Иванов Всеволод Вячеславович

ИВА́НОВ Всеволод Вячеславович [12(24).2.1895, пос. Лебяжье Павлодарского у. Семи­палатинской губ.- 15.8.1963, М.] - прозаик, драматург.

Родился в семье сельского учителя. Окон­чив начальную школу, поступил в сельскохо­зяйственное училище, но вскоре бросил за­нятия, оставил отчий дом и отправился стран­ствовать по Сибири, Зауралью и далее - за Семипалатинск, к Дальнему Востоку и Монголии. В поисках средств к существованию переменил мн. профессий. Был типограф­ским наборщиком, грузчиком, матросом, шарманщиком, актерствовал в ярмарочных балаганах, выступал в цирке факиром, даже борцом. Рано почувствовал интерес к обществ. жизни, хотя политич. убежде­ния юноши не отличались большой самостоя­тельностью. Еще накануне Февральской ре­волюции, находясь в Кургане, он записался сразу в две партии - эсеров и эсдеков, но позже, переехав в Омск, под влиянием «работников печатного дела Западной Си­бири» примкнул к большевикам. Октябрь­скую революцию встретил с восторгом, «глу­боко и торжественно» поверив в то, что отны­не «справедливость восторжествовала на­всегда» (И.). С началом Граждан­ской войны вступил в Красную гвардию, вое­вал против Колчака, партизанил.

К лит. тв-ву обратился еще в период скитаний по городам и весям. С 1914 стал пе­чатать в сибирской периодике рассказы, один из кот. - « По Иртышу » (газ. «Степная речь») - был замечен М. Горьким и взят в редактируемый им «Сб. пролетар­ских писателей» (1916). И. пытается создать в Омске сибирскую лит. газ. «Согры», печа­тает ст. на злободневные темы (« В заре­ве пожара», «Книга свободы »), пишет небольшие пьесы для местного драм. театра (« Черный занавес», «Шаман Апо »). Из рассказов 1914–18 отбирает 8 лучших (« Рогульки», «Купоросный Федот», «Джут», «Три копейки», «Шантра­па», «Клуа-Лао», «Духмяные степи ») для своей кн. « Рогульки » (1919), кот. в неск. десятках экземпляров печ. в походной типографии омской газ. «Вперед». Со временем И. разочаруется как в этих, так и в некот. др. ранних сво­их писаниях, не станет включать их в новые сб., в СС. При всех худож. несовершенствах «Рогульки» были значительны уже тем, что по-своему предвосхищали будущие особен­ности ивановского тв-ва. Фактически с них начинали свой путь по страницам про­изведений писателя герои особого типа - правдоискатели и романтики. Там же просту­пали и характерные черты формирующейся манеры автора. По воспоминаниям К. Федина (кот. был едва ли не первым читате­лем книжки), рассказы удивили и восхитили тем, что «изображали словно впервые откры­тую далекую и как будто фантастическую страну, хотя описываемые люди и детали бы­ли чрезвычайно реальны». И в этом удиви­тельном сочетании «фантастики» с «реально­стью» он проницательно заметил особен­ность, которая затем «ошеломляюще пышно» проявилась у писателя в его «повестях и рас­сказах, получивших известность» (К. Фе­дин). В 1921 И. отправляется в Пг., чтобы «серьезно заняться самообразованием»; он близко сходится с М. Горьким, становится чл. объединения «Серапионовы братья». Наступает пора интенсивной лит. работы. Печатается в «Петроградской правде», в центр. ж. «Грядущее», «Красная новь». Одна за другой выходят его кн. В расска­зах сб. « Седьмой берег » (1922) действие, как и ранее, разворачивается на далеких ок­раинах России, в Уссурийской тайге, в приалтайских степях, вблизи гор Кореи, у Японско­го моря, среди персонажей - не только рус­ские, но и киргизы, корейцы, монголы. Это - все те же «дети природы», землепашцы, охотники, рыбаки, в жизнь кот. вдруг во­шла революция, нарушив ее обычное тече­ние и смутив сердца «земляных людей» не­изъяснимой мечтой о справедливости и доб­роте. Но появляется в рассказах и нечто но­вое. И. раньше др. сов. прозаиков начинает изображать внутренний мир участ­ников революции, стараясь найти объяснение как величия, так и трагизма грандиозного ис­торич. переворота. Заметным лит. со­бытием становится рассказ « Дитё » (1921), сразу завоевавший громкую известность и у себя в стране, и за рубежом. Это своеоб­разная притча о человеке и революции, иносказательный смысл кот. и актуален, и значителен. Здесь над беспомощным мла­денцем, кот. партизаны нашли возле убитых ими «беляков», угрожающе нависла, кажется, вся громада проблем Гражданской войны. И. показывает жестокосердие людей, кот. из-за войны стали «злобны, как вол­ки весной».

