Комарович Василий Леонидович
КОМАРÓВИЧ Василий Леонидович [13(1).1.1894, Воскресенск(ий) Макарьевского у. Нижегородской губ. ― 17.2.1942, Л-д] ― литературовед, текстолог.
Отец - врач польского происхождения, мать - русская дворянка. В 1912 К. закончил первую классич. нижегородскую гимназию; в 1917 ― славяно-русское отд. ист.-филол. фак-та Пг. ун-та, где занимался в семинариях С. А. Венгерова, А. К. Бороздина, Н. К. Пиксанова. Специализировался по проблемам русского яз. и лит-ры, по фольклору. Первые публ. относятся к 1916. Весной 1917 оставлен при каф. русской лит-ры ун-та для подготовки к профессорскому званию. Летом 1917 командирован в Моск. Исторический музей для исследования рукописей Достоевского. В нояб. 1917 в итоге переписки с А. Г. Достоевской получил доступ ко всем мат-лам архива.
В 1918–23 преподавал в Нижегородском ун-те и Ин-те народного образования, где прочитал учебные курсы: « Пушкин и его плеяда», «Расин и его современники», «Гоголь и его школа», «Лит. направления 1830-х и 1840-х гг.», «Русская классическая трагедияXVIII в.», «”Слово о полку Игореве” (чтение и комм. текста)», «Достоевский, его жизнь и произведения» . Во время наездов в Пг. сдал магистерские экзамены. В 1923–28 преподавал в Пг. (Лен.) ун-те и Гос. ин-те истории искусств (ГИИИ). В те же годы напис. более десятка работ о тв-ве Достоевского. В 1919 заключил договор с изд-вом «Огни» на кн. о писателе объемом 12 печ. л.; в окт. 1923 кн. К. о Достоевском была включена в план изд-ва «Academia» при ГИИИ. Ни один из проектов не осуществился. К. так и не смог собрать свои статьи в отд. издание, что затрудняет изучение его наследия.
Летом 1921 К. приступил к описанию, исследованию и публикации мат-лов архива Достоевского в ПД. В перв. пол. 1920-х, когда рукописный фонд Достоевского из Истор. музея был передан в Центр. архив РСФСР и дополнен рядом мат-лов, К., наряду с др. учеными, начал обработку и этого архива, кот. вскоре, со всеми сделанными комм., был продан сов. властью мюнхенскому изд-ву «Пипер». В результате подготовительные мат-лы к романам «Подросток» и «Братья Карамазовы» с комм. К. впервые были опубл. на немецком яз. в кн.: «Der unbekannte Dostojewski». Munchen, 1926 («Неизвестный Достоевский». Мюнхен, 1926) и «F. M. Dostojewski. Die Urgestalt der Bruder Karamasoff. Dostojewskis Quellen, Entwurte und Fragmente. Erlautert von W. Komarowitsch». Munchen, 1928 («Ф. М. Достоевский. Первообраз “Братьев Карамазовых”: источники, планы и фрагменты Достоевского» / Комм. В. Комаровича. Мюнхен, 1928).
В 1920-е в круг общения К. в Л-де входили Б. Томашевский, И. Аничков, Е. Иванов, В. Пяст, С. Аскольдов, А. Никифоров, Г. Блок, В. Гиппиус и мн. др. В 1923 К. ездил в Оптину пустынь к старцу Нектарию. По устному свидетельству Д. С. Лихачева, К. был православно верующим христианином и в 1920–30-е регулярно посещал храм, что препятствовало его устройству на офиц. должность, особенно преподавательскую. В 1925–28 читал лекции в религиозно-филос. Об-ве «Братство Серафима Саровского», кружках «Хельфернак» и «Космическая Академия наук», за что в 1928 был арестован и выслан в Н. Новгород на три года.
В 1920–30-х в лейпцигском «Zeitschrift fur slavische Philologie» («Ж-л славянской филологии») К. опубликовал три немецкоязычных обзора текущей исследовательской лит-ры о Достоевском.
По возвращении в Л-д в нач. 1930-х К. нашел ПД преобразованным в Ин-т рус. лит-ры. В условиях унификации методологич. многообразия 1920-х в марксистско-ленинском духе К. практически отказался от работы над Достоевским и занялся переводами (для собр. соч. Стендаля), ред. готовящихся в ИРЛИ изданий (отд. томов из собр. соч. Пушкина, Гоголя), составлением сб. в изд-ве «Сов. писатель» («Стихотворения Д. В. Веневитинова», «Поэты-петрашевцы»), подгот. текста и комм. к готовившемуся в ГИХЛ Полн. собр. соч. Н. А. Добролюбова и т.п.
