Маркович Владимир Маркович

МАРКÓВИЧ Владимир Маркович [28.11.1936, Алма-Ата Казахской ССР - 25.6.2016, СПб., похоронен на Киновеевском кладб.] - литературовед, историк русской лит-ры.

Родился в семье преподавателей вузов. Отец, Марк Михайлович М., физик, в разное вр. являлся доц., зав. каф., деканом, проректором Каз. гос. пед. ин-та им. Абая. Мать, Нина Сергеева Смирнова, фольклорист, проф. (с 1951), зав. каф. того же ин-та, руководитель отд. казахского фольклора АН Каз. ССР, Член-корр. АН Каз. ССР (с 1951). От отца М. унаследовал лекторский дар и склонность к аналитич. мышлению, от матери - интерес к гуманитаристике. В 1954 закончил школу № 33 г. Алма-Аты, в 1959 - ист.-филол. фак-т Каз. гос. пед. ин-та им. Абая. В 1962 - аспирантуру при том же ин-те, до 1971 там же работал преподавателем каф. русской и зарубежной лит-ры. В 1966 защитил канд. дис. « Два типа классич. русского романа в перв. пол. ХIХ в. ». По инициативе Г. А. Бялого и Г. П. Макогоненко защита состоялась в ЛГУ. В 1971 по приглашению Г. П. Макогоненко М. приехал в Л-д и работал штатным преподавателем в ЛГПИ им. А. И. Герцена. В 1972 избр. на должность доц. каф. истории русской лит-ры ЛГУ, где работал до последних дней (с 1984 - в должности проф.). В 1982 защитил докт. дис. « Тургеневский тип русского романа ».

Метод М.-ученого сложился в период «оттепели», когда стали доступными ранее находившиеся под запретом работы М. М. Бахтина и наследие формальной школы. В нач. 1960-х ему посчастливилось прочитать единственный находившийся в Алма-Ате экземпляр «Проблем поэтики Достоевского», перевернувший, по его признанию, сознание молодого ученого. Вскоре познакомился с трудами формалистов, представленными в моск. биб-ках. Закономерно, что одна из перв. работ М. « Из наблюдений над композицией “Евгения Онегина” » (1963), представляющая собой имманентный анализ романа, методологически ориент. на незаконченную ст. Ю. Тынянова «О композиции “Евгения Онегина”». «Статья М. целиком построена на внимании к особенностям поэтики романа: к совмещению разнородных стилевых элементов, затем – к совмещению разнородных жанровых элементов, затем – к смысловой многоплановости» (М. Виролайнен). Поэтологич. исследование приводит к выводу о композиционной полифонии романа, кот. сопутствуют полифония стилевая и жанровая. Т.о. обнаруживается, что продемонстрированный Бахтиным принцип идеологич. полифонии романов Достоевского является одной из важнейших сущностных характеристик пушкинского поэтич. слова. Эту идею М. разрабатывает и в ст. « Юмор и сатира в “Евгении Онегине” » (1969) , доказывая, что ирония регулирует взаимоотношения всех элементов и уровней романа. Уже в этих работах М. демонстрирует «свободу от предвзятых идей», кот. «становится не только знамением времени, но имеет методологическое значение» (М. Виролайнен).

Такая свобода позволила М. по-новому «прочесть» и роман Лермонтова. В 1967 вышла ст. « ”Герой нашего времени” и становление реализма в русском классич. романе », вызвавшая полемич. отклик В. Мануйлова (Можно ли назвать Печорина сознательным поборником зла? (Полемич. заметки) // Проблемы теории и истории лит-ры. Сб. ст., посв. памяти проф. А. Н. Соколова. М., 1971). Традиц. лермонтоведение не могло принять выдвинутый в работе тезис о сознательности позиции Печорина. Однако проанализированный мотивный уровень (в терминологии того времени ― «символический подтекст», см. также ст. « О лирико-символич. начале в романе Лермонтова “Герой нашего времени” » , 1981) делает этот тезис бесспорным, а выявленные автором символич. мотивы, пронизывающие весь текст, открывают новые смысловые пласты и демонстрируют сам механизм смыслообразования в романе.

