Гумилев Николай Степанович
Отец — Степан Яковлевич Гумилев (1836–1910) ― корабельный врач, проходил службу в Кронштадте, в год рождения сына вышел в отставку в чине статского советника. Мать — Анна Ивановна, урожд. Львова (1854–1942), из рода тверских дворян. В семье, помимо поэта, было двое детей — сводная сестра Г. (от первого брака отца с А. М. Некрасовой) Александра (в замужестве Сверчкова) и ст. брат Дмитрий. Детские годы Г. прошли в Царском Селе и СПб., где он начал посещать частную гимназию Я. Г. Гуревича. В 1900 из-за болезни Д. Гумилева семья переехала в Грузию, Г. продолжил образование в 1-й мужской Тифлисской гимназии. В 1903 Гумилевы возвращаются в Царское Село, и посл. гимназич. годы Г. проходят в Николаевской мужской гимназии, директором кот. был И. Анненский, оказавший большое влияние на раннее тв-во Г. (см. «Памяти Анненского», 1911). Учился Г. неровно, в начальных классах часто болел, отставал по матем. дисциплинам и языкам, в 7 классе был оставлен на второй год. В то же время ребенком много читал (Андерсен, Майн-Рид, Ж. Верн, Ф. Купер, Г. Эмар, позднее — Пушкин, Лермонтов, Жуковский, Ариосто, Лонгфелло, Милтон, Колридж), регулярно посещал оперные и драм. спектакли; с шести лет соч. стихи и рассказы.
Перв. дошедшие до нас стих. опыты Г, сохранившиеся в альбоме его тифлисской знакомой М. М. Маркс, относятся к 1902–03. Тогда же в газ. «Тифлисский листок» за 8 сент. 1902 опубл. ст. Г. «Я в лес бежал из городов…» (подп. К. (так!) Гумилев). «Кавказские» стихи Г. отражают его увлечение в этот период гражданской поэзией (Н. Некрасов, С. Надсон), ранними балладами Д. Мережковского и «бунтарской» лирикой К. Бальмонта (поэма «Молодой францисканец», ст-я «Злобный гений, царь сомнений…», «Много я в жизни трудов испытал…»), а также тв-вом Ф. Шиллера, кот. Г. пытался переводить. В 1903 Г. знакомится с тв-вом Ф. Ницше и увлекается индивидуалистич. жизнетворчеством, кот. пытается сочетать с идеей христианского самосовершенствования. Жизнетворческие мотивы присущи большинству ст-ний и поэм перв. книги стихов Г. «Путь конквистадоров» (1905). «В книге <…> повторены все обычные заповеди декадентства, поражавшие своей смелостью и новизной на западе лет двадцать, а у нас лет десять тому назад <...> Отдельные строфы до мучительности напоминают свои образцы, то Бальмонта, то Андр<ея> Белого, то А. Блока... <…> Ho в книге есть и несколько прекрасных стихов, действительно удачных образов. Предположим, что она только “путь” нового конквистадора и что его победы и завоевания — впереди» (Брюсов В. Среди стихов. 1894–1924. М., 1990). Теургическая утопия русского символизма, провозглашавшая поэтов «новыми пророками» и глашатаями Св. Духа, была воспринята Г. как возможность «изменить мир», подобно Будде и Христу; «мальчиком он поверил в символизм, как люди верят в Бога» (Г.).
Отд. темой, связующей все этапы творч. пути Г. является история его любви к А. Ахматовой, отразившаяся в многочисленных произведениях разных лет. В раннем тв-ве ряд ст-ний и поэм («Осенняя песня», «Русалка», «На мотивы Грига», «Рассказ девушки» и др.) соотносятся с завязкой их отношений — от знакомства под Рождество 1903 до первого скандального разрыва на Пасху 1905 (из-за попытки дуэли поэта с другом-соперником К. А. Вульфиусом). С самого начала «главная любовь Г.» (И. Одоевцева) предстает в его тв-ве окруженной огромным кол-вом разнообразных реминисценций, отсылающих читателя к самым различным куртуазным сюжетам мировой культуры.
События неудачной русско-японской войны и последующей революции произвели тяжелое впечатление на Г. Летом-осенью 1904 родители с трудом удержали поэта от вступления добровольцем в Манчжурскую армию генерала А. Н. Куропаткина, а рев. возмущения (в т.ч. демонстрации учеников Николаевской гимназии, стоившие Анненскому места директора) виделись Г. «отвратительным кошмаром» («1905. 17 октября»). Однако от непосредственного участия в обществ. борьбе Г. воздержался, полагая уже тогда сотрудничество с полит. партиями пагубным для свободного тв-ва. Во вр. учебы в выпускном классе гимназии Г. сближается с молодыми царскосельскими литераторами Валентином Кривичем (В. И. Анненским), С. В. фон Штейном, Д. И. Коковцевым, кот. привлекают его к сотрудничеству в лит. приложении к газ. «Слово» и худож. альм. «Сев. речь». После получения аттестата зрелости (30 мая 1906) Г. по настоянию отца, прочившего сыну карьеру ученого или юриста, принимает решение продолжить образование за границей: едет в Париж, устраивается в съемной комнате на Rue de la Gaite, 25, поступает в Сорбонну.