Оригинальные исследования К. в этот период связаны с общими институтскими планами: в связи с работой над юбилейным собр. соч. Пушкина (1937) появляются три статьи о его поэмах. В год юбилея Лермонтова вышла статья « Автобиографическая основа “Маскарада” » (1941) (Лит. наследство. Т. 43–
К. участвовал в составлении картотеки Древнерусского словаря Ин-та языка и мышления АН СССР. С 1933, не будучи штатным сотрудником, влился в науч. жизнь Отдела древнерусской лит-ры ИРЛИ. В перв. пол. 1930-х продолжал исследование легенды о граде Китеже, защитил в ОДРЛ канд. дис. по этой теме, в 1936 издал ее на базе ПД в виде монографии. С 1937 ОДРЛ включился в подготовку 10-томной «Истории русской лит-ры», в первых двух томах кот. К. написал неск. глав. Увидел напечатанной только часть своей объемной работы (I-й том вышел в 1941, II-й - после смерти автора). То же относится к отд. статьям К. по древнерусской лит-ре. Остается неопубл. почти готовая докт. дис. К. « Русское областное летописаниеXI–XV вв. и связанные с ним памятники письменности и фольклора », над кот. он трудился до посл. дня жизни в блокадном Л-де.
Дружеский круг в 1930-е К. находил в доме Б. Томашевского и И. Медведевой, где собирались М. Лозинский, Н. Анциферов, Л. Гинзбург, С. Бонди, А. Ахматова, Г. Гуковский, Д. Лихачев и др. Устные свидетельства донесли человеч. облик К. как «незаурядной личности», бескомпромиссной и бескорыстной, «побега дворянской культуры» России, всегда «безукоризненно одетого», с «властной, авторитетной и вместе с тем изящной» манерой речи, «необыкновенно образованного, со знанием иностранных языков и европейской литературы», считавшего себя «поздним славянофилом», страстного охотника (Д. Лихачев); «очень талантливого» со «своеобразным характером в духе героев Достоевского» (К. Муратова); «красивого мужчины, с благородным лицом, умными, несколько лихорадочными глазами, среднего роста, худощавого, с бородкой клинышком», чем-то напоминавшего Алешу Карамазова (К. Чистов, З. Томашевская). В 1920-е на его лекции в ЛГУ «студенты ходили толпами» (Д. Лихачев), в 1930-е на заседаниях Отдела древнерус. лит-ры и Отдела фольклора в ИРЛИ «все ждали его выступлений»-содокладов, кот. были «не только интересными, но и весьма основательными» (К. Чистов). К. вызывал к себе как восторженное, так и неприязненное (из-за особенностей характера и нередкого превосходства над оппонентами) отношение; «врагом» К. был А. Долинин, будто бы воспользовавшийся его мат-лами по «Подростку» Достоевского во время ссылки К. в Н. Новгород (Д. Лихачев). И. Ямпольский вспоминал, что оба ученых в 1930-е «оспаривали друг у друга приоритет на издание черновых рукописей “Братьев Карамазовых”».
В блокаду, не имея трудовой продовольств. карточки (из-за отсутствия офиц. должности), К. страдал от голода больше своих коллег, однако писал до посл. дня, несмотря на истощение. К сер. февр. 1942 у К. уже не было сил эвакуироваться по открывшейся «дороге жизни» через Ладожское озеро. И. Медведева отвезла на санках брошенного близкими К. в стационар для больных членов СП, где он вскоре умер. Место захоронения неизв.