В 1971 появляется тургеневедческая ст. М. « О проблематике романа “Отцы и дети” », а в 1975 - первая монография « Человек в романах Тургенева », относящаяся, по словам М., «к числу типологических». В связи с интересом к типологии форм, свойственным зрелым трудам М., следует назвать имена Ю. Манна, Б. Успенского, Ю. Лотмана, работы кот. также повлияли на науч. метод исследователя. М. анализирует четыре первых романа Тургенева как систему, сложившуюся и существующую по единым эстетич. законам. В центре его внимания – изображение человека, но все многообразие персонажного поля тургеневских романов М. типологически распределяет по «пяти уровням человечности», находя общ. черты у героев разных текстов. В перв. главе монографии М. описывает работу повествовательных инстанций, обходясь без совр. нарратологической терминологии, не известной в то вр. сов. литературоведению. Эта возможность решать исследовательские задачи, исходя из требований конкретной аналитич. ситуации, а не применять готовый метод и соответствующий ему терминологич. аппарат освобождают исследование М. от терминологич. перегруженности и формируют узнаваемый индивидуальный стиль ученого.

Втор. монография М. « И. С. Тургенев и русский реалистич. романXIXв. (30-е - 50-е гг. )» (1982) продолжает первую, подключая к синхронному анализу системы тургеневских романов описание их диахронной эволюции. Фоном для анализа тургеневской поэтики стали романы Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Герцена и Гончарова. Внимание ученого прежде всего сосредоточено на структуре сюжета и характера, но, как всегда, анализ этих уровней подчинен более общей задаче – описанию возникающей в тексте картины мира. Монография М. представляет становление русского романа от периода «символического реализма» (В. Виноградов) через опыты натуральной школы к его тургеневскому варианту. Уточняется само понятие «реализма» как типа лит-ры, соединяющей «социально-историческую, бытовую, психологическую конкретность с вселенскими, а иногда и трансцендентными универсалиями», решается вопрос о способах такого парадоксального соединения в каждом из анализируемых романов.

Интерес к парадоксу проявился и в след. монографии ― « Петербургские повести Гоголя » (1989), посвящ. интерпретации «аномальной» онтологии гоголевского Петербурга на фоне Петербурга пушкинского. Поэтологическим ключом к этой интерпретации явился анализ повествовательной системы цикла. Показательно, что исследование М. широко используется в нарративном описании гоголевской прозы посл. лет. И тем не менее метод автора невозможно определить как нарратологич. стратегию. В монографии М., представляющей собой герменевтич. прочтение цикла Гоголя, нарратология превращается в герменевтич. практику, подсказанную самим текстом. М. иллюстрирует свой ключевой тезис ― «повествование в петербургских повестях стилистически неоднородно и явно неоднородны здесь позиция и облик повествующего лица». Одна из функций (смыслообразующая функция) этой неоднородности – подключение к лит. форме возможностей «низовой» культуры, в диапазоне от анекдота до легенды. Будучи связан с мифогенным хронотопом Петербурга, такой нарратив приобретает мифологич. измерение. И в аспекте синтактики (мифогенный рассеянный субъект повествования), и в аспекте семантики (апокалиптическое вторжение хаоса в петерб. «космос») исследование М. представляет собой целостную концепцию. Интерпретация тв-ва Гоголя, часто являвшегося мат-лом для создания совр. теории прозы в работах формалистов, демонстрирует принципиальное отличие литературоведения М. от предшественников. Гл. вопрос формальной школы «как сделано?» дополняется иным ― «зачем?». Отвечая на него, М. вновь демонстрирует свободу от пресуппозиций, кот. на этот раз становятся установки формально-структурного метода. Рассуждения о «целях Гоголя» предсказывают ход, кот. предпринимает М.: от анализа позиции имплицитного автора к выяснению позиции автора конкретного. В ст. « Автор и герой в романах Лермонтова и Пастернака (“Герой нашего времени” ― “Доктор Живаго”) » (1996) М. впервые после провозглашенной Р. Бартом «смерти автора» возвращается к проблеме автора-творца текста, основываясь на поэтологич. анализе. Эта работа – методологич. вариант постановки проблемы автора в совр. науч. парадигме. Такого рода проблемные ст. были собраны М. в сб. « Пушкин и Лермонтов в истории русской лит-ры » (1997). Все они содержат анализ классич. текстов «с целью уточнения общего представления о литературном процессе ХIХ–ХХ вв.».