Вопреки жестокости обстоятельств кро­хотное человеческое существо у И. не поги­бает. Его спасает высокое чувство милосер­дия и справедливости, кот. прорастает в душах партизан сквозь ненависть и злобу. «Дите ни при чем»,- решают они, сделав почти невозможное: они преодолевают клас­совую беспощадность. Но, спасая «свое» ди­тя, партизаны заставляют монгольскую жен­щину кормить его грудью, тем самым губят «чужое», монгольское дитя, кот. лишает­ся материнского молока. Поведанная исто­рия говорила о бесконечной сложности чело­веческой личности рев. времени, об опасной зависимости добра и зла от соци­альных, классовых, нац. предрас­судков, их переменчивости и текучести. На­ряду с рассказами пишет И. и перв. повес­ти о партизанском движении среди сибир­ских крестьян: « Партизаны » (1921), « Цветные ветра », « Бронепоезд 14-69 » (обе - 1922). Позже этот «триптих» составит отд. книгу « Сопки: Партизанские повести » (1923). Публикация повестей пре­вращает вчера еще мало кому известного лит. «дебютанта» в одного из самых видных писателей современности. Авторитетная кри­тика относит его к числу «первых свежих и крепких ростков послеоктябрьской совет­ской культуры в области художественного слова» (А. Воронский. Лит. силуэты: Иванов). В «пар­тизанских повестях» автора волнует прежде всего конкретно-чувственная сторона бытия, живую плоть кот. он рисует без устали и упоенно. Худож. мир повестей романтичес­ки возвышен над прозой быта. В нем все све­тозарно, ярко, необычайно. Стиль произве­дений словно бы настоян на выразительных символах народного тв-ва, на певучих интонациях разговорного яз., в пафосных ме­стах этот яз. поэтичен, близок стихотворно­му. Природные краски, запахи, звуки широ­ко используются для метафорич. изоб­ражения персонажей, а природа, в свою оче­редь, насквозь антропоморфична, одухотво­рена. Приемы «орнаментальной прозы», «сказа» по-своему усиливают впечатление достоверной жизненности содержания, а ча­стые лирические отступления сообщают ему почти метафизич. смысл. И. смотрел на Октябрьскую революцию как на естествен­ный жизненный процесс, связанный с истори­чески обусловленным и оправданным поры­вом обездоленных людей к лучшей, достой­ной жизни. Им, в большинстве жителям си­бирской глухомани, трудно постичь отвле­ченную суть рев. сражений: «Мозги, не привыкшие к сторонней, не свя­занной с хозяйством мысли, слушались пло­хо, и каждая мысль вытаскивалась наружу с болью, с мясом изнутри, как вытаскивают крючок из глотки попавшейся рыбы». Однако «земляным», крестьян­ским «нутром» они ощущают нетерпимость бесправного существования и «бунтуются» в надежде жить «вровень со всеми», «хоро­шо», «по-справедливому». Отстаивая выс­шую правду естественного порядка и хода бытия, И. продолжает развивать затронутую еще в « Седьмом береге » тему мучительных альтернатив рев. времени: «рас­судок - чувство», «ненависть - любовь», «жестокость - милосердие», «насилие - че­ловечность». Он активно включается в ост­рую дискуссию о человеке и революции, на­чатую сов. лит-рой 1920-х. Его Ники­тин из « Цветных ветров », в прошлом «пи­терский большак», а в годы Гражданской вой­ны партизанский главарь, аскетичен, строг к себе и людям и считает классовую нена­висть непреложным законом Гражданской войны: «Воевать надо! Буржуев бить надо!» Но И. не поэтизирует такого героя, рисует своего Никитина и как «гильотину» револю­ции, и как ее несчастную «жертву» (А. Во­ронский). Человек, обделенный радостью полнокровного ощущения мира, выглядит не только ущербным, но и одиноким среди лю­дей. Антипод Никитина - доморощенный де­ревенский философ Калистрат, убежденный в том, что человеческое счастье невозможно построить на иссушающей душу ненависти: «Любовь надо для люду. Без любви не про­живут... Без любви вечно воевать будут. Нель­зя так». Повесть «Цветные ветра» приносит И. оглушительный успех, ее считают «лучшей и у автора, и среди всей со­временной беллетристики вещью» (Н. Асеев. [Рец.: «Цветные ветра», «Лога»] // Печать и революция. 1922. № 7). Худож. новации «партизанских повестей», их само­бытность приветствуют мн. видные писатели (М. Горький, К. Федин, Л. Сейфуллина, Д. Фурманов, В. Зазубрин). Но находятся у И. и принципиальные противники, кот. предъявляют писателю далеко не безопасный по тем временам упрек в отсутствии «политической почвы» под ногами партизан (Яковенко К. Партизанское движение и худож. лит-ра // Известия. 1924. 3 авг.; и др.). В защи­ту выступает Л. Рейснер со статьей «Против лит. бандитизма» (1926). Во мно­гом было необычно для автора «экзотических рассказов» и повестей о партизанском дви­жении его новое произведение « Похище­ние Будды » (1923). Здесь действие пере­мещается из Сибири в послерев. Пг. Меняется и общий характер по­вествовательной ткани, в кот. острая детективность фабулы соединяется с элемента­ми психологич. анализа. Новым для И. становится и обращение к жанру романа. Его « Голубые пески » (1923) получают высо­кую оценку Горького, считающего, что кн. эта «дает очень яркую и широкую кар­тину Гражданской войны в Сибири и проник­нута объективизмом художника» (М. Горький и сов. писатели: Неизданная переписка // ЛН. М., 1963. Т. 70). Ав­тор романа существенно корректирует свои прежние представления об активных револю­ционерах, командирах Гражданской войны. Теперь с такими персонажами, как Никитин из «Цветных ветров», он связывает только раз­рушительные задачи революции, тогда как ее творческие, созидательные устремления воз­главляют у него такие, как «красный коман­дир» Василий Запус - человек неординар­ный, наделенный и ясным умом, и крутой во­лей к победе, и горячим сердцем. Запус нари­сован как «свой» в окружении беззлобных лесных тварей, среди пахучих луговых трав.