В 1906–07 учеб. году Г. посещает занятия в ун-те, штудирует старинные французские хроники и рыцарские романы. Переживает увлечение оккультизмом, вызванное общением со знаменитым мистиком докт. Папюсом (Жерар д’Анкос), читавшим в Сорбонне курс «философской анатомии». Влияние трудов Папюса, Э. Леви и Е. Блаватской вызвало к жизни ориг. цикл «оккультной беллетристики» Г. ― повесть «Гибели обреченные», рассказ «Вверх по Нилу», эссе «Карты» (опубл. зимой 1906/07 в ж. «Сириус», кот. Г. пытался издавать в Париже вместе с молодыми русскими художниками М. Фармаковским и А. Божеряновым; вышло 3 номера). Г. посещает музеи и выставки, наносит визит бывшему «парнасцу» и «Королю поэтов» Леону Дьерксу (возможно, под впечатлением этой встречи созд. пьеса «Шут короля Батиньоля»), заводит знакомство с семьей гл. библиотекаря Нац. музея естеств. истории И. Деникера и Л. Анненской-Деникер (сестры поэта). В перв. парижские месяцы Г. был благосклонно принят Н. М. Минским и искусствоведом и коллекционером И. И. Щукиным. Большую роль в творч. самоопределении Г. сыграло заочное знакомство и интенсивная переписка с В. Брюсовым, завязавшаяся еще до отъезда в Париж и продолжавшаяся вплоть до «акмеистического бунта» 1912–13. Брюсов привлекает Г. к сотрудничеству в ж. «Весы», подробно обсуждает в письмах присылаемые из Парижа в М. стихотворения и рассказы «ученика символистов», формирует круг его чтения. «…Всем, чего я достиг я обязан Вам», ― признавался Г. в письме к Брюсову 21 апр. 1910.
В 1907 Г., возобновивший ранее эпистолярное общение с Ахматовой, пытается к ней свататься, приезжает на летние каникулы в Севастополь, где отдыхала семья Горенко, но, как и два года назад, все окончилось скандалом: невеста поэта то ли в шутку, то ли всерьез заявляет, что у нее есть любовник. Потрясенный Г. уезжает из Севастополя «куда глаза глядят»: берет билет на пароход, идущий в Константинополь, затем отправляется в Смирну, потом — в Каир, где в городском саду Эзбекие попытался свести счеты с жизнью, но испытал некое сильное мистич. потрясение, кот. произвело в нем нравственно-религиозный переворот («Эзбекие». 1917). Из Каира плывет в Марсель, затем, на угольном пароходе вместе с нищими пилигримами в Трувиль, откуда добирается, наконец, поездом до французской столицы. События этого драматич. лета отражены в целом ряде стих. и рассказов 1907–08, а образ Ахматовой сближается теперь в лирике Г. с образом царицы Клеопатры, игравшей судьбами своих любовников («Заклинание», «Гиена»). Весной 1908 помолвка была окончательно расторгнута. После этого на неск. месяцев Ахматова вновь исчезает из жизни поэта.
Неизвестно, приступил ли Г. к занятиям в новом учеб. году: он пост. испытывает приступы жестокой депрессии, переходящей в суицидальную манию, и посещения Сорбонны (если они были вообще) вряд ли могли носить систематич. характер. В конце концов он совершенно забрасывает учебу и, обосновавшись по новому адресу (rue Bara, 1), начинает вести богемную жизнь. Вместе с компанией поэтов «Аббатства» Г. совершает ночные прогулки по зверинцу Jardin des Plantes, проводит сутки напролет в монпарнасских кафе и Taverne du Panthéon Латинского квартала, где собиралось поэтич. об-во «La Plume», посещает опиокурильни в кварталах, населенных неграми, малайцами, сиамцами. Тяжелые душевные и бытовые обст-ва второго парижского года Г. не вызвали у него творч. апатии. Он пишет многочисл. стих. (среди кот. такие лирич. шедевры, как знаменитый «Жираф»), статьи о живописи для брюсовских «Весов» и киевского ж. «В мире искусств» («М. В. Фармаковский. Artiste-peintre», «Выставка нового русского искусства в Париже», «Два салона»), цикл философских новелл («Радости земной любви», «Золотой рыцарь», «Черный Дик», «Последний придворный поэт», «Принцесса Зара», «Лесной дьявол», «Скрипка Страдивариуса»), кот., помимо «Весов», опубл. в ж. «Русская мысль», «Весна» и газ. «Речь» (после гибели поэта эти новеллы изд. Г. В. Ивановым в посмертном прозаич. сб. «Тень от пальмы»).