Именно логика лит. процесса и - шире - логика развития русской культуры стали предметом внимания М. в посл. годы. Закономерно, что объект его исследований расширился, включив лит-ру вт. пол. ХIХ–ХХ (« Трансформация пушкинского мифа о поэте и поэзии в лирике поэтов ленинградского андеграунда», «” Архаические” конструкции в “Палате № 6” » ― 2005, « Субъективное авторское повествование и кризис реалистического нарратива (роман Л. Толстого “Воскресение”) » ― 2012), а также критику и литературоведение. Кн. « Мифы и биографии: Из истории критики и литературоведения в России » (2007) посвящ. специфическим для русской культуры отношениям критики и лит-ры, лит-ры и литературоведения. Основываясь на аналитич. описании единичных культурных феноменов (ст. о «Горе от ума», о пушкинской критике), важнейших концепций (ст. о С. Шевыреве, В. Веселовском, Г. Гуковском), индивидуальных биографий литературоведов ХХ в. (ст. о Г. Бялом, Г. Макогоненко, В. Вацуро), М. приходит к выводам об уникальности русского мира, совмещающего в себе два противоположных культурных типа ― «исторический», «западный», современный» и «архаический», «традиционный», «восточный» (М. Элиаде). «Трагическая аномалия выглядит неустранимой, представляется возможным лишь чередование двух вариантов проявления ее трагизма – напряженно катастрофического и вялотекущего <…>. В то же время аномальность культурного сознания в принципе всегда может обернуться непредсказуемостью, т.е. <…> богатством возможностей». Такой «открытый» конец одной из посл. книг М. - узнаваемая черта всех его науч. исследований.

Работам М. присуще не только единство узнаваемого стиля и сходство композиционного построения, но и глубокое единство подхода к самому разнообразному мат-лу, что позволяет говорить о существовании устойчивых философско-теоретич. оснований его науч. деятельности, кот., однако, обычно не эксплицируются. С одн. стор., метод (и отчасти терминология) М. очевидно перекликается с герменевтикой и рецептивной эстетикой; с другой ― анализы М. строятся как демонстрация невозможности фиксации смысла текста, в ходе кот. обнаруживаются специфические для каждого произведения, автора и лит. направления механизмы смыслообразования. В наиболее общем смысле анализ М. всегда демонстрирует то, что Поль де Ман называл «литературностью», т.е. невозможностью приписать лит. тексту какую-либо форму положительного существования. Отсюда вытекает одна из характерных особенностей анализов М., объединяющая их с деконструкцией, ― их принципиальная, можно сказать, структурная неопровержимость, хотя М. крайне далек от того, чтобы заявлять об окончательности собств. анализов - напротив, он пост. позиционирует свою работу как звено в исследовательской традиции. Так, «Повести Белкина» М. анализирует как текст, опирающийся на традицию беллетрист. прозы, но пост. опровергающий свойственные этой традиции шаблоны и схемы (ст. « ”Повести Белкина” и лит. контекст » ― 1988). Происходит это г.о. за счет парадоксального соединения различ. жанровых моделей, в результате чего оказывается, что пушкинские повести не укладываются ни в одну из них. Пушкинский текст, согласно М., не отрицает сложившиеся беллетрист. традиции, а проблематизирует их, тем самым лишая читателя возможности завершить свои отношения с текстом, придать ему законченный смысл. Критика, указывающая на какие-то неучтенные М. модели смыслообразования в пушкинском тексте, способна лишь обогатить, но не опровергнуть его анализ.

В результате фундаментального методологич. сдвига, объединяющего М. и деконструкцию, переосмысляется статус различий и несовпадений между моделью и текстом. Различие уже не воспринимается как признак несовершенства модели, как нечто, требующее ее обязательной коррекции – напротив, оно само становится центром смыслообразования. Подход, применяемый М. к лит. произведениям, оказывается вполне приложим и к жизни реального человека (ст. « Г. П. Макогоненко - ученый и человек » ― 2000). Однако в то же вр. именно текст о Макогоненко оттеняет те аспекты мышления М., в кот. его пути с деконструкцией действительно расходятся. М. описывает Макогоненко как субъекта, находящегося в пост. актив. взаимодействии с сов. идеологией – жизненным аналогом системы устоявшихся лит. моделей. Суть этого взаимодействия состоит в борьбе с несвободой, кот. навязывает идеология. Нетрудно заметить, что взаимодействие Макогоненко с социалист. идеологией строится по той же модели, что и взаимодействие Пушкина с беллетрист. традицией в «Повестях Белкина». Свобода определяется М. чисто негативно как «свобода от», это свобода не верить в офиц. мифы, не участвовать в обязательных ритуалах, на пределе, свобода от любого принуждения. Вопрос о том, на чем может основываться мировоззрение, полностью независимое от внешнего идеолог. воздействия, не ставится. Именно такая негативная концепция свободы – на этот раз свободы авторской или читательской – возникает у М. во мн. анализах лит. произведений XIX в., начиная с его интерпретации «Горя от ума» (ст. « Комедия в стихах А. С. Грибоедова “Горе от ума” » ― 1988).

