Лурье Самуил Аронович

ЛУРЬÉ Самуил Аронович (псевд. С. Гедройц и др.) [12.5.1942, Свердловск - 7.8.2015, Пало-Альто, по завещ. прах рассеян в Калифорнии] ― эссеист, прозаик, критик, журналист.

Родился в эвакуационном госпитале, отец - А. Н. Лурье, филолог, в годы войны служил в артиллерийской разведке, в 1950–70-е преподавал в лен. вузах, докт. филол. наук. После возвращения из эвакуации Л. пост. живет в Л-де (СПб.). В 1964 закончил русское отд. филол. фак-та ЛГУ. Дипломное соч. «Блок и Брюсов: к проблеме влияния» писал в семинаре проф. Д. Е. Максимова. По оконч. ЛГУ год работал учителем сельской школы в Лен. обл., затем в 1965–66 ст. науч. сотрудником Всесоюзного музея А. С. Пушкина, с 1966 - ред., с 1988 по 2002 ― зав. отд. прозы ж-ла «Нева». В 1992 участвовал в создании ж-ла «Ленинград» (вышел один номер), в 1995–99 соредактор (вместе с В. Аллоем и Т. Вольтской) ж-ла «Постскриптум», в 2002–12 ред. отдела прозы альм. «Полдень. XXI век».

Л. ― автор около тысячи публикаций в периодич. печати. Эссе и статьи печ. в ж-лах «Звезда», «Нева», «Знамя», «Вышгород», «Зарубежные записки», «Вестник Европы», «Континент», «Чайка». «ПроЧтение», «Иностранная лит-ра» и др.; отд. тексты переводились на английский, голландский, литовский, немецкий, эстонский яз.

Состоял в Союзе журналистов СССР (с 1970), в СП СССР (с 1988); член Академии русской совр. словесности, Русского ПЕН-центра, ред. совета ж-ла «Вестник Европы», Об-ва поощрения русской поэзии и жюри премии «Поэт», член жюри премии им. А. Д. Сахарова «За журналистику как поступок», в 2012 ― председ. жюри премии «Русский Букер». Отмечен премиями ж-ла «Звезда» (1993, в 2003 как С. Гедройц), «Нева» (2002), премией им. П. А. Вяземского (1997).

Все это достижения преимущественно последних двух десятилетий. Хотя печ. Л. начал сравнительно (со своими сверстниками) рано - в ж-ле «Звезда» (1964. № 4). Однако в сов. время публ. лишь изредка: несколько рец. и очерков из истории лит-ры и живописи. В 1979 изд-во «Детская лит-ра» (ЛО) подготовило к печ. и анонсировало кн. Л. «Литератор Писарев» , что не значило ничего: по инспирированному госбезопасностью указанию Госкомиздата РСФСР договор был расторгнут и набор рассыпан (журн. вариант: Нева. 1979. № 7–8). С нач. 1990-х много работал как публицист; вел авторские рубрики: «Беспорядочное чтение» в «Невском времени», «Лови момент!» в «Петербургском часе пик», «Взгляд из угла» в еженед. «Дело». В ж-ле «Звезда» в 1993–95 вел раздел «Уроки изящной словесности», в 2003–09 раздел «Печатный двор» (под псевд., точнее аллонимом С. Гедройц: мать Л. - урожд. кн. Гедройц), в 2010–11 ― «О лит. нравах», в 2012 ― «Бегущей строкой», с 2013 (№ 3) ― снова «Печатный двор», под собств. фамилией.