Мировоззренч. основы исследований К. следует искать в Серебряном веке: это, в первую очередь, опора на А. Шопенгауэра, Ф. Ницше, неокантианцев, Вяч. И. Иванова. Так, представление о двойственной природе личности Достоевского и его героев восходит у К. к учению Шопенгауэра о противоречии между «мировой волей» и человеческим разумом (рассудком). К. строит свою «схему» духовной жизни писателя: выявляя неск. «духовных перерождений» на протяжении жизни Достоевского, он считает их бессознательными «волевыми актами», независимыми от интеллектуальной работы; духовная жизнь Достоевского лишена поступательной непрерывности ― «экстатический» художник, подверженный мгновенным мистич. озарениям, спустя время осмысляет и приспосабливает их к условиям земной реальности. Здесь исток «пневматологического» метода К.: поэтика, психология и идеология писателя определяются типом его «духовной организации», ритмом его духовной жизни. При этом шопенгауэровскую бессмысленную инстинктивную «волю к жизни» К. соединяет с телеологизмом христианского вероучения - и в духовной судьбе Достоевского обнаруживается «воля как религиозное начало личности», стремление к Богу, вступающее в трагич. противоречие с сознательным индивидуально-ограниченным разумом-рассудком писателя, одним из модусов кот. является «мечтательcтво» как увлеченность социально-гуманистич. утопиями 1840-х.
В статьях К. заметны следы эстетич. идей Ницше, в ряде случаев восходящих к Шопенгауэру: «аполлоновское» (созерцательно-разумное) и «дионисийское» (связанное с катастрофич. мистикой «мировой воли») искусство, возможность «оправдания мира» лишь в «аполлоновской» эстетич. созерцательности. Осмысляя Достоевского в названных категориях, К. говорит о духовном «дионисизме» писателя. К обоим мыслителям восходит и мнение К. о музыке как высшем из искусств, непосредственно выражающем «мировую волю», или, по К., волю к «сверхличному».
Очевидно близки К. идеи главы баденской школы неокантианства Г. Риккерта о двух типах наук - о природе и о культуре; последние ориентированы на познание неповторимых, единичных явлений и кладут начало гуманитарному знанию как таковому. Насущной задачей становится выработка особой методологии гуманитарных наук, в частности разработанного К. метода изучения конкретного шедевра «с точки зрения его индивидуального генезиса», в последовательной смене рукописных и печатных редакций.
Особое влияние оказала на К. кн. ученика Риккерта Б. Христиансена «Философия искусства», русский перевод кот. (СПб., 1911) имел необычайный успех (см.: трактат «Смысл идеализма» П. Флоренского, кн. «Смысл тв-ва» Н. Бердяева, учение о «доминанте» Р. Якобсона и др.). Актуальными для К. стали мысли о «волевой природе субъекта», «воле как принципе активности», активности как «устремленности к цели». Концепцию худож. произведения как «телеологического единства», состоящего из «напряженности и разрешения», К. положил в основу своих исследований романа «Подросток»: его структуру определяет «закон целесообразной активности», присущий индивидуальному «волевому акту» человеческого «я». Широта эстетич. подхода Христиансена сказалась у К. в уподоблении романа Достоевского полифонич. музыке. К., по сути, предварил концепцию «полифонического романа» М. Бахтина, однако полифония у него не диалог «живых образов идей» персонажей и рассказчиков, а взаимоотношение их индивидуальных воль, разными путями вливающихся (или не вливающихся) в «сверхэмпирическое» единство. Религиозный скептицизм Христиансена остался чужд К.: «сверхэмпирической» целью для него является не автономная «метафизическая глубина» самого человека, а воссоединение личности с Богом.
Сам К. считал себя непосредственным продолжателем Иванова, впервые осуществившего синтез различных приемов историко-лит. исследования: религиозно-философского, биографического и формально-эстетического - в работе « Достоевский и роман-трагедия » (1916). В брошюре « Достоевский. Совр. проблемы историко-лит. изучения» (Л., 1925), дав очерк истории достоевсковедения в России, наиболее перспективным К. признал универсальный подход Иванова, соединивший «принцип миросозерцания» с «принципом формы», что стимулировало изучение поэтики писателя в 1920-е. Вслед за Ивановым К. писал о «символизме» Достоевского и выделял у него ключевые символы («живая жизнь», «мечтательство», «подполье» и др.), «трагическая коллизия» кот. и порождала, по его мнению, «роман-трагедию» (термин Иванова). В неопубл. лекциях о Достоевском К. говорил о том, что эта жанровая форма, впитав, помимо «психологической и фабулярной», «идеологическую» мотивировку «катастрофы», эволюционировала, начиная с «Преступления и наказания», в «роман-теорему» (термин К.), в кот. филос. проблемы «актуально решаются», однако не в рациональной, а в религиозно-волевой сфере (см.: РО ИРЛИ РАН. Р. I. Оп. 12. № 833. Л. 20–23).