Освобождение читателя, реализация утопич. свободы эстетическими средствами выступает для М. одним из осн. этосов русской лит-ры XIX в. В наиболее чистом виде читательская свобода фигурирует при анализе посл. представителя этой лит-ры – убивающего реализм Чехова. При этом единств. целью освобождения читательского сознания от ограниченности становится сама обретенная читателем свобода. Чехов, в отличие от автора «Евгения Онегина», не наполняет эту свободу каким-либо новым содержанием; вместо этого, он «выводит своего предполагаемого читателя за пределы классического реализма, но не в мир какого-то иного литературного направления <…> а в известном смысле просто в никуда. Или, вернее, он возвращает читателя к самому себе» (« Пушкин, Чехов и судьба “лелеющей душу гуманности” » ― 1996 ) . Настойчиво проводимая М. связь между деконструкцией разного рода устоявшихся смыслообразующих моделей и читательской свободой, причем свободой, имеющей подчас довольно отчетливые полит. обертона, по необходимости объективно предполагает центральную для критики М. Фуко связь между властью и знанием. Практика чтения, кот. предполагает русская классика в интерпретации М., оказывается поэтому сродни фукольдианской критич. практике: она формирует свободного этич. субъекта, способного к стилизации собств. индивидуальности через актив. обнажение пределов предзаданного эпистемологич. горизонта. Возникающая т.о. свобода не может быть описана через позитивные термины - позитивное описание неизбежно зависело бы от некритически воспринятого нормативного поля. Поэтому свобода - авторская, читательская, эстетическая или политическая - совершенно закономерно описывается у М. сугубо негативно.

Так, два принципиально некомплиментарных дискурса - деконструктивистский и критический - находятся у М. в отношениях взаимной подчиненности: в конечном счете, ни один из них не доминирует над другим. С одн. стор., деконструктивистский анализ инструментален по отношению к критич. практике: деконструктивистское прочтение худож. текстов как читателем, так и исследователем позволяет приблизиться к свободе как высшей ценности, лежащей за пределами искусства как такового. С др. ст., весь критич. дискурс об освобождении субъекта инструментален по отношению к аналитич. практике деконструкции: вывод об освобождении читателя позволяет М. поставить точку с запятой в потенциально бесконечном анализе неравенств, смещений и ускользаний, не фиксируя при этом насильственно смысл текста. Т.о., если анализ наполняет критич. практику М. конкр. содержанием, то критич. дискурс позволяет его анализу достичь уровня законченной интерпретации, сохраняя при этом принципиальную открытость.