Принципиальная позиция, отстаиваемая Л., состоит в том, что он лит-ру ставит и ценит выше, чем жизнь. Человек, не умеющий правильно выразить свою мысль, обречен не только на непонимание себя другими, но и на непонимание себя самим собой. Психологич. острота и проникновенность лит. манеры Л. основана именно на этом вроде бы простом фундаменте - познай язык человека, познаешь и его душу. «Если бы население России, ― пишет он, ― в своем большинстве научилось использовать русский язык как орудие мышления - жить здесь было бы не так страшно и не так странно» («Умом - Россию?» ). Образ мира явлен в слове. Для Л. это не эстетство, а внутр. опыт: через Гамлета или Дон Кихота, через Манон Леско с кавалером де Грие жизнь постигается явственнее и стремительнее, чем через общение с соседом, однокашником, приятелем. Из этого переживания следует, что и сами творцы великих образов ― наместники опр. архетипов, их душевный опыт задан издревле струящейся через них речью. Психология художника всецело определена речевой подоплекой. При анализе произведений вскрытие этой взаимосвязи - решающее условие понимания. В этой установке на преимущественное выявление психологич. сущностей близость и отличие Л. от сторонников интертекстуального анализа текстов. Жизнь - это довлеющий себе язык, высшая драгоценность, кот. обладает автор и тот, кто берет на себя смелость о нем писать. Худож. речь для Л. ― это прорыв к бытию, а не его отражение, тем более не подмена бытия «знаками», как наставлял постмодернизм.

Соответственно, надругательство над свободой речи, выражаемое различного вида институтами цензуры и стоящими за ними властными структурами, для Л. едва ли не главное преступление перед человечеством. Если взглянуть на отвратительнейших из персонажей Л. в целом, то их отеч. галерею, открытую еще в «Литераторе Писареве», можно увенчать фигурой С. Уварова, председателя Гл. управления цензуры николаевского царствования, из книги Л. «Изломанный аршин» и завершить анонимными цензорами и дознавателями из КГБ сов. поры, представленными, напр., в монологе Л. «Чувство текста» . Такое понимание «Изломанного аршина» объясняет сюжетную загадку этого, самого крупного за посл. четверть века произведения Л. Центр. персонажи-антагонисты - Николай Полевой и Александр Пушкин - находятся все же по одну сторону колючей изгороди, отделяющей их от самовластных институтов правящего режима. Б. Парамонов это их «двойничество» определил так: «Название книги Лурье ― “Изломанный аршин” ― ненавязчиво, но вполне ощутимо соотносится с пушкинской поэтической формулой ― “колеблемый треножник”». И дальше Парамонов резюмирует: «...книга эта не о том или ином литераторе, а о русском литературном процессе в его прошлом, как давнем, так и недавнем, и чуть ли не современном. А этот процесс, как всем известно, проходил в теснейшем, хотя далеко не гармоничном соприкосновении литераторов и полиции. Тут можно Набокова вспомнить, сказавшего, что в русской истории росли одновременно два явления: вольнолюбивейшая литература и могущественная тайная полиция. Книга Лурье эту общую характеристику разворачивает в живейших подробностях рассматриваемого им периода ― 30–40-е годы XIX века». На «высоком» ли (Пушкин), «низком» ли (Полевой), но оба персонажа Л. мыслят на одном, привязывающем их друг к другу, худож. наречии - в отличие от того же Уварова или Николая I.

Еще в юности речь как тайна предстала перед Л. возвышенной загадкой речи поэтической. Откровением стал язык Александра Блока, с кот. мир и начал познаваться Л. ― в непрерывном сплетении и плетении текстов. Это «чувство текста» лежит в основе многочисленных собственно филологич. открытий Л., напр., еще в молодости прочитанной строчке Крылова «а ларчик просто открывался» не так, как ее обычно произносят с ударением на слове «просто», а с ударением на «открывался» (т.е. и заперт не был).