В 1924 переезжает в М., где сбли­жается со столичной худож. интеллигенцией, испытывая «пьянящее чувство счастья» от встречи «почти со всей молодой, но уже вели­кой советской литературой» (И.). В его тв-ве наступает новый период, от­меченный почти полным разрывом с «пышны­ми» изобразительными средствами. Он дерз­ко испытывает себя и в новых темах, и в но­вых стилевых направлениях. Как и раньше, много внимания уделяется жанру повести, хо­тя и здесь происходят изменения. В полуфан­тастич. повести « Чудесные похожде­ния портного Фокин а» (1924) с неожи­данно ироничной интонацией развивается излюбленный мотив «странничества», «прав­доискательства». Повестью « Хабу » (1925) открывается новая для писателя тема мирно­го послерев. строительства, борьбы с мещанством, что послужит началом череды произведений того же содержания (« Особняк », 1928; « Кожевенный заводчик М. Д. Лобанов », 1929, и др.).

В повести « Бегствующий остров » (1926) подвергается переосмыслению и даже сниже­нию образ легендарного Василия Запуса из «Голубых песков». Но гл. заботой И. становится новеллистика. В сер. 1920-х выходит серия его сб. с рассказами разных лет (« Экзотические рассказы », 1925; « Гафир и Мариам » и « Пустыня Тууб-Коя », 1926; « Дыхание пустыни » и « Тай­ное тайных », 1927). Посл. сб. сразу привлекает к себе внимание лит. обществен­ности. Критики, одобрительно встретившие его, находят, что «автор переживает полосу глубокого творческого перелома» (Смирнов Н. [Рец.: Вс. Иванов. «Тайное тайных»] // Новый мир. 1927. № 8). Свою автор­скую программу И. представит так: «Надо ви­деть человека и уметь разрушать тайны сердца, делая из тайного явное». Этот обострившийся в писателе-романтике, жанрис­те интерес к сокровенному миру вчерашних участников революции предопределяет не только содержание, но и форму рассказов, кот. утрачивают радужность красок, жи­вописную «орнаментальность» описаний, становятся лаконичней, строже по стилю, психологичней. Рассказы «Тайного тайных» близки к классической новелле; они привле­кают прежде всего страстным утверждени­ем могущества человеческих эмоций. Пред­метом худож. исследования является в них человеческое подсознание, сфера трудно объяснимых инстинктов, смутных предчувст­вий, безотчетных побуждений. Демонстра­тивный «биопсихологизм» вызывал раздра­жение у некоторых «неистовых ревнителей» лит. стандарта, послужил поводом для обви­нения автора в «ненужном» следовании Фрейду, Бергсону, в «иррациональном под­ходе к человеку» (Фадеев А. Столбовая до­рога пролетарской лит-ры. М., 1929).

1930-е оборачиваются для И. едва ли не самым тяжелым этапом творч. пути. Вместе с др. писателями своего поколения он энергично ищет контакта с современностью, ездит по стране, посещает знаменитые стройки Туркестана. Однако написанные под впечатлением этих поездок произведения (« Путешествие в страну, которой еще нет», «Повесть бригадира М. Н. Синицына, рассказанная им в дни первой пятилетки », 1930) малооригинальны, в них больше патетики, чем глубины. По-другому складывается судьба большого автобиогр. романа « Похождения факи­ра »; здесь художник погружается в хорошо знакомое ему прошлое - «жизнь юноши века с его страданиями, радостями и надеждами в обстановке провинциального быта Сибири и Казахстана» (И.). Талант