Формулируя наиболее ценную для него метод. установку, М. писал: «Рядом с распространенным в нашем столетии типом литературоведа - проводника определенного “учения” (метода, школы, направления и т.п.) был и остается необходимым другой тип исследователя - человек, проходящий ту или иную школу, но сохраняющий самостоятельность по отношению к ней (да и к любой другой), а потому и способный выполнить жизненно важную для науки функцию накопления и объединения того, что должно быть сохранено и расширено ради дальнейшего ее развития». Эти слова - своего рода самохарактеристика. Несводимость к опр. науч. парадигме, открытость любому направлению и способность остаться самим собой определяют деятельность М. и как организатора науки. В посл. два десятилетия были подготовлены и под ред. М. и В. Шмида вышли в свет сб. научн. трудов, посвящ. острым и дискуссионным вопросам совр. филологии ― « Русская новелла » (1993), « Автор и текст » (1996), « Парадоксы русской лит-ры » (2001), « Существует ли петербургский текст? » (2005), « Проблемы нарратологии и опыт формализма / структурализма » (2008), « Событие и событийность » (2010), « Проза Н. В. Гоголя. Поэтика нарратива » (2011) и др. Эти сб-ки объединили отеч. ученых и зарубежных славистов и признаны классич. трудами в филологической и - шире - в гуманитарной науке. Начиная с 1990-х по инициативе, при участии и под рук. М. на филологич. фак-те СПбГУ реализуются науч. проекты, получившие поддержку отеч. и зарубежных фондов. М. был одним из гл. исполнителей проектов «Петерб. литературоведч. школа» (грант Президента РФ для ведущ. Науч. школ РФ, 1996–99, 2000–02) и «Разработка теоретич. основ истории лит-ры» (Тематич. план НИР СПбГУ, 2006–08). Под рук. М. на каф. истории русской лит-ры СПбГУ осуществляется изучение сложнейших вопросов теории совр. гуманитарного знания, среди кот. особо можно выделить теорию лит. процесса и теорию совр. гуманитарного дискурса. Эти иссл-я получили поддержку в рамках федеральной целевой программы Мин-ва образования и науки РФ «Научные и научно-пед. кадры инновационной России» («Иссл-е актуал. проблем теории и истории лит-ры в контексте совр. гуманитарного знания» ― АВЦП «Развитие науч. потенциала высшей школы», 2009–10; «Разработка теории повествовательных моделей и нарративных структур: фундаментальные проблемы совр. нарратологии» ― Тематич. план НИР СПбГУ, 2009–13; «Иссл-е спорных вопросов совр. герменевтики: теория и практика» ― НИР из средств СПбГУ, 2011–13). В результате работы по этим проектам на каф. истории русской лит-ры СПбГУ сложилась науч. школа, в кот. вошли не только авторитетные ученые-филологи, опытные университетские преподаватели, но и перспективные молодые исследователи – аспиранты и студенты. Фундаментальная гуманитарная наука – в силу самой природы исследуемого ею объекта - предполагает прежде всего не коллектив. работу, а индивидуальную интеллектуальную деятельность, требующую широкой науч. эрудиции, высокого профессионализма и, не в посл. очередь, личностной зрелости. Обладая ярким талантом, М. оказался способен объединять в работе разных ученых для решения масштабных задач, определяющих перспективу развития совр. гуманитарной науки, а также подключать к этой работе талантливую молодежь, обеспечивая тем самым преемственность традиций отеч. науч. школы и ее будущее.

На протяжении ряда лет М. в кач-ве отв. редактора выпускал сб. ст. по мат-лам межд. конф., организуемых об-вом «Пушкинский проект», а также сб. по мат-лам научн. конф. школьников России, кот. проводит это об-во под его рук. и при его непосредств. участии.

М. выступал с д-дами на межд. научн. конф. и симпозиумах в Венгрии, Дании, США, Германии, Южной Корее, Украине, Израиле, а также на многочисл. конф. в России. В теч. мн. лет он является организатором научных Апрельских чтений каф. истории русской лит-ры, посвящ. памяти Г. П. Макогоненко, создателя этой ежегодной конф.

М. был одним из ведущ. преподавателей филфака СПбГУ. Неотъемлемой частью науч. и культурной жизни СПб. стал общий курс «Истории русской лит-ры перв. пол. ХIХ в.», кот. с 1972 с неизменным успехом читался М. на фак-те (в отд. годы также и на фак-те журналистики). Впервые в практике российского вузовского преподавания М. разработал и в теч. мн. лет читал теоретич. курс «Герменевтика». Новаторский характер имеет его лекц. курс «Теория лит. процесса» для магистрантов филфака. Он стал одним из создателей историко-лит. курса «Развитие русской лит-ры ХI–ХХ вв.». Лекторское искусство М. отличает редкое сочетание завораживающей красоты и совершенства концепции с науч. честностью и интеллектуальной глубиной. Но, м.б., самой существенной его чертой становится мощный гуманитарный ресурс: науч. слово М. воспринимается слушателями как слово, открывающее им правду о самих себе. И в этом своем кач-ве лекции М. сближаются с собств. предметом - самой лит-рой. Науч. исследования М. стали основой его ежегодно обновляемых спецкурсов для студентов русского отд. ― «Становление русского классического романа в первой половине ХIХ в.», «Тургеневский роман», «Фантастика в русской прозе эпохи романтизма», «Эволюция прозы Пушкина», «Лермонтов и русская культура ХIХ–ХХ вв.», «Проза и ее место в тв-ве Лермонтова», «Между проповедью и игрой: О типах худож. смысла в русской лит-ре», «Есть ли теория у истории лит-ры?», «Герменевтические практики» и мн. др. На протяжении всех лет своей деятельности в стенах филфака М. руководит занятиями спец. семинаров для студентов-русистов (в посл. годы это - «Классика и авангард»), работой над дипломными соч. и магистерскими дис.