При всей остроте филологич. зрения литературоведом академич. типа Л. не стал и вряд ли мог стать: на текст он и сам смотрит в первую очередь как художник. Себе довлеет у него «разница», а не «сходство». «Универсальное» он ищет в «единичном», в психологич. сущностях, выражающих характер отд. индивида. «Универсальное», вроде бы, есть, но дойти до него нужно самому. То есть ― сочинить, ― лично, персонально. Никакая литературоведч. методология, никакой принятый тем или иным сообществом код, Л. не удовлетворяют, содержа в себе реальную угрозу его собств. речевому статусу. Можно поэтому считать удачей, что никто так и не выявил жанр, в кот. Л. пишет. Но потребность как-то его определить несомненно чувствуется, неопределенность эта мысль специалистов занимает. Сам Л., называя себя «просто литератором», полагая таковым же и своего героя Писарева, тут тоже вряд ли поможет. Скорее всего выбрать из заранее предложенного затруднится: «прозаик»? «критик»? «эссеист»? «литературовед»? К. Капович находит у Л. «акмеистическую манеру», заключающуюся в умении «воодушевить деталь и через нее передавать целое». Приводя слова Л. о «Капитанской дочке», романе «о бегстве дворянина в мещане, от долга к счастью, из истории в семью», С. Гандлевский заключает: «…такой регулярный “фирменный” прием Самуила Лурье ― переход на личность ― хочется назвать “экзистенциальным литературоведением”». И дальше продолжает: «Человек волен молчать, но уж если он обладает литературным дарованием, его сочинения, на взгляд С. Лурье, выдадут сочинителя с головой, пусть не школьным “содержанием”, а, помимо авторской воли, ― лексикой, синтаксисом, фонетикой. <…> Но биография ― “водяной знак”, кот. Лурье берется различить в произведении на просвет. “Формула личного стиля повторяет, хотя и другими символами, формулу судьбы”». Направление на самом деле экзистенциальное. Но экзистенциальное на свой салтык, раскрывающееся в языковой сфере все же в большей степени, чем в сюжетной. Не случайно такой чуткий к тонкостям бытовой речи прозаик, как С. Довлатов, заметил в одном из писем: «Лурье - чуть ли не единственный автор <…>, чей русский язык меня не раздражает» (Довлатов С. Жизнь и мнения. СПб., 2011). А говоря о романе Л. «Литератор Писарев», пояснил: «Книга о Писареве очень замечательная, там решена главная проблема - проблема человеческого голоса» (Там же).

Взглянув на эту проблему с колокольни Л., определим ее как трагедию одинокого человеч. голоса в коллективн. сообществе. Под чьей бы там пятой это сообщество ни находилось - тирана ли, парламента ли - все едино: если голос будет расслышан, он доведет его обладателя до петли. Мировая история начинается у Л. с героя, кот. не позавидуешь, только восхитишься: с философа Анаксарха, на заре цивилизации забредшего в гости к одному тирану, как водится - злопамятному. За давнюю дерзость он повелел истолочь чужеземца в гигантской ступе. Опустим технич. подробности - воображение нашего современника легко дорисует картину. Не она нас - и Л. - поразит, а голос, последние слова, донесшиеся из глубины, из средостения кровавого месива: «Толки, толки Анаксархову шкуру! Анаксарха - не истолчешь!». Ничего более существенного человечество за все века не приобрело и не сказало. Об этом феномене Л. и пишет, это его неистребимая тема ― «Свобода последнего слова», как он озаглавил статью о захватившем его воображение на долгие годы совр. поэте.

Тема себестоимости жизни сравнительно с себестоимостью искусства у Л. одна из доминантных. «Механика гибели» назвал он статью о романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита». А мог с той же степенью достоверности прикрепить эту табличку, скажем, к эссе о галантнейшем искусстве Антуана Ватто. По любви трагедия у Л. обручена не с драмой, а с фарсом. Его худож. философии - близкой в этом плане набоковской - родственно представление о людях-пешках, переставляемых и смахиваемых чьей-то насмешливой рукой с досок судьбы. Не забавно ли, когда эти пешки - короли? Кто из них спрятан до времени, как перстень, в футляр, кто сразу брошен в сточную канаву вечности - вот в чем интрига. Исчисляя, насколько трагедия - следствие внутренних, насколько - внешних причин, приближаешься к разгадке человеч. судьбы. Т.е. самой жизни, достойной она была или - не слишком. Согласно любимому философу Л., благо - это когда зло в нашей жизни происходит от причин внешних. Лекарство горькое - но лекарство. Без него самоидентификация человека на земле иллюзорна, если не ущербна. Человек должен сам, своими словами, обозначить вокруг себя магич. круг достойного обитания - пускай его и сотрет грядущий варвар.