Религиозно-нравств. и эстетич. проблемы, кот. ставит ранняя философская проза Г., во многом подготавливают акмеистический «мужественно-твердый и ясный взгляд на жизнь», прежде всего в обл. религии и этики. На протяжении всего «парижского периода» Г. испытывает постоянные сомнения как в духовной состоятельности декадентского жизнетворчества («Крест», «Сегодня у нашего берега бросил…», «Неслышный, мелкий падал дождь…», «На льдах тоскующего полюса…» и др.), так и в подлинности мистич. опыта, лежащего в основе символистской эстетики («Скрипка Страдивариуса»). Итогом пребывания Г. во Франции стала втор. кн. стихов «Романтические цветы», вышедшая в Париже в янв. 1908 и посвящ. Анне Андреевне Горенко. «Сравнивая “Романтические Цветы” с “Путем конквистадоров”, видишь, что автор много и упорно работал над своим стихом. Не осталось и следов прежней небрежности размеров, неряшливости рифм, неточности образов. <…> Лучше удается Н. Гумилеву лирика “объективная”, где сам поэт исчезает за нарисованными им образами, где больше дано глазу, чем слуху <...> Н. Гумилев принадлежит к числу писателей, развивающихся медленно и по тому самому встающих высоко» (В. Брюсов. Среди стихов). Приветствовал появление «Романтических цветов» и Анненский (О «Романтических цветах» // Речь. 1908. 15 дек. № 308. Подп. И. А.), выделяя как гл. достоинство мотив «исканий красоты», окрашенный иронией и «нарядными словами».
Вернувшись весной 1908 из Парижа «на щите» (что вызвало крайнее неудовольствие отца), Г., подав для успокоения родных прошение о зачислении на юридич. фак-т СПб. ун-та, ведет переговоры о публикации новой кн. стихов, сотрудничает с библиогр. отделом газ. «Речь», вступает в лит.-поэтич. кружок «Вечера Случевского». Под влиянием бесед с И. Анненским (см. «Однажды вечером») Г. увлекается французской поэзией сер. XIX в., прежде всего — тв-вом лит. группы «Парнас» (Ш. Леконт де Лиль, Т. Готье, Ж.-М. Эредиа). Будущему создателю акмеизма нравится умение «парнасцев» «вводить реализм описания в самые фантастические сюжеты», кот. Г. считает «спасением от блоковских туманностей» (письмо к В. Брюсову от 14 июл. 1908). «Леконт-де-лилевский элемент» появляется в стих. Г. «Старый конквистадор», «Варвары», «Ворота рая» и поэме «Северный раджа». Огромным событием в жизни Г. этих лет стали его триумфальный дебют в лит. салоне на «башне» Вяч. Иванова (ул. Таврическая, 25) 26 нояб. 1908 и последующее знакомство с Ивановым и писателями «башенного круга» ― М. Кузминым, А. Блоком, А. Ремизовым, С. Ауслендером и др. Вокруг Г. формируется кружок молодых литераторов-энтузиастов (А. Н. Толстой, П. Потемкин, В. Пяст, И. фон Гюнтер, Е. Зноско-Боровский, О. Мандельштам и др.), стремящихся к выработке нового модерн. стиля, преодолевающего символист. импрессионистич. стилистику намеков и условностей. Весной 1909 они начинают издавать стих. ж. «Остров», задумывают вместе с худож. критиком С. Маковским, И. Анненским и Вяч. Ивановым издание ж. «Аполлон», собираются на «башне» для занятий по теории стихосложения (т.н. «Академия стиха», превратившаяся позднее в «Об-во ревнителей худож. слова»).
Несмотря на то что все это вр. Г. числился студентом юридического, а с сентяб. 1909 ― историко-филологич. фак-тов СПб. ун-та, учеба играет в его жизни незначительную роль, уступая место лит. тв-ву. В царскосельском доме Белозеровой на Конюшенной ул., 29, где семья поэта соседствовала с семьей художников Д. Н. Кардовского и О. Л. Делла-Вос-Кардовской (автором портретов Г. и Ахматовой), весь осенне-зимний сезон 1908–09 регулярно проходили собрания столичной богемы, кот. продолжились и после переезда Гумилевых в дом Георгиевского на Бульварной ул., 49 (не сохр.). В поисках новых творч. впечатлений, «“золотой двери”, кот. должна открыться перед ним где-то в недрах его блужданий» («Самый непрочитанный поэт»: Заметки Анны Ахматовой о Николае Гумилеве // Новый мир. 1990. № 5) Г. совершает путешествия в Египет (осень 1908) и Абиссинскую империю, располагавшуюся на территории нынешних африканских гос-в Джибути, Сомали, Эфиопии и Судана (зима 1909–10). В личной жизни поэта сменяют друг друга любовные истории, отразившиеся в стих. «Свидание», «Уходящей», «Царица», «Тебе бродить по солнечным лугам», «Она говорила: “Любимый, любимый…”»; их героинями становятся двоюродные сестры Л. А. и В. Е. Аренс, художница и переводчик Н. С. Войтинская (автор портрета Г.), поэтесса Е. И. Дмитриева. Последняя, вдохновившая Г. на создание поэмы «Капитаны», под именем Черубины де Габриак стала действующим лицом лит. мистификации и причиной дуэли Г. и М. Волошина 22 нояб. 1909. Однако и теперь «главной любовью» Г. продолжала оставаться Ахматова, случайная встреча с кот. во вр. ее короткого визита к отцу в Петербург в авг. 1908 производит на поэта потрясающее впечатление. Вновь возобновляется переписка, завершающаяся осенью 1909 эпистолярным признанием Г.: «Я понял, что в мире меня интересует только то, что имеет отношение к Вам…». «Это почему-то показалось мне убедительным», ― отмечала позднее Ахматова, поясняя мотивы согласия стать женой Г. (Записные книжки Анны Ахматовой (1958–66). М.-Torino, 1996). Их венчание состоялось в Николаевской церкви с. Никольской Слободки Остерского у. Черниговской губ. (под Киевом) 25 апр. 1910, а свадебным подарком стала только что вышедшая кн. стихов Г. «Жемчуга». «“Жемчугами” заканчивается большой цикл моих переживаний, и теперь я весь устремлен к иному, новому», ― писал Г. Брюсову. В № 7 «Русской мысли» Брюсов отметил движение автора к «полному мастерству в области формы» (Брюсов В. Среди стихов). Как этапное событие в творч. развитии Г. рассматривал «Жемчуга» и Вяч. Иванов: «Когда действительный, страданьем и любовью купленный опыт души разорвет завесы, еще обволакивающие перед взором поэта сущную реальность мира <…>, тогда его лирический эпос станет объективным эпосом и чистой лирикой его скрытый лиризм, тогда впервые он будет принадлежать жизни» (Иванов Вяч. Жемчуга Н. Гумилева // Аполлон. 1910. № 7). На выход кн. откликнулись С. Ауслендер, Г. Чулков, Вас. Гиппиус, В. Львов-Рогачевский, Л. Войтоловский, Н. Абрамович и др. «Жемчуга» положили начало всероссийской известности Г.