Свидетельством междунар. признания М. как ученого и педагога стала его работа в кач-ве приглашенного проф. в ун-тах г. Печ (Венгрия, 1989), Сев. Каролины (США, 1992), Оттавы (Канада,1993), штата Канзас (США, 1995), Гамбурга (Германия, 1999–2000), штата Висконсин (США, 2004), а также выступления с отд. лекциями в ун-тах Германии, Швейцарии, Дании, Голландии, США.

Много сил М. отдавал повышению уровня преподавания русской лит-ры в средней школе. На протяжении десятилетий он читал лекции в петерб. Ин-те усовершенствования учителей, в Летней школе учителей в с. Михайловское (Пушкинские Горы), преподавал в Академ. гимназии при СПбГУ.

Усилия М. были направлены и на популяризацию результатов науч. исследований. Его публичные лекции неизменно собирали широкую аудиторию слушателей, интересующихся русской лит-рой и русской культурой. В 2009–10 М. стал участником проекта «Золотой Фонд лекций “Русского мира”» (Фонд «Русский мир»), и теперь его блистательные по мысли и лекторскому исполнению курсы «Герои русского романа» и «Позднее тв-во А. С. Пушкина» доступны широкому кругу пользователей.

Под науч. руководством М. защищены 30 канд. и 2 докт. дис. Он руководил работой многочисленных иностранных стажеров-исследователей.

В 2003 М. был награжден юбилейной медалью «В память 300-летия СПб.». В 2006 стал лауреатом премии СПбГУ «За пед. мастерство». В 2007 присвоено звание «Почетный работник высшего проф. образования РФ».

