисует потрясающие картины одичания нравов в охваченном рев. террором Пг. (газ. Г. была закрыта в 1918 как «контрреволюционная»).

Отношение Г. к деятельности большевиков в эпоху «военного коммунизма» (1918–21) объясняется горьковским пониманием революции как воплощения торжества творч. воли человека в истории, процесса максимальной интенсификации культурного строительства. Отсюда следует, с одной стороны, поддержка Г. любых созидательных начинаний новой власти, прежде всего - в гуманитарной сфере. Среди крупнейших начинаний этого рода, непосредственно связанных с деятельностью Г., - организация изд-ва «Всемирная лит-ра» (в авг. 1918), объединившего лучшие лит. и науч. силы России, создание многочисленных структур, занимающихся охраной памятников, культурно-просветительской деятельностью, социальной помощью работникам культуры и искусства (по личной инициативе Г. была создана Комиссия по улучшению быта ученых - КУБУ) и т.п. С др. стороны, по мере развития событий, Г. убедился, что русская революция, вопреки его ожиданиям, являясь непосредственной причиной гибели культурного наследия предыдущей эпохи, мало чем компенсирует эти потери. Он резко разошелся с большевиками в принципиальных, стратегических вопросах построения новой общественности (так, еще в 1917, считая захват власти в окт. 1917 полит. авантюрой Ленина, Г. не прошел перерегистрации, обязательной для членов РСДРП, и фактически оказался выбывшим из рядов партии). Г. полагал, что преждевременная попытка рев. преобразования России разбудила не творческий, а разрушительный, анархический дух русского народа, свойственный, по мнению Г., прежде всего крестьянству,- отсюда чрезвычайно резкая негативная оценка «мужика» как ист. силы в брошюре «О русском крестьянстве» (1922). Скепсис Г. по поводу перспектив строительства социализма и коммунизма в России углублялся растущей волной «красного террора».

В конце концов, 16 окт. 1921 Г . уезжает из РСФСР. Хотя формальным поводом для отъезда стала резко прогрессирующая болезнь (согласно официальной сов. версии Г. ехал в Западную Европу для лечения а также - для сбора средств в пользу голодающих в РСФСР), для многих - как в Сов. России, так и в Русском зарубежье - Г. представлялся полит. эмигрантом. Так, по мнению В. Ходасевича, близкого знакомого Г. в эти годы, отъезд Г. был непосредственно связан с враждебным отношением к нему лиц, входящих в высшие эшелоны тогдашней власти, прежде всего - председателя Петросовета, главы Коминтерна Г. Зиновьева (Радомысльского) и его окружения. Против Зиновьева была направлена драматич. сатира Г. «Работяга Словотеков» , поставленная в петроградском Театре народной комедии С. Радлова летом 1920 и тогда же запрещенная прототипом гл. героя. Тем не менее, окончательного разрыва Г. с правящей коммунистической верхушкой не произошло: тот же Зиновьев уже в 1923 предпринимает попытку завязать с писателем переписку, ранее Г. виделся в Берлине с А. Рыковым (тогда председателем Высшего совета народного хозяйства и заместителем председателя Совета народных комиссаров). На похороны Ленина (янв. 1924) Г. посылает венок с надписью «Прощай, друг», а во втор. пол. 1920-х начинает переписываться с генеральным секретарем ВКП(б) И. В. Сталиным, ставшим к этому времени единоличным правителем СССР.

За границей Г. до 1924 жил в Германии и Чехословакии, затем в Италии. Его позиция - как по отношению к сов. России, так и по отношению к эмиграции вплоть до 1928 - была двойственно-неопределенная. С одн. стороны, неоднократно подвергая конкретные действия сов. власти (особенно направленные против свободы слова и инакомыслия) жесткой и нелицеприятной критике, он находил сочувствие в русском зарубежье, с другой - очевидно дистанцировался от большинства эмигрантов, демонстрируя свою приверженность к идее социал. преобразования жизни и в общем лояльность к РСФСР (а затем - к СССР). В 1923–25 Г. совместно с Ходасевичем издает в берлинском изд-ве С. Сумского ж. «Беседа», предназначенный, по идее Г., прежде всего для сов. читателя и призванный сыграть культурно-просветительскую роль на сов. книжном рынке, познакомить сов. читателя с науч.-лит. жизнью Европы (в т.ч. эмигрантской). Однако, несмотря на настойчивые требования Г., ж-л в СССР так и не появился. Раздражение со стороны М. вызывали и выступления Г. в защиту советских политзаключенных. Тем не менее Г. поддерживал широкие связи как с творч. интеллигенцией М. и Л-да, так и с многими видными деятелями советской администрации. Вилла Г. в Сорренто (Италия), кот. он снимал с весны 1924, стала местом паломничества сов. деятелей культуры, выезжавших в заграничные командировки (А. Толстой, Л. Леонов, О. Форш, И. Бабель, Ф. Гладков, Л. Никулин, В. Катаев, А. Веселый, Н. Асеев, И. Уткин, А. Безыменский и др.). С 1922 по 1927 Г ., согласно заключенному им договору, вел свои издател. дела через сов. Торгпредство в Германии и Госиздат, так что его доход целиком зависел от «метрополии». Интересы Г. в СССР представляли Е. П. Пешкова, М. Ф. Андреева (обе жены писателя, игравшие теперь заметные роли в политич. и культурной жизни страны, расставшись с Г., сохраняли дружеские отношения) и его личный секретарь П. Крючков, наезжавший в М. из Сорренто. Активно сотрудничал с Г. в эти годы и полномочный представитель СССР в Италии П. Керженцев (Лебедев) (он, в частности, после проведенного в сент. 1925-го полицейского обыска на горьковской вилле «Il Sorito» и изъятия у Крючкова на итальянской границе документов и писем, заявил протест Б. Муссолини, добившись у итальянского диктатора гарантий неприкосновенности для Г. и его домочадцев).