Характерное для К. отождествление Достоевского с его героями восходит к психологическому методу Д. Овсянико-Куликовского (произведение - модель души художника), однако углубленному, с одн. ст., «пневматологией» (душевные особенности Достоевского К. объяснял типом его «духовной организации»), с другой - элементами социологического подхода (индивидуальная душевная жизнь Достоевского 1840-х впитала в себя, по К., и обществ. психологию своего времени - социально-утопическое «мечтательство»). Вслед за Овсянико-Куликовским К. называл Достоевского художником-«экспериментатором».
Вклад К. в методологич. поиск литератороведения 1920-х тесно связан с его текстологич. открытиями и обобщениями. Стоя у истоков российской текстологии, К., наряду с Л. Гроссманом и др., уже с кон. 1910-х пополнял корпус текстов Достоевского (статьи в ж. «Время» и «Эпоха», «Дневнике писателя», вторая часть исключенной IX гл. романа «Бесы» ― «У Тихона»), одновременно вырабатывая и уточняя приемы атрибуции и установления канонического текста писателя. Сетуя на недостаточно квалифицированное издание рукописей Достоевского в перв. пол. 1920-х, К. намечал гл. эдиционно-текстологические принципы (точность, обязательную датировку, преемственность в публ. редакций и вариантов), утверждал способность текстологии решать вопросы поэтики: так, причастность романа изв. жанру может быть нагляднее обнаружена в рукописях, чем в законченном тексте («Достоевский. Современные проблемы…»). Резкая критика А. Долинина занимает значительную часть составленного К. текстологич. обзора публ. 1917–33 « Лит. наследство Достоевского за годы революции ». Здесь же К. раскрывает собств. принципы текстологической работы: «не только удобочитаемая передача текста, но и... передача его внешних особенностей...» (Лит. наследство. Т.
Познакомившись с идеями Н. Пиксанова задолго до его статьи «Новый путь лит. науки. Изучение творческой истории шедевра. (Принципы и методы)» (1923), К. становится увлеченным приверженцем телеогенетического метода (суть кот. в изучении эволюции замысла конкретного произведения по рукописным и печатным редакциям исходя из «целесообразности» всех худож. элементов для передачи опр. идейно-эстетич. задания). Собств. универсальную методологию, примененную им к анализу тв-ва не только Достоевского (в работах, посвящ. романам с сохранившимся рукописным корпусом ― «Подростку» и «Братьям Карамазовым»), но и Пушкина, Лермонтова и др., К. строит на объединении «синтетизма» Иванова с телеогенетическим изучением истории текста, или «творческой истории» (прежде всего рукописной), того или иного произведения. Именно «текстология дает точку опоры для всех без исключения методологических тенденций историко-лит. анализа» («Достоевский. Современные проблемы…»). «Индивидуально-генетический» подход определяет и границы биогр. метода - доэстетической стадией замысла произведения, освещаемой фактами биографии, мемуарами, перепиской.
Осн. внимание К. направлено на изучение поэтики. Хотя, по свидетельству Д. Лихачева, К. не интересовала формальная школа, в его работах просматриваются точки соприкосновения с ней: представление о форме как осн. носительнице специфики искусства («форма произведения всегда менее всего произвольна, всегда предусматривается не сознанием, а как бы инстинктом художника» ― см.: Ненаписанная поэма Достоевского // Ф. М. Достоевский. Статьи и мат-лы / Под ред. А. Долинина. Вып. 1. Пг., 1922), системный подход к худож. произведению как к структурному единству составляющих его компонентов (см.: Роман «Подросток» как худож. единство // Ф. М. Достоевский. Статьи и мат-лы / Под ред. А. Долинина. Вып.
Дань социологич. методу К. отдает не только в статьях о Достоевском 1840-х (из-за отсутствия рукописного корпуса произведений этого периода изучение их «творческой истории» было невозможным), но и в работах по древнерус. лит-ре (в написанных им гл. акад. «Истории русской лит-ры» движение никониан связывается с гос. политикой Алексея Михайловича, делавшего ставку на дворянство, а старообрядчество - с протестом закрепощаемого крестьянства, торгового люда, старой знати).