Соч.: Из наблюдений над композицией «Евгения Онегина» // Известия АН КазССР. Сер. обществ. наук. Вып. 1. Алма-Ата, 1963; Проблема личности в романе Лермонтова «Герой нашего времени» // Известия АН КазССР. Сер. обществ, наук. Вып. 5. Алма-Ата, 1963; Герой и персонаж в поэме Гоголя «Мертвые души» // Филологич. сб. Вып. 4. Алма-Ата, 1965; Два типа классич. русского романа в перв. пол. XIX в. Автореф. канд. дис. Л., 1965; «Герой нашего времени» и становление реализма в русском классич. романе // Русская лит-ра. 1967. № 4; Юмор и сатира в «Евгении Онегине» // Вопросы лит-ры. 1969. № 1; Возможности метода // Вопросы лит-ры. 1969. № 6; Русская лит-ра перв. пол. XIX в. // КЛЭ. В 9 т. М., 1971. Т. 6; О проблематике романа «Отцы и дети» // Известия АН СССР. Отд. лит-ры и яз. 1971. Вып. 6; Русская лит-ра перв. пол. XIX в. // БСЭ. Т. 22. М., 1975; Человек в романах Тургенева. Л., 1975; Развитие реализма в русской лит-ре // Вопросы лит-ры. 1976. № 3; О русском реализме XIX в. // Вопросы лит-ры. 1978. № 9; Über der russischen Realismus des 19. Jahrhunderts // Kunst und Literatur. 1979. № 4; Всегда ли бесспорно бесспорное? (Неск. полемич. замеча­ний о принципах комментирования классики) // От Грибоедова до Горького. Л., 1979; Предмет потребления или стимул? (О новых кн. Ю. Манна) // Звезда. 1980. № 7; Сон Татьяны в поэтич. структуре «Евгения Онегина» // Болдинские чтения. Горький, 1980; Роман Тургенева «Рудин» и традиции натурал. школы // Русская лит-ра. 1981. № 2; Трагическое в сюжете «Накануне» // Slavica. XVIII. Debrezen, 1981; Кто такой Базаров? // Лит-ра в школе. 1981. № 4; О лирико-символич. начале в романе Лермонтова «Герой наше­го времени» // Известия АН СССР. Отд. лит-ры и яз. 1981. Вып. 4; Лермонтов и русская проза XIX в. // Лермонтовская энц. М., 1981; Чужая речь и взаимодействие речевых манер в романе Гончарова «Обыкновенная история» // Филологические науки. 1982. № 2; И. С. Тургенев и русский реалистич. роман XIX в. (30–50-е гг.). Л., 1982; М. Ju. Lermontov's «Parus» // Russische Lyrik. Eine Einführung in die literaturwissenschaftlicheTextanalyst. München, 1982; Тургеневский тип русского реалистич. романа: Автореф. докт. дис. Л., 1982; «Дневник лишнего человека» в движении русской реалист. лит-ры // Русская лит-ра. 1984. № 3; Балладный мир Жуковского и русская фантаст. повесть эпохи романтизма // В. А. Жуковский и русская культура. Л., 1987; «Повести Белкина» и лит. контекст // Пушкин: Иссл. и мат-лы. Вып. XIII. Л., 1988; Комедия в стихах А. С. Грибоедова «Горе от ума» // Анализ драм. произведения. Л., 1988; Комедия Н. В. Гоголя «Ревизор» // Там же; К вопросу о различении понятий «классика» и «беллетристика» // Классика и современность. Л., 1989; Петерб. повести Н. В. Гоголя. Л., 1989; Искусство и художник в русской прозе эпохи романтизма // Искус­ство и художник в русской повести XIX в. Л., 1989; «Дыхание фантазии» // Русская фантаст. повесть эпохи ро­мантизма. Л., 1989; И. С. Тургенев // Русские писатели: Биобиблиогр. словарь. Т. 2. М., 1990; А. С. Грибоедов // Русские писатели. 1800–1917: Биогр. словарь. Т. 2. М., 1991 (в соавт.); Книга А. Н. Веселовского «Поэзия чувства и сердечного вообра­жения» и ее судьба в отеч. литературоведении // Наследие А. Н. Веселовского. Л., 1992; О трансформациях «натуральной» новеллы и двух «реализмах» в русской лит-ре XIX в. // Русская новелла: Проблемы теории и истории. СПб., 1993; О значении незавершенности в прозе Лермонтова // Russian Lite­rature. XXXIII–IV. Amsterdam, 1993; О лермонтовских реминисценциях в поэзии О. Мандельштама // Русская лит-ра. 1993. № 2; О значении чудесного в русской лит-ре XIX в. // Российский литературовед. ж. 1994. № 3; После постструктурализма: О кн. В. Шмида «Проза как поэзия» и некот. аспектах совр. ситуации в литературоведении // Russian Studies: Ежеквартальник русской филологии и культуры. СПб., 1995. № 2; Миф о Лермонтове на рубеже XIX–XX вв. // Russian Literature. XXXVIII. Amsterdam, 1995; «Горе от ума» и движение русской лит.