И. словно бы оживает, вновь загораются яркие краски пейзажей, человеческие характеры раскрываются в загадочной непредсказуемо­сти. Но роман не стал все же большой удачей писателя, оказался перегружен мат-лом, многословен. Автор оставляет работу над ним практически на середине, напечатав лишь три из задуманных первоначально пяти частей. Примечательно, что более поздняя, уже в 1950-е попытка доработать его оказы­вается безуспешной, разрушалась атмосфе­ра «прекрасной, глубокой искренности», кот. восхитила Горького в раннем вари­анте. Создается впечатление, что крупная эпич. форма вообще чужда таланту И. Написанный им совм. с В. Шкловским роман « Иприт » (1925) вызывает у него са­мого чувство стыда, такова же участь и рома­на « Северосталь » (1925). Однако трудно­сти с написанием романов объясняются не только особенностями авторского дарова­ния. Неблагоприятную роль играет лит. ситу­ация в стране, год от года увеличивающая не­доверие к инакомыслию, кот. в романной форме становится по-особому заметным и уязвимым. На рубеже 1920–30-х И. созда­ет два многоплановых сатирико-философских романа: « Кремль » (1930) и « У » (1935), в кот. касается таких актуальных проблем, как жизнь отд. человека в об-ве в целом, отношение к нац. истории и вере, борьба между «новым» и «старым» в быту, в сознании людей.

Роман «Кремль» воссоздает захолустный городок, где есть старинный кремль, за стена­ми его - храм, монастырь, где течет по своим законам церковная жизнь. Но кремль окру­жен рабочим поселком, в кот. тоже своя жизнь. Между этими двумя чуждыми друг другу мирами разгорается ожесточенная ссо­ра. И. рисовал грустную драму человеческих отношений. Тексты «Кремля» и «У» содержат много намеков на глубокий драматизм про­тиворечий сов. действительности. Они пронизаны мыслью о нерушимости духовных ценностей народа как основы его благополу­чия. Действие романа «У» разворачивается на фоне картины разрушения в М. хра­ма Христа Спасителя, и торжествующее без­верие трактуется как синоним крайнего ци­низма и аморальности существующего общ. строя. Крамольность содержания поддерживается своеобразным, «вольным», «игровым» стилем повествования, по-своему восстающим против унифицированного конформизма в искусстве. Уже в неожиданном названии романа писатель передавал игру смыслов, значение: «У» (начертание буквы) предстает одновременно как «звук, и буква, и знак, и междометие, и математический сим­вол». Герои романов «живут по законам кар­навала, спектакля, игры, в кот. человек получает полную свободу от официальных догм и столь необходимую власть над реаль­ностью» (Черняк М. Романы Вс. Иванова «Кремль» и «У» в творч. эволюции писа­теля. СПб., 1994). Неудивительно, что автору удается опубликовать лишь неболь­шие отрывки из романа «У», кот. смог увидеть свет в полном составе лишь полвека спустя, в кон. 1980-х - нач. 1990-х. Стремясь обрести доступ к читателю, И. пи­шет вполне благонамеренный роман « Пар­хоменко » (1939), где демонстрирует и не­поддельный интерес к личности легендарного комдива, и необходимое владение ист. документами. Критика приветствует это произведение как победу писателя над самим собой, над своими «ошибками». Од­нако худож. сторона романа слаба, иллюст­ративна, лишена неповторимости авторского письма.