Вернувшись из свадебного путешествия в Париж, Г. летом 1910 принимает актив. участие в «дискуссии о символизме», развернувшейся вокруг выступлений Вяч. Иванова и А. Блока, провозгласивших символист. Тв-во не лит. школой, а «теургией», «воспоминанием о священном языке жрецов и волхвов» (см.: Гречишкин С., Котрелев Н., Лавров А. [Предисл.] // Переписка [Брюсова] с Вяч. Ивановым. 1903–23 // Вал. Брюсов. М., 1976. Лит. наследство. Т. 85). Отголоски этой дискуссии, во многом предваряющей будущую полемику вокруг акмеизма, содержатся в лит.-критических эссе, кот. Г. публ. в «Аполлоне» (самые существенные из них в этом плане ― «Жизнь стиха» и «Поэзия в “Весах”»). Черты акмеистич. эстетики присутствуют в программной поэме Г. «Открытие Америки», работа над кот. шла во втор. пол. 1910-го. Однако лит. занятия Г. тогда были прерваны на длительный срок: после первой семейной ссоры поэт, неожиданно для жены и родных, уезжает в кач-ве корр. ж. «Аполлон» и газ. «Речь» в Северо-Восточную Африку. Как выразился сам Г., беседуя с супругой русского посла в Абиссинии, «между ним и его женой решено продолжительными разлуками поддерживать взаимную влюбленность» (письмо А. М. Чемерзиной от 19 нояб. 1910; см. также «У камина», посланное Г. Ахматовой по пути в Африку). Командировка Г. растянулась на полгода (с сент. 1910 по март 1911). На протяжении всего путешествия Г. приобретал «картины абиссинских мастеров» («Пятистопные ямбы». 1912–15), предметы быта, записывал образцы местного фольклора (в подражание кот. позднее написаны «Абиссинские песни», 1911). Образцы живописных «африканских примитивов» опубл. им с комм. в «Синем ж-ле» (1911. № 18). Эта публ. стала единственным результатом «журналистской командировки»: Г. приехал в Царское Село «больной сильнейшей африканской лихорадкой, разочарованный Африкой, экзотикой, путешествиями, настроенный крайне пессимистично» (Лукницкий П. Труды и дни Н. С. Гумилева. СПб., 2010).
Однако апатия сменяется весной 1911 творч. подъемом, созданием ряда шедевров философской лирики («Жизнь», «Отрывок» и др.) и исповедальной «евангельской» поэмы «Блудный сын». Чтение последней на заседании «Об-ва ревнителей худож. слова» 13 апр. 1911 вызвало дискуссию «о пределах той свободы, с кот. может поэт обрабатывать традиционные темы» (Чудовский В. Лит. жизнь. Собрания и доклады // Русская худож. летопись. 1911. № 9), завершившуюся ссорой Г. с Вяч. Ивановым. Этот эпизод считается началом открытой конфронтации Г. и его лит. окружения (А. Ахматова, С. Городецкий, О. Мандельштам и др.) с символистами (см.: Ахматова А. Автобиографич. проза // Хейт А. Анна Ахматова. Поэтическое странствие / Пер. с англ.; Дневники, воспоминания, письма А. Ахматовой / Предисл. А. Наймана; комм. В. Черных и др. М., 1991; Блинов В. Вячеслав Иванов и возникновение акмеизма // Записки фак-та лит-ры и философии Павийского ун-те. Т. 45. Firenze, 1988; Лекманов О. Книга об акмеизме и др. работы. Томск, 2000).