Избранный Л. предмет описания - толкование человеческих судеб в тайном сравнении с собственной - предопределен. Занятие для Л. не гадательное, вызванное потребностью самого его разума. Он был убежден - потому и писал - что у каждой жизни есть таинственный смысл и, следовательно, смысл есть у жизни вообще. Разгадывать его на примере субъекта любой степени одаренности - пожизненная задача. «Судьба художника <…> выражает в наиболее чистом виде идею человеческой судьбы вообще», - утверждал он.

В последнем, не совсем завершенном, очерке «Обмокни» целая история новейшей русской словесности уместилась у Л. в сюжет «Запутанного дела» М. Е. Салтыкова, еще не Н. Щедрина, в сочинение о все никак не распадающейся связи культурных времен. Если что-нибудь и «пройдет веков завистливую даль», так это «пленительная сладость» каких-нибудь стишков. То есть проникновенность выражения. Раскручивая запутанное полтораста лет тому назад повествование молодого Салтыкова, его перипетии, видишь: значим для Л. не подбор довлеющих себе фактов, а поиск кратчайшего между ними пути. То, насколько остро (то есть - своевременно) о них помыслено. И если помыслено внятно, внятно и произнесется: вся суть в словах, в отчетливости их сочетаний. Эстетика, в которой доминирует своего рода «геометрия правды».

Тексты Л. по силе выразительности и по усвоенному методу похожи на гоголевские «Записки сумасшедшего». Правда, вскрывающая безумие мира и на него помноженная. Нужно неимоверное напряжение мысли, чтобы так думать и так писать. Собственно вся жизнь для Л. была непрерывным процессом мышления, включающим и борьбу с разрывами сознания. При известной дискретности они имеют свою логику и последовательность. Путь от вспышки к вспышке. Если принять и уловить их код или хотя бы направление, найти связующие эту систему слова, то очнемся мы глубоко внутри художественного текста. Разрывы в нем распахивают окна в мир.

Николай Пунин в минуту своего ареста сказал остающейся «на воле» Анне Ахматовой: «Не теряйте своего отчаяния!». Бывают времена, когда больше энергии черпать неоткуда. Не для красного словца и Блок говорил: «Я любил и люблю гибель искони». И для Л. лирическая дерзость отчаяния безусловно - творческая энергия, подобная той «энергии заблуждения», о кот. говорил Толстой, как о посл. толчке, необходимом творцу. У Л. «энергия отчаяния» скорее все-таки лирическая, какая была у Блока, у позднего Георгия Иванова, она владела Л. безудержно, делала его работу трагически серьезной, при всем блестящем остроумии, также ему свойственном. На первый взгляд даже более чем свойственном. Но только на первый взгляд.