Гл. вклад К. в науку о лит-ре - в сфере достоевсковедения. Его работы о Достоевском связаны как тематическим, так и теоретич. единством, хотя в силу внешних причин (идеологизированный контекст 1920–30-х, ссылка, отсутствие офиц. статуса, мат. необеспеченность и т.п.) К. не удалось издать обобщающую работу о тв-ве Достоевского. Однако из совокупности его статей, в кот. он использовал возможности различных подходов и методов, воссоздается адекватный образ писателя на основе взаимной корреляции (биографического, психологического, телеогенетического, религиозно-философского, сравнительно-исторического) воссоздается образ писателя. методов исследования. «Пневматология» Достоевского как субстрат его психологии, идеологии и поэтики – магистральная мысль К.
Еще в 1923, заканчивая изучение рукописей и переписки Достоевского в ПД, К. наметил для себя план «историко-лит. обобщений»: проследить развитие и выявить сущность религиозно-философских взглядов писателя, исследовать большие романы Достоевского в свете рус. лит. направлений XIX в. и обозначить в них западные лит. влияния. Каждая из статей - этап на пути к обобщающему труду - «одновременно и очерку биографии, и очерку по истории религиозно-философских воззрений, и очерку художественной формы Достоевского» (РО РНБ. Ф. 4. № 97).
Благодаря его немецкоязычным работам К. ― один из авторитетнейших на Западе рус. достоевсковедов. В изд. 1926-го с рукописями «Жития великого грешника», «Бесов» и «Подростка» помещены статья К. « Rekonstruktion von Dostojewskis Entwurf zu dem Roman “DasLebeneinesgrossenSünders” » («Реконструкция наброска к роману Достоевского “Житие великого грешника”») и его исследование « HandschriftlicheAufzeichnungen,VariantenundBriefezudemRoman “Jüngling” » («Рукописные заметки, варианты и письма к роману “Подросток”») с изложением «творческой истории» романа. Большая работа К. о «Братьях Карамазовых» (1928), также не имеющая аналога на русском яз., состоит из шести глав. В первой ― «Отцеубийство и учение Федорова о “телесном воскрешении”» ― К. доказывает, что в основу замысла «Братьев Карамазовых» легли идеи Н. Федорова, «пропущенные» Достоевским сквозь призму учения Вл. Соловьева и соотнесенные с собств. построениями; полемизирует с предпосланной его «Предисловию» к рукописям последнего романа Достоевского статьей З. Фрейда «Достоевский и отцеубийство». Во втор. главе ― «Мистика Достоевского и образ старца Зосимы» ― К. прослеживает эволюцию образа праведного старца в романах писателя. В высказываниях Зосимы - собств. мистические прозрения Достоевского, что хорошо видно именно в рукописях, где они еще не облечены в специфич. стилистику православного иеросхимонаха. Третья глава ― «Четыре ведущие идеи в учении старца Зосимы» ― раскрывает осн. черты религиозно-филос. мировоззрения этого героя. В четвертой главе ― «Алеша и Грушенька» ― речь идет о практическом воздействии личности и учения Зосимы на героев романа. Пятая глава ― «Византия и Рим» ― исследует вопрос о соотношении восточной (православной) и западной (католической) духовных тенденций в «Братьях Карамазовых». Противопоставление Востока и Запада проявляется, по мысли К., и в системе образов, и в композиции, и в речевом стиле. В последней главе ― «Достоевский и Жорж Санд» ― вскрывается логика лит. заимствований, обусловленных жанровыми задачами русского писателя.
Значителен вклад К. в изучение древнерус. лит-ры. Перспективным оказался его подход к летописанию как к творч. процессу. Благодаря сочетанию культурно-исторического и телеогенетического методов ученый первым показал и доказал причастность суздальского епископа Дионисия к созданию Лаврентьевской летописи.
Статья « К лит. истории повести о Николе Зарайском » (ТОДРЛ. Т. V. Л., 1947) восполнила пробел в изучении одного из важнейших памятников Древней Руси; К. дал описание и датировку 19-ти его списков, но не успел перейти к целостному иссл. Незавершенную работу после смерти К. продолжил Д. С. Лихачев.