1911–13-е стали для Г. временем напряженной лит. работы в кач-ве лидера новой школы в русской поэзии — акмеизма. Все это вр. он периодически выступает с д-дами и сообщениями по теории искусства в различных петерб. аудиториях (Об-во ревнителей худож. слова, Об-во интимного театра «Бродячая собака», кружок «Вечера Случевского», Неофилологическое об-во, Всероссийское лит. об-во), публикует полемич. лит.-критич. обзоры в ж. «Аполлон» (они составят посмертный сб. «Письма о русской поэзии». 1923). В № 1 «Аполлона» за 1913 опубл. и акмеистич. «манифест» Г. ― статья «Наследие символизма и акмеизм», напис. под непосредственным влиянием «Критики чистого разума» И. Канта (см.: Зобнин Ю. Кантианские мотивы в тв-ве Н. С. Гумилева // Философские проблемы искусствоведения, теории и истории культуры: Сб. СПб., 1994). Г. призывал новое лит. поколение к агностич. духовной зрелости («ακμή — высшая степень чего-либо, цвет, цветущая пора») и к сознательному отказу от превращения поэзии в теургическую магию. «Непознаваемое, по самому смыслу этого слова, нельзя познать, <...> все попытки в этом направлении — нецеломудренны» (Г.), противопоставляя символистскому идеалу поэта-пророка образ поэта-мастера, кот. служит «строгому искусству», оставив «прекрасную даму теологию» священникам и богословам. Стремление к «мастерству» объединило группу молодых литераторов, вошедших в созданный Г. и С. Городецким по образцу средневековых ремесленных гильдий «Цех поэтов», первое заседание кот. состоялось 20 окт. 1911. Вплоть до весны 1914 «Цех поэтов» регулярно собирался для колл. обсуждения лит. новинок и дебатов по вопросам теории искусства, имел собств. изд-во и выпускал ежемесячный ж. стихов «Гиперборей» (окт. 1912 — дек. 1913). Пост. участниками «Цеха поэтов» были М. Лозинский и В. Шилейко, вскоре составившие с Г. дружеский «триумвират», Вас. Гиппиус, Г. Иванов, М. Зенкевич, В. Нарбут, Н. Клюев, М. Моравская и др. Чаще всего заседания проходили у Г. и Ахматовой в Царском Селе, в д. 63 по ул. Малой, кот. летом 1911 был приобретен А. И. Гумилевой.
Семейная жизнь Г. с Ахматовой, осуществившей за вр. его африканского отсутствия триумфальный поэтич. дебют, складывается в эти годы хотя и неровно, но в целом счастливо, хотя подлинный мир в великой чете наступил только к осени 1911. До этого они успели пережить еще одну ссору, вызванную приступом ревности Г. к неожиданному успеху жены, оказавшейся вдруг «конкурентом» на лит. поприще («Из логова Змиева…». 1911). Результатом этой ссоры стало бегство Ахматовой весной-летом 1911 в Париж к А. Модильяни и романтич. приключения Г. в Слепнево, героинями кот. стали В. Неведомская и М. Кузьмина-Караваева. Образ последней, отразившийся в «слепневском» любовном цикле («В саду», «Лиловый цветок», «Сон», «Девушке», «Сомнения», «Ангел-хранитель», «Ева или Лилит» и др. стих. мая-июля 1911) привнес в куртуазный этос Г. новую, «серафическую» тему: М. Кузьмина-Караваева была смертельно больна († 29 дек. 1911) и виделась поэту источником исключительно возвышенных, лишенных чувств. страсти эротич. переживаний. После возвращения Ахматовой в Россию в авг. 1911 супруги, после ряда бурных объяснений, окончательно примирились. Весной 1912 они, исполняя давнюю мечту, вместе путешествовали по Италии; эта поездка отразилась в цикле итальянских стих. Г. («Генуя», «Рим», «Пиза» и др.). 18 сент. (1 нояб.) 1912 у Г. и Ахматовой родился сын Лев (Л. Н. Гумилев, 1912–92, в будущем выдающийся историк и географ, проф. ЛГУ, создатель теории этногенеза). В сент. 1912 Г. восстанавливается на ист.-филологич. фак-те СПб. ун-та, приступив на этот раз к занятиям серьезно и даже сняв комнату на Васильевском о-ве, близ университетского городка, «на Тучке» (Тучков пер., 17). Он слушает лекции И. Бодуэна де Куртене, А. Введенского, В. Шишмарева. Гл. внимание уделяет работе в романо-германском семинарии, кот. руководил проф. Д. К. Петров. Вокруг Г. здесь образуется инициативная группа по изучению старофранцузских поэтов (Ф. Малерба, К. Маро, П. де Ронсара и др.). Г. переводит Ф. Вийона и Т. Готье, являвшихся, по его мнению, предтечами акмеизма. С некоторыми из пост. участников семинария, будущими выдающимися учеными-филологами В. Жирмунским, Б. Эйхенбаумом и К. Мочульским Г. сходится коротко и привлекает их к обсуждению теоретич. положений акмеизма. «Ученые знакомства» Г. завязывает в эти годы и в академич. Музее антропологии и этнографии. С помощью изв. африканиста акад. Б. Тураева и гл. хранителя музея Л. Штернберга, при непосредственной поддержке директора акад. В. Радлова, Г. удается организовать за казенный счет науч. экспедицию в Абиссинию, задачей кот. был сбор этнографич. коллекций, посвящ. культуре народов северо-восточной Африки. В апр.–сент. 1913 Г. вместе со своим племянником Н. Л. Сверчковым совершает посл. поездку в Африку, пройдя по малоисследованным областям страны по маршруту: Харэр (где Г. познакомился с губернатором Тэфэри Мэконыном, будущим императором Абиссинии Хайле-Селасио I) — Шейх-Гуссейн — Гинир — Харэр. Огр. коллекция, собранная Г., до сих пор является гордостью африканских залов петерб. Кунсткамеры. Помимо того, по возвращении Г. помещает в ж. «Нива» ист. очерк «Умер ли Менелик?» (1914), в лит. приложении к нему ― заметки из путевого дневника «Африканская охота» (публ. была задержана до 1916), готовит отд. книгой «Абиссинские песни, собранные и переведенные Н. Гумилевым» (увидевшие свет лишь в 1988).