Во время Великой Отеч. войны и в последующие годы И. по-прежнему отда­ет много сил лит., публиц. деятель­ности, хотя результаты ее далеко не равно­ценны. Писатель проявляет искренний инте­рес к душевному состоянию сражающегося народа, в особенности к переживаниям тех, кому довелось испытать горечь первых пора­жений (« К своим », 1941). Однако непо­средственно воен. тема не становится для И. успешной. И роман « Проспект Ильича » (1941–42), и повесть « На Бородинском поле » (1943) страдают иллюстративностью. Ложный пафос, «культовые» настроения вре­дят роману « При взятии Берлина » (1945–46). Успех ожидает писателя на др. направлении творч. поисков. И. с го­ловой погружается в работу над «фантасти­ческим циклом», куда помимо рассказов вхо­дит роман « Эдесская святыня » (1944). Примыкающий к «фантастическому циклу» незаконченный авантюрно-сатирич. ро­ман « Сокровища Александра Маке­донского » тоже обещал стать значительным лит. явлением. Увлечение «фантастикой» не мешает И. писать путевые очерки разных лет (« В чудесной Ферганской долине », 1949; « По родным местам », 1952). Об интересных опытах с реализмом говорит и одно из посл. произведений писателя под назв. « Хмель, или Навстречу осенним птицам » (1962), поэтично вос­славляющее «блистающий и заздравный хмель жизни». В 1962 завершает работу над автобиогр. романом « Ху­дожник », задуманным еще в 1949 (первонач. назв. - « Поэт »), роман опубл. посмертно - в 1966. Примыка­ют к роману «Художник» и лит. мемуары И. « История моих книг » (1958–62).

И. уходит из жизни, не успев до конца ре­ализовать высокий творч. потенциал сво­его беспокойного таланта. Остаются недописанными начатые кн., невоплощенными за­мыслы новых. Драматизм судьбы литератора усугубляется еще и тем, что некот. его произведениям удается увидеть свет лишь по­сле кончины автора, а варианты других до сих пор остаются достоянием архивистов.

Соч .: СС: в 8 т. / подгот. текста, комм. Е. Краснощековой; вст. ст. Л. Гладковской. M., 1979; Изб. произв.: в 2 т. / подгот. текста Т. Ивановой; вст. ст. В. Шкловского. M., 1985; Пьесы / вст. ст. П. Маркова; комм. Е. Цейтлина. M., 1979; Кремль. У: романы. М., 1990.

Лит.: Зайцев Н. Драматургия Всеволода Ивано­ва. М., 1963; Всеволод Иванов - писатель и человек: Воспоминания современников: сб. 2-е изд., доп. М., 1975; Краснощекова Е. Худож. мир Всеволода Иванова. М., 1980; Иванов А. Всеволод Иванов: Лит. портрет. М., 1982; Минокин М. Всеволод Иванов и сов. лит-ра 20-х гг. М., 1987; Во­ронский А. Искусство видеть мир: портреты, статьи. М., 1987; Иванова Г. Мои современни­ки, какими я их знала: очерки. М., 1987; Гладковская Л. Жизнелюбивый талант: творч. путь Вс. Иванова. Л., 1988; Фрезинский Б. Судьбы Серапионов: Портреты и сюжеты. СПб., 2003.

В. Бузник