Лившиц Бенедикт Константинович

ЛИ́ВШИЦ Бенедикт Константинович (Наумович) [25.12.1886(6.1.1887), Одесса -21.9.1938, в заключении, Л-д] - поэт, перевод­чик, мемуарист.

После окончания Ришельевской гимназии (1897–1905) поступил на юридич. фак-т Новороссийского ун-та. Исключенный в 1907 за участие в студенч. демонст­рациях, перевелся на тот же фак-т Киевского ун-та (окончил в 1912). Осенью 1912 посту­пил вольноопределяющимся в 88-й пехотный Петровский полк. Летом 1914 призван в действующую армию и в составе 148-го Царицынского полка принимал участие в бо­евых действиях, был ранен, контужен, на­гражден Георгиевским крестом 4-й ст. С 1915 жил в Киеве, в 1922 переселился в Пг.

Стихи начал пис. в гимназии, свои перв. «серьезные» стихотв. опыты отно­сил к 1905. В 1909 в 4-м томе «Антологии совр. поэзии» (Киев) напеч. стих. цикл « Morituri ». В нояб. того же года познакомился с Н. Гумилевым, пригласив­шим его сотрудничать в «Аполлоне». Три стих. Л. были напеч. там в 1910 (№ 11). Тог­да же, увлеченный совр. французской живо­писью крайне левых направлений, Л. испытал ощущение «сдвига миропонимания», необ­ходимости поиска новых путей в по­эзии.

В 1911 в Киеве вышла перв. книга сти­хов Л. « Флейта Марсия », весьма благос­клонно встреченная критикой. В. Брюсов от­метил, что «все стихи г. Лившица сделаны ис­кусно: можно сказать, что мастерством стихо­сложения он владеет вполне». В разряд «истинно ценных», являющихся «не только обещанием, но и достижением», поставил книгу Н. Гумилев. Для Л. в древнегреческом мифе о флейтисте Марсии, бесстрашно вызвавшем на состязание Аполлона и побежденном им, открывался смысл поэтич. тв-ва. Обреченный на унижение и гибель, поэт нес в себе всеоб­щую боль, ощущение катастрофичности эпо­хи. Отсюда живший в стихах дух бунтарства, сосредоточенность взгляда на низменных по­дробностях жизни, вызывающая эротичность: «Я люблю этих хилых измученных пьяниц, / Допивающих нектар последних минут»; «Нас, накрашенных, напудренных, / Безоб­разит светоч дня»; «Спеша срываешь ты запястия с лодыжек, / И - вся нагая - ждешь, чтоб дикий дух огня / Свой тяжкий поцелуй на нас обоих выжег».

Познакомившись в дек. 1911 с Д. Бурлюком, Л. вскоре входит в состав созданной тем группы кубофутуристов «Гилея», принимает участие в перв. публичном выступлении фу­туристов («Вечер речетворцев») в М. 13 окт. 1913, печ. стихи в футуристиче­ских сб. «Садок судей 2» (1913) и «Рыкаю­щий Парнас» (1914), программную статью « Освобождение слова » («Дохлая луна», 1913). От навязываемой ему Бурлюком роли теоретика группы Л. отказывался: он не согла­шался с термином «футуризм», не подписал открывавший сб. «Пощечина общественному вкусу» (1912) манифест, ему претили «те спо­собы привлечения общественности, к кот. прибегал <...> Давид». Разделяя со своими лит. соратниками убежденность в том, что их поэзия, «за исключением отправной точки, не поставляет себя ни в какие отношения к ми­ру, не координируется с ним никак», Л. апел­лировал к связываемой с именем Хлебникова теории «самовитого слова», открывавшей возможность возвращения «в первозданный хаос <...> в зыбкую аморфную субстанцию, еще не налившегося смыслом слова...».