Оригинальное худож. тв-во Г. этих лет представляют одноактные драмы «Дон Жуан в Египте» (1911, поставлена в 1913 «Троицким театром миниатюр»), «Актеон» и «Игра» (обе — 1913), перв. вариант «африканской поэмы» «Мик» (зима 1913/14), а также кн. стих. «Чужое небо» (1912). «В этой книге много воздуху, много свежести, ― писал С. Городецкий. ― Это не книга символов, но это книга жизнеспособных образов <...>. Ни мистики, ни магии, ни кабалистики, ни теософии нет в этих стихах» (Речь. 1912. 15 (28) окт.). Высокую оценку кн. получила и у критиков, не связанных с акмеизмом. Активной была и деятельность Г.-переводчика, подготовившего для издаваемого «Нивой» собр. соч. О. Уайльда перевод ряда стих. и поэмы «Сфинкс» (1912), для ж. «Сев. записки» ― переводы поэмы Ф. Вьеле-Гриффена «Кавалькада Изольды» и пьесы Р. Браунинга «Пиппа проходит» (обе опубл. ― 1914), а также отд. издание кн. стих. Т. Готье «Эмали и камеи» (1914).
Возвращение Г. из Африки было омрачено новой ссорой с Ахматовой, обнаружившей во вр. отсутствия мужа его любовную переписку с актрисой театра Мейерхольда О. Н. Высотской (1885–1966), матерью побочного сына поэта Ореста (О. Н. Высотский, 1913–92, в будущем — инженер-лесотехник, доц. Кишеневского ун-та). На этот раз ссора супругов оказалась затяжной: вплоть до лета 1914 Г. и Ахматова демонстративно перестают «интересоваться интимной стороной жизни друг друга» (А. Ахматова. Записные книжки. М.-Турин, 1996). В окружении Ахматовой появляются С. Э. Радлов, Н. И. Альтман, А. С. Лурье, Н. В. Недоброво, а в окружении Г. ― Т. В. Адамович, кот., увлекшись поэтом, стремилась превратить его размолвку с женой в окончательный, формальный разрыв. Образ этой незаурядной женщины, ученицы Э-Ж. Далькроза, в недалеком будущем выдающегося педагога-хореографа и мемуариста, запечатлен в двух «Канцонах» 1915-го («Словно ветер страны счастливой…», «Об Адонисе с лунной красотой…»). Тем не менее, Г. продолжает в осенне-зимний сезон 1913–14 сохранять видимость семейного и жизненного благополучия: возобновляет регулярное посещение занятий в ун-те (вновь обосновавшись в съемной комнате «на Тучке»), появляется (с Ахматовой) на концертах и лит. диспутах в «Бродячей собаке», в Об-ве ревнителей худож. слова, проводит в своем царскосельском доме заседания «Цеха поэтов», активно участвует в выпуске «Гиперборея». Однако издание ж-ла в дек. 1913 прекращено, а в первые месяцы 1914 «Цех поэтов» потряс ряд конфликтов, инициаторами кот. были сначала Ахматова и О. Мандельштам, взбунтовавшиеся против «синдиков», потом сами «синдики», решительно разошедшиеся друг с другом в теоретич. взглядах на акмеизм. В результате к весне 1914 «Цех поэтов» распался.
Все это вр. Г. переживает растущую депрессию, жалуется в письмах на «злейшую аграфию, кот. мучит <…> уже полгода», ощущает полную отчужденность от интересов и помыслов своего лит. и семейного окружения («Я вежлив с жизнью современною…», 1913). Кульминацией этого духовного и жизненного кризиса стала скандальная попытка разрыва с Ахматовой в кон. июня 1914 в Слепнево, когда Г., внезапно бросив семью, уехал в Вильно (Вильнюс) к Т. Адамович, чтобы, как ему казалось, «начать новую жизнь». Впрочем, и здесь его постигла неудача, возможно, из-за пристрастия Адамович к наркотикам (под впечатлением этой поездки была тогда же написана маленькая повесть в духе европейской «наркотической литературы» XIX в. «Путешествие в страну эфира»). Неожиданным выходом из возникшего в жизни поэта «экзистенциального тупика» стала первая Мировая война, заставшая Г. в Териоках (Зеленогорске), где он жил в июле проездом из Литвы в Петербург. «Войну он принял с простотой совершенной, с прямолинейной горячностью, ― писал А. Левинсон. ― Он был, пожалуй, одним из немногих людей в России, чью душу война застала в наибольшей боевой готовности» (Николай Гумилев в воспоминаниях современников. М., 1989). В стих. «Новорожденному» воен. тревога становится обещанием «грядущей мирной весны» для новых, счастливых поколений. Восприятие войны как «очистительной грозы», призванной преобразить человечество, присуще таким великолепным образцам батальной поэзии Г. как «Наступление», «Война», «Смерть», «Священные плывут и тают ночи…», «Солнце духа», созд. в окт.–дек. 1914 (см.: Зобнин Ю. Стихи Гумилева, посвященные мировой войне 1914–18 гг. (воен. цикл) // Николай Гумилев: Иссл. и мат-лы. СПб., 1984).