Новаторской как по методу, так и по науч. результатам признана статья « Культ Рода и Земли в княжеской средеXII-XIII веков » (ТОДРЛ. Т. XVI. М.-Л., 1960. Перепеч.: Из истории рус. культуры. Т. II. Кн. I. М., 2002). Исходя из установленного по памятникам факта противоборства двух концепций княжеской власти на Руси в XII в. ― провизантийской и русско-языческой ― К. выявляет и исследует религиозную основу последней, древнего языческого культа Рода и Земли. Он впервые ставит вопрос об огромном обществ. значении этого культа, доказывает его определяющее влияние на архетипы сознания древнерусского человека, затрагивает проблему двоеверия.
В кн. К. « Китежская легенда. Опыт изучения местных легенд » (М.-Л., 1936) текстологич. анализу подверглись как лит. памятники древности, так и устные сказания о «затонувшем граде». Хотя разделяемый здесь К. «областнический» подход во многом себя изжил и предложенный ученым вывод: «Китеж как Кидекша» ― не признается исторически достоверным, огромный собранный мат-л, сочетание анализа письменных и устных источников, оригинальные сопоставления остаются ценным вкладом в русскую медиевистику и фольклористику.
Член СП СССР.
Архив: РО ИРЛИ РАН. Ф. Р I. Оп. 12. № 826–840; Ф. Р I. Оп. 12. № 388–398; РО РНБ. Ф. 4. № 97; Ф. 262. № 11; СПФ АРАН. Ф. 134. Оп. 2. № 704.
Соч.: Неизв. статья Ф. М. Достоевского «Петербургские сновидения в стихах и прозе» // Русская мысль. 1916. Кн. 1; Достоевский и шестидесятники: Ист.-лит. мат-лы // Совр. мир. 1917. № 1; Достоевский и «Египетские ночи» Пушкина // Пушкин и его современники. Вып. 29–30. Пг., 1918; Неизданная глава романа «Бесы» // Былое. Пг., 1922. Кн. 18 (перепеч.: «Бесы»: Ант. русской критики. М., 1996); Идеи французского утопич. социализма в мировоззрении Белинского // Венок Белинскому / Под ред. Н. Пиксанова. М., 1924; «Мировая гармония» Достоевского // Атеней. 1924. № 1–2 (перепеч.: O Dostoevskom: stat'i P.M. Bitsilli, V. L. Komarovich, Iu. Tynianov, S. I. Gessen / Introduction by D. Fanger. Providence, 1966; Властитель дум. Ф. М. Достоевский в рус. критике кон. XIX - нач. XX в. СПб., 1997); Юность Достоевского // Былое. Кн. 23. Пг., 1924 (перепеч.: O Dostoevskom… Providence, 1966); «Бесы» Достоевского и Бакунин // Былое. Кн. 27–28. Пг., 1925; Генезис романа «Подросток» // Лит. мысль. Вып.
Лит.: Крюкова Т. Хронологич. список трудов В. Л. Комаровича // ТОДРЛ. Т. XVI. М.-Л., 1960; Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского. Изд. 3-е. М., 1972; Писатели Л-да: Биобиблиогр. справочник. 1934–81 / Авт.-сост. В. Бахтин и А. Лурье. Л.: Лениздат, 1982; Богданова О. Василий Леонидович Комарович // Вопросы лит-ры. 1988. № 9; Долинин А . Факты говорят о другом // Вопросы лит-ры. 1989. № 3; Лихачев Д. Избр. Воспоминания. СПб., 1997; Бобров А. Д. С. Лихачев и В. Л. Комарович // Арзамас. Нью-Йорк, 2000. № 8; Бобров А. (В. Л. Комарович) // Дмитрий Лихачев и его эпоха: Воспоминания. Эссе. Док-ты. Фотографии. СПб., 2002; Вовина-Лебедева В. В. Л. Комарович - исследователь русских летописей // ТОДРЛ. Т. 57. СПб., 2006; Вовина-Лебедева В. Школы исследования русских летописей: XIX–XX вв. СПб., 2011; Богданова О. «Братья Карамазовы» в Германии: В. Л. Комарович и З. Фрейд о посл. романе Ф. М. Достоевского // Русское литературоведение ХХ в.: Имена, школы, концепции: Мат-лы Междунар. науч. конф. (М., 26–27 нояб. 2010). СПб., 2012; Богданова О. «Забытый» русский литературовед В. Л. Комарович // Вестник Моск. ун-та. 2012. № 6; Романова Г. Наследие Достоевского в Германии (изд-во «Пипер» и В. Л. Комарович) // Вестник МГПУ. М., 2013. № 2.
О. Богданова