В 1914 вышла книга « Волчье солн­це » - так в переведенном Л. стих. француз­ского поэта Т. Корбьера «Скверный пейзаж» именовалась луна. Сам поэт назвал ее позд­нее книгой «скорее общих заданий, чем част­ных достижений». Опираясь на опыт аван­гардистской - прежде всего французской - живописи, Л. пытался создать новую поэтич. систему, где ломка синтаксиса, аграмматические формы, сложность семантич. конструкций - все должно было служить пре­одолению статичности изображения. Стихи Л. создавались под воздействием совр. рус­ской и французской поэзии, символистской и футуристической, и одновременно под воздействием богатейших традиций мировой культуры. Усложненность образного строя порождалась тем, что здесь «слова сочетают­ся по законам внутреннего сродства, свобод­но кристаллизируясь по собственным осям, и не ищут согласования с порядком мира внешнего или моего внешнего „я” - так воз­никал поэтический аналог эстетики кубизма, где смысловые связи располагающихся на плоскости образов нарушены: слова в стихе, объединяясь, служили выражению не поня­тий, а эмоциональных значений».

«Волчье солнце», самая футуристическая из книг Л., убеждала в том, что правоверным футуристом ее автор (названный К. Чуков­ским «эстетом и парнасцем») не был. Объяв­ляя в написанном вместе с Хлебниковым воз­звании о полной самостоятельности нового русского искусства, идущего «по пути свобо­ды и чести». Л., выступая на «Вечере о новом слове» (11 февр. 1914), решительно отвер­гал мысль о связи русского футуризма с ита­льянским, утверждая, что «Россия - органи­ческая часть Востока», которой негоже «тя­нуться в хвосте» Европы. К тому же и футу­ризм, по его мнению, уже доживал последние дни, ибо у футуристов отсутствовала «общая философская основа».

В написанной в 1928 автобиографии Л. охарактеризовал принципы своей поэтики, формировавшиеся в процессе его отхода от футуризма: «Разрежение речевой массы, приведшее будетлян к созданию „заумного языка”, вызывало во мне, в качестве естест­венного противодействия, желание опериро­вать словом, концентрированным до послед­них пределов, орудовать, так сказать, сло­весными глыбами...». «Тематическим матери­алом» для реализации замысла поэта стал Петербург, образ кот. оказался в цент­ре стихов, составивших книгу « Болотная медуза »: лишь один из ее циклов « Из топи блат » вышел отд. изд. (Киев, 1922). Здесь мир представал в борении природных стихий и человеч. разума («...Плоть медузы облекла / Тяжеловесная порфира»), вопло­щенных в творениях петерб. зодчих и строителей. Эта борьба исполнена драма­тизма, особенно остро ощущавшегося в пору создания стихов. Разрешение он получал в порождаемом ими ощущении рукотворной красоты города, поднявшегося на берегах так и не покорившейся «вольнолюбивой» Не­вы, где «...Кони яростные взвиты / Туда, где полночь и пурга», и Фонтанки, чьи «Мучи­тельные воды / Звериных мускулов сильней». Насыщенность стихов реалиями, почерпнуты­ми из истории мировой культуры, сообщала изображаемому поэтом миру устойчивость, прочность. «Тема Петра легла водоразделом между мною и моими недавними соратника­ми»,- отмечал поэт, убежденный теперь в том, что «...Невозможно быть Востоком, / Навеки Запад потеряв», стремясь «к утверж­дению единства формы и содержания как вы­сочайшей реальности, открывающейся нам в искусстве».

Противоборство созидательного разума и разрушительной стихии оказывалось в цен­тре внимания поэта и в стихах книги « Патмос » (1926), в основу кот. легло «пифа­горейское представление о мире и об орфи­ческой природе слова». На о-ве Патмос Иоанн Богослов услышал от явившегося ему Христа откровение о конце мира. Но для по­эта первородные основы бытия оказываются нерушимыми: довременные, не выразимые в слове, они не утрачиваются, и задача по­этического творчества - прорваться к ним, утвердить представление о единстве мира. «Во всей Вселенной истина одна, / И на зем­ле ее раскрыли музы». Эстетич. поиски велись Л. на очень широком фронте: Пушкин и французские «проклятые» поэты, Хлебни­ков и Мандельштам, футуризм и акмеизм, на­туралистически приземленная и изысканная образность - вот лишь некоторые ориентиры на этом пути. Активная перевод. рабо­та Л. способствовала выявлению и ук­реплению представлений об общности ду­ховной жизни человечества.