В перв. дни войны поэт, примирившись с семьей, подал заявление о приеме на службу «охотником» (добровольцем), и после обучения был определен во 2-й маршевый эскадрон Лейб-гвардии Уланского Ея Вел. Государыни Имп. Александры Федоровны полка, кот. вел боевые действия в Вост. Пруссии. В дек. 1914 — янв. 1915 на этом участке фронта наступило затишье, и Г., уже получивший Георгиевский крест IV степени и унтер-офицерский чин, побывал в Пг., читал «военные стихи» в «Бродячей собаке» и в университетском романо-германском кружке. С февр. по сент. 1915 (с полуторамесячным весенним перерывом на лечение от воспаления легких в пг. лазарете «Деятелей искусств», где общение с сестрой милосердия Е. А. Бенуа вдохновило его на создание стих. «Сестре милосердия», «Ответ сестры милосердия», «Средневековье») Г. вновь находится на передовой в Юж. Польше. За летнюю кампанию 1915 Г. получил второй Георгиевский крест (III степ.). 22 сент. откомандирован в школу прапорщиков в Пг. Период службы Г. в Лейб-гвардии уланском полку описан в его воен. хронике «Записки кавалериста», опубл. в пг. газ. «Биржевые ведомости» (переизд. единым текстом в 4 т. Собр. соч. Вашингтон, 1968). Являясь формально фронтовыми корреспонденциями, «Записки кавалериста» поражают своей композиционной целостностью и идейно-худож. завершенностью. «Батальная проза» Г. является продолжением традиций А. Пушкина («Путешествие в Арзрум») и Л. Толстого («Севастопольские рассказы»), изображавших воен. действия без идеализации и пафосной героики и создававших «художественную прозу на документальной основе» (Полушин В. Волшебная скрипка поэта // Гумилев Н. Золотое сердце России. Соч. Кишинев, 1990). Преодоление романтич. «батальной экзальтации» ощущается и в новых стих. Г. о войне («И год второй к концу склоняется…», «Рабочий»).
Осенне-зимний сезон 1915–16 поэт провел в Царском Селе, регулярно выезжая в Пг. на занятия. В свободное вр. пытается возобновить лит. собрания, на кот., наряду с прежними участниками «Цеха поэтов», стали появляться дебютанты ― М. Струве, М. Левберг, А. Радлова, М. Тумповская, Л. Берман и др. (в конце дек. 1915 на одно из таких собраний Н. Клюев привел С. Есенина). Урывками Г. посещает и близкие ему в предвоен. годы «Кружок Случевского», университетский кружок романо-германистов, возобновляет участие в заседаниях «Об-ва ревнителей худож. слова», публ. последнее «Письмо о русской поэзии» (о книгах Г. Адамовича, Г. Иванова, М. Лозинского, О. Мандельштама) и по заказу редактора «Аполлона» С. Маковского пишет «восточную» пьесу для кукольного театра «Дитя Аллаха» (Аполлон. 1917. № 6/7), обнаружившую неожиданно глубокое знакомство поэта с исламской мистикой (о героях пьесы как о символич. образах суфийских дервишей, стоящих на разных ступенях познания Абсолюта, см.: Слободнюк С. Н. С. Гумилев: проблемы мировоззрения и поэтики. Душанбе, 1992). Тогда же созданы лирические стих. («Рай», «Канцона» [«Я не прожил, я протомился»], «На острове» и др.), кот. отразили увлечение Г. православными богословскими соч. (трактат П. Флоренского «Столп и утверждение Истины», «Добротолюбие»). Наряду с предшествующими «итальянскими» и «военными» стих. эта философская лирика составила вышедшую в кон. 1915 кн. стих. «Колчан». «В творчестве Гумилева совершается, по-видимому, перелом — ему открылись новые пути», ― писал Б. Эйхенбаум (Русская мысль. 1916. № 2). Для Эйхенбаума и других появление «Колчана» знаменовало неожиданное превращение Г. из романтика-эстета в поэта-философа, обращенного прежде всего к проблемам гражданским и религиозным. [«Колчан» вышел с посвящ. Татиане Викторовне Адамович, каковое было сделано едва ли не против воли автора, но по самому настоятельному требованию адресатки («Она его насильно посадила на извозчика и свезла в редакцию, чтобы он (хотя нехотя!) написал посвящение ей в “Колчане”» (О. Гильдебрандт-Арбенина). Эта курьезная «история с посвящением» новой книги бывшей любовнице, а также длительная (с мая по дек. 1916) грядущая разлука Г. с Ахматовой, по-видимому, и предопределили оконч. разрыв супругов.]