Соч .: Литератор Писарев: роман. Л., 1987 (2-е изд., испр. и доп. М., 2014); Толкование судьбы. СПб., 1994; Разговоры в пользу мертвых. СПб., 1997; Умом - Россию? // Петербургский час пик. 1997. № 188. 24 дек.; Муравейник: Фельетоны в прежнем смысле слова. СПб., 2002; Успехи ясновидения: Трактаты для А. СПб., 2002; Дневник провинциала // Вестник Европы. 2003. № 9, 10; Письма полумертвого человека (совм. с Д. Циликиным). СПб., 2004; Нечто и взгляд: Новые трактаты для А. СПб., 2005; Чувство текста // Крыщук Н. Биография внутр. человека. М., 2007; Такой способ понимать. М., 2007; Гедройц С. Сорок семь ночей. СПб., 2008; Листки перекидного // Континент. 2010. № 143; Гедройц С. Гиппоцентавр, или Опыты чтения и письма. СПб., 2011; Железный бульвар. СПб., 2012; Изломанный аршин: Трактат с примечаниями. СПб., 2012; Темные очки // Звезда 2013. № 8; Хамелеон и канарейка // Звезда. 2013. № 10; Ватсон // Звезда. 2014. № 1; Меркуцио // Звезда. 2015. № 1; Вороньим пером. СПб., 2015; Обмокни // Звезда. 2016. № 1, 2; Техника текста. СПб., 2018.

Лит .: Куликова К. Повесть о рев. мечтателе // Лен. правда. 1979. 21 сент; Гордин Я. Связь времен // Детская лит-ра. 1979. № 11; Шайтанов И. Книги о русских классиках // Лит-ра в школе. 1980. № 6; Курбатов В. За именем - лицо // Лит. обозрение. 1980. № 8; Гордин Я. От документа к образу: Некот. черты текущей историч. прозы // Вопросы лит-ры. 1981. № 3; Мелихов А. Эгоизм бескорыстных // Смена. 1988. № 298. 28 дек.; Крыщук Н. Формула судьбы // Звезда. 1998. № 1; Кириллов П. Книга рождения жанра (Самуил Лурье. Разговоры в пользу мертвых) // Октябрь. 1998. № 3; Капович К. Живое перо портретиста // Новый мир. 1999. № 1; Арьев А. Не теряя отчаяния // Звезда. 2002. № 5; Калмыкова В. Библиогр. этюды на животрепещущие темы... // Toronto Slavic Quarterly. 2003. № 42; Канунникова О. Дневник петербуржца в Л-де // Русский ж-л. 2003. 14 мая; Крыщук Н. Чацкий на пиру. Во время чумы // Нева. 2003. № 6; Кузнецова Н. Самуил Лурье. Успехи ясновидения (Трактаты для А) // Знамя. 2003. № 6; Эдельштейн М. P.S. <Послесловие к инт. с С. Л.> // Русский ж-л. 2004. 30 апр.; Дашевский Г. На необитаемом острове, в тесных коридорах // Weekend. 2007. № 44. 29 июн.; Костюков Л. Самуил Лурье. Такой способ понимать // Знамя. 2008. № 2; Гандлевский С. Обратная связь // Иностр. лит-ра. 2008. № 3; Невзглядова Е. Ночные досуги С. Гедройца // Новый мир. 2009. № 2; Щеглова Е. С. Гедройц. Сорок семь ночей // Знамя. 2009. № 4; Малецкий Ю. Рыцарь верующего неверия, или Прогулки в садах российской словесности-2: Лурье // Зарубежные записки. 2009. № 20; Немзер А. Для многих немногих // Моск. новости. 2012. № 211. 3 февр.; Елисеев Н. Чувство справедливости // Эксперт СевероЗапад. 2012. 4 июн.; Немзер А. Вновь обретенные иллюзии. О кн. Самуила Лурье // Моск. новости. 2012. № 292. 6 июн.; Костырко С. Россия, которая всегда с тобой // Русский ж-л. 2012. 17 сент.; Чупринин С. Мастер // Знамя. 2012. № 9; Парамонов Б. История лит. кондотьера // Радио Свобода. 2012. 31 окт.; Бугославская О. Шекспировский герой и жертва ранжира: Самуил Лурье «Изломанный аршин» и последствия канонизации классиков // Октябрь. 2012. № 12; Елисеев Н. Три трудности. О Самуиле Лурье // Блог ж. «Сеанс» от 15 сент. 2015; seance.ru/blog/xronika/samuil_lourie ; Арьев А. После Самуила Лурье // Звезда. 2016. № 2.

А. Арьев