Итоговой для поэта стала кн. стихов « Кротонский полдень » (1928); подготов­ленная им к печ. книга стихов о Грузии « Картвельские оды » (договор на ее изд. в Тифлисе был заключен осенью 1935) так и не была изд. В 1933 вышла мемуар­ная книга Л. « Полутораглазый стрелец », где была воспроизведена история русского футуризма с кон. 1911 до нач. войны 1914; уникальная благодаря обилию фактич. мат-ла, она вместе с тем интерес­на как попытка осмысления русского лит. авангарда, принадлежащая одному из его былых участников. Название книги объясня­лось самим Л. так: «Навстречу Западу, под­пираемые Востоком, в безудержном ката­клизме надвигаются залитые ослепительным светом праистории атавистические пласты, дилювиальные ритмы, а впереди, размахивая копьем, мчится в облаке радужной пыли ди­кий всадник, скифский воин, обернувшись ли­цом назад и только полглаза скосив на За­пад - полутораглазый стрелец!»

16 окт. 1937 Л. был арестован и осужден на 10 лет без права переписки, что по существу означало смертный приговор; через год он был расстрелян, реабилитирован по­смертно 24 окт. 1957.

В 1920-х проживал по адресу: ул. Моховая, д. 9, кв. 1 (по тому же адресу проживал и Д. И. Выгодский).

Соч.: Флейта Марсия: Перв. кн. стихов. Киев, 1911; Волчье солнце: Кн. стихов вторая. М., 1914; Из топи блат: Стихи о Петрограде. [Киев], 1922; Патмос: Стихи. М., 1926; Кротонский полдень. М., 1928; Полутораглазый стрелец. Л., 1933; Картвельские оды: Стихи. Переводы. Тбилиси, 1964; У ночного окна: Стихи зарубежных поэтов в переводах Б. Ливши­ца. М., 1970; Полутораглазый стрелец: Стих., переводы, воспоминания. Л., 1989; Полутораглазый стрелец: Воспоминания. М., 1991; Письма Бенедикта Лившица к Давиду Бурлюку // НЛО. 1998 . № 31; Стихи // Царскосельская антология / сост., вст. ст., подгот. текста и прим. А. Арьева. СПб.: Вита нова, 2016.

Лит .: Матюшин М. Русские кубофутуристы // Из ис­тории русского авангарда. Упсала, 1956; Гаспаров М. Петерб. цикл Лившица: Поэтика загад­ки // Семиотика города и городской культуры: Петер­бург // Ученые записки Тартуского гос. ун-та. Вып. 664. Тарту, 1984; Урбан А. Метафоры оживший материк // Вопросы лит-ры. 1987. № 12; Мандельштам Н. Вторая книга: Воспоминания. М., 1990; Мордерер В. Б. Лив­шиц. Игра в слова // М. Кузмин и русская культура XX в. Л., 1990; Урбан А. Бенедикт Константинович Лифшиц // Распятые: Писатели - жертвы политич. репрессий / Автор-сост. З. Дичаров . СПб., 1994 . Вып. 2; Казак В. Лексикон русской лит-ры XX в. М., 1996; Козовой В. Слово и голос: О поэзии Бенедикта Лившица. Бенедикт Лившиц и его переводы // Козовой В. Тайная ось: Избр. проза. М., 2003 ; Юрьев О. Даже Бенедикт Лившиц // Лехаим. М., 2010. № 3.

А. Карпов