28 марта 1916 Г. произведен в прапорщики с переводом в 5-й гусарский Александрийский полк, дислоцированный на Зап. Двине. В апр. — начале мая поэт принимал участие в боевых действиях, затем заболел воспалением почек и был отправлен на излечение в царскосельский лазарет Большого Дворца. Во вр. нахождения в лазарете Г. познакомился как с имп. Александрой Федоровной, работавшей здесь хирургич. сестрой, так и с вел. кн. Ольгой, Татьяной и Анастасией, кот. посвятил ряд стих. (из них на наст. момент известен лишь стихотв. адрес «Ее Императорскому Высочеству Великой Княжне Анастасии Николаевне ко дню рождения»). Из лазарета Г. неск. раз отлучался в Царское Село и Пг., где 14 мая на д-де Брюсова в Тенишевском училище познакомился с сестрой милосердия Анной Николаевной Энгельгардт (1895–1942) и начинающей актрисой О. Гильдебрандт-Арбениной (последней посвящ. написанное тогда же стих. «Телефон»). Возникший вслед за тем «параллельный» роман с двумя подругами, совершенно разными по характеру, но похожими внешне («У нас с ней были общие поклонники и <…> нас часто путали» (О. Гильдебрандт-Арбенина) оказался художественно преломленным в сюжете драм. поэмы «Гондла» (Русская мысль. 1917. № 1), начало работы над кот. приходится на эти недели («литературным» прототипом ее «раздвоенной» героини Леры — Лаик стала Хельга из сказки Г.-Х. Андерсена «Дочь болотного короля», а историческими источниками — сага «Путешествие горбатого Кондле, сына Конна-О-Ста-Битвах», изложенная в «Истории кельтской литературы» А. де Жубанвиля и сб. «Древнесеверные саги и песни скальдов в переводах русских писателей» под ред. С. Сыромятникова). Однако не блестящий лирич. сюжет и не мастерски воссозданный ист. фон Исландии IX в. делают «Гондлу» одним из самых значительных творч. успехов Г. «Для Гумилева Гондла все же, в конце концов, не только художественный образ, но живой и победивший христианин, загнанный и затравленный царь, ― писала Л. Рейснер. ― И непременно здесь, на земле, среди этих вот язычников, нужна ему окончательная, вещественная победа <...> Так, в самом конце, почти неожиданно, на чашку весов падает тяжелое и общее понятие “христианства”, и, кажется, что именно оно и перевешивает, поглотив маленький груз подвига и отречения» (Летопись. 1917. № 5/6).
В июне 1916 для завершения лечения Г. направлен на месяц в крымскую здравницу им. Ее Имп. Вел. Александры Федоровны (Массандра). Возвращаясь в действующую армию, он на неск. дней останавливался в Иваново-Вознесенске, где с родителями отдыхала А. Энгельгардт. Вернувшись в полк, Г. пробыл там недолго: 17 авг. был командирован в Пг. для сдачи офицерских экзаменов на чин корнета в Николаевском кавалерийском училище. В промежутках между занятиями Г. работал над «китайской» поэмой «Два сна» (неоконч.), посещал заседания обновленного «Цеха поэтов», кот. теперь пытались руководить Г. Иванов и Г. Адамович; однако гл. событием для поэта стал короткий, но бурный роман с Л. Рейснер, отразившийся в его тв-ве рядом лирич. стих. («Что я прочел? Вам скучно, Лери…», Канцона [«Бывает в жизни человека…»], Канцона [«В скольких земных океанах я плыл…»] и др.), вошедших в блестящий эпистолярный цикл (см.: Шоломова С. Судьбы связующая нить: Л. Рейснер и Николай Гумилев). Не выдержав экзаменов по тактике, топографии и фортификации, Г. вернулся в полк, встретил новогодние праздники в окопах и в конце янв. 1917 был командирован в Новгородскую губ. для заготовки фуража. Здесь на станции Окуловка Г. встретил известие о падении монархии и был свидетелем паники и неразберихи, охвативших воен. структуры. В дни Февральской революции Г. тяжело заболел и был помещен в 208-й пг. лазарет (где, откликаясь на трагич. известия с мятежных улиц, пишет стих. «Мужик», «Ледоход», начинает работу над повестью «Веселые братья»; неоконч.), а, выйдя из него в сер. марта 1917, стал хлопотать о переводе в русский экспедиц. корпус. 2 мая направлен в распоряжение начальника Штаба Пг. воен. округа для пополнения офицерского состава особых пехотных бригад, действующих на Салоникском фронте (Балканы) и 15 мая 1917 выехал из Пг.
Путь Г. лежал через нейтральные Швецию и Норвегию («Швеция», «Стокгольм», «Норвежские горы»), откуда он по Северному морю проследовал в Англию (где состоялись его встречи с Г.-К. Честертоном, У-Б. Йейтсом, критиком Р. Фраем и журналистом К.-Э. Бехгофером, опубликовавшим затем в ж. «The New Age» большое инт. с поэтом), а оттуда во Францию. В Париже, в виду острой нехватки офицерских кадров в русской воен. миссии, занятой усмирением мятежей экспедиц. частей в Шампани и Центр. массиве, Г. получил приказ остаться в распоряжении генерала М. Занкевича и комиссара Временного правительства Е. Рапа «для разбора разных солдатских дел и недоразумений». В свободное время Г. общается с тогдашними «русскими парижанами»: художниками Н. Гончаровой и М. Ларионовым (его соседями по Hôtel Castille на rue Cambon, 33), искусствоведом А. Трубниковым, историком лит-ры Е.