В тв-ве Г. этих лет ведущим жанром становится худож. мемуаристика. Вслед за «Детством» появляется автобиографич. повесть «В людях» (1916), а затем повесть «Мои университеты» (1923), к кот. в перв. издании были присоединены мемуарные очерки «Сторож» ,«Время Короленко» ,«В. Г. Короленко» ,«О вреде философии» ,«О первой любви» (тематически сюда же относится и созданная ранее повесть «Хозяин» , 1913). В этот же период Г. создаются и «лит. портреты» - воспоминания о Л. Толстом, Л. Андрееве, А. Чехове, Н. Гарине-Михайловском и др. Блестящие по стилю, мемуаристич. произведения Г. оказываются, помимо прочего, попыткой реконструкции своего духовного пути, показывающей органическую неизбежность возникновения его нынешних духовных ценностей, что, если учитывать неоднозначность роли Г. в обществ. и культурной жизни России в эпоху войны и революции, было насущно необходимо. Мемуаристика Г. стала объяснением писателя с его читателями - как с «той», так и с «другой» стороны расколотого кризисом российского общества.

В 1920-е создает ряд рассказов и роман «Дело Артамоновых» (1925), выдержанный в традиции европейской «семейной хроники», а с 1925 начинает работу над грандиозной ист. эпопеей «Жизнь Клима Самгина» (первонач. название - «Сорок лет»), кот., по замыслу Г., должна была стать летописью переломной эпохи в истории России и русской интеллигенции. Работа над эпопеей продолжалась до смерти Г.; замысел остался до конца не осуществленным. «Жизнь Клима Самгина» продолжает традиции романа-эпопеи, заложенные в отеч. словесности Толстым. Как и в «Войне и мире», в романе особым самостоятельным «героем» выступает история, «осуществляющаяся» через десятки действующих лиц, воссозданных Г. с поразительной изобразительной силой. Однако худож. историософия Г. находится в очевидном противоречии с толстовской идеей «роевой жизни»: по Г., историческое действо изначально «внечеловечно» и потому никак не может быть гуманистически «оправдано». Герои Г. (прежде всего глав. герой) оказываются вовлеченными в ист. процесс, действующий абсолютно разрушительно как на их личностные качества, так и на их миросозерцание. Характерно, что самыми бледными и неубедительными фигурами в эпопее оказываются образы революционеров-марксистов (Кутузов и др.), стремящихся рационалистически оправдать историческое бытие; личностные симпатии автора вступили здесь в явное противоречие с общим беспросветно-трагическим тоном романа. Мн. эпические сцены романа (описание расстрела 9 янв., декабрьское восстание в М.) следует отнести к высшим достижениям мировой худож. прозы.

Во втор. пол. 1920-х в СССР с подачи властей (и лично Сталина, стремившегося использовать горьковский международный авторитет в политич. целях) разворачивается обществ. кампания за возвращение Г., достигшая своего апогея во время 60-летнего юбилея писателя (широко отмечавшегося во всем мире - поздравления в Сорренто прислали С. Цвейг, Л. Фейхтвангер, Г. Уэллс, С. Лагерлеф, Т. Манн и др. крупнейшие деятели мировой культуры). Сын Г. М. А. Пешков, живший тогда у отца вместе с женой и двумя детьми, был убежденным сторонником соц. строительства (в перв. годы сов. власти он работал в аппарате ВЧК, затем с энтузиазмом принял проект индустриализации, был инженером-конструктором). Идею возвращения поддерживала и «домоправительница» Г. в 1920–33 (фактически - гражданская жена; ей посвящ. последняя горьковская эпопея) Мария Игнатьевна