-крит. мысли (XIX - нач. XX вв.) // «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской...»: Сб. СПб., 1995; Русский европеец в повестях Тургенева 1850-х гг. // Vortäge und Abhandlungen zur Slavistik. Hrsg. von P. Thiergen. Munchen, 1995; Нужен ли нам Тургенев? // Круг чтения. М., 1995; Автор и герой в романах Лермонтова и Пастернака: «Герой нашего времени» - «Доктор Живаго» // Автор и текст: Сб. СПб., 1996; О значении «одесских строф» в «Евгении Онегине» // Пушкин и другие. Новгород, 1997; Пушкин и Лермонтов в истории русской лит-ры: Статьи разных лет. СПб., 1997; Реминисценции «Медного всадника» в лен. неофиц. поэзии 60–80-х гг. (К проблеме петерб. текста) // Πολυτροποn: К 70-летию В. Н. Топорова. М., 1998; А. С. Пушкин: Рro et contra: В 2 т. СПб., 2000 (совм. с Г. Потаповой); «Новое» и «старое» в суждениях русской зарубежной критики о Пушкине (1937) // Пушкин и культура русского зарубежья. М., 2000; Г. П. Макогоненко - ученый и человек // Памяти Г. П. Макогоненко: Сб. СПб., 2000; О «трагическом значении любви» в повестях И. С. Тургенева 1850-х гг.: Предварительные замечания // Поэтика русской лит-ры: Сб. М., 2001; Парадокс как принцип построении характера в русском романе ХIХ в.: К постановке вопроса // Парадоксы русской лит-ры: Сб. СПб., 2001; Лермонтов и его интерпретаторы // Лермонтов: Рro et contra. СПб., 2002; «Горе от ума» в критике и литературоведении ХIХ–ХХ вв. // «Век нынешний и век минувший…»: Комедия А. С. Грибоедова «Горе от ума» в русской критике и литературоведении. СПб., 2002; Концепция «стадиальности лит. развития» в работах Г. А. Гуковского 1940-х гг. // НЛО. 2002. № 55; О соотношении комического и трагического в пьесе Гоголя «Ревизор» // Гоголь как явление мировой лит-ры. М., 2003; Between Utopia and Play // Rusistica. Vol. 13. Seul, 2003; A «Bronzlovas» reminiszcencial a 60–80-as évek Leiningradi nem hivatalos költiszetiben: Aprevári sröveg po problemejcinor // Törtinelom is Mitosr Sentpitavár 300 éve. Budapest, 2003; Загадки лермонтовского романа // Лермонтов М. Герой нашего времени. СПб., 2004; Уроки Шевырева // Шевырев С. Об отеч. словесности. М., 2004; Scholarship in the Service and Disser of the «The Little Tragedies». Madison, 2004; Пушкин как персонаж лирич. поэзии «лен. андеграунда» // Analisie ren alb Deuten. Wolf Schmid zum 60 Geburtstag, Hamburg. 2004; «Задоры», Русь-тройка и «новое религиозное сознание»: О телесности духовного и спиритуализации телесного в 1-м томе «Мертвых душ» // Wiener Slawistischer Almanach. Band 54. München, 2004; Безумие и норма в петерб. повестях Гоголя // Гоголь Н. Записки сумасшедшего: Повести. СПб., 2004; Поиски метода как поиски себя (О новой кн. Д. Бетеа) // Мир русского слова. 2004. № 19; Трансформация пушкинского мифа о поэте и поэзии в лирике поэтов лен. андеграунда // Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2005. Вып. 1; В. Э. Вацуро: Мат-лы для иссл-я // В. Э. Вацуро: Мат-лы к биографии. М., 2005; О том, как Вадим Эразмович Вацуро не стал доктором филол. наук // Там же; История и современность в прозе Пушкина // Пушкин А. Повести Белкина: Избр. проза. СПб., 2005; «Архаические» конструкции в «Палате № 6» // Дискурсивность и художественность: Сб. М., 2005; Пушкин и реализм: Некот. итоги и перспективы изучения проблемы // The Pushkin Handbook. Madison, 2005; О Бахтине «подлинном» и Бахтине «реальном» // НЛО. 2006. № 79; Безумие и норма в петерб. повестях Гоголя // Гоголь Н. Записки сумасшедшего. СПб., 2006; Мифы и биографии. Из истории критики и литературоведения в России: Сб. СПб. 2007; Избр. работы. СПб., 2008; Субъективное авторское повествование и кризис реалист. нарратива: Неск. замечаний // Проблемы нарратологии и опыт формализма / структурализма: Сб. СПб., 2008; Роман Тургенева «Отцы и дети» в отеч. литературоведении 1952–2006 гг. // Тургенев И. Отцы и дети. СПб., 2008 («Лит. памятники»); Тургеневские повествования о «лишних людях» // Тургенев И. Рудин. СПб., 2009; Некот. парадоксы кн. Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями» // Феномен Гоголя. СПб., 2011; «Трагическое значение любви»: Повести Тургенева 1850-х гг. // Тургенев И. Первая любовь. СПб., 2012; III раздел «И. А. Крылов и А. С. Грибоедов в лит. процессе 1-й четв. ХIХ в. Через обличение и назидание - к пониманию» // История русской лит-ры XIX в: В 3 т. Т. 1 / Под ред. Е. И. Анненковой. М.: Академия, 2012; Имя, характеристика и история персонажа в сб. Гоголя «Миргород» // Имена в русской литературе. Wiesbaden: Harrassowitz Ferlag. 2013; Трансформации русской лирики в перв. трети ХIХ в. // Русская лит-ра. 2015. № 2.

Лит. : Концепция и смысл: Сб. ст. в честь 60-летия проф. В. М. Марковича / Под ред. А. Муратова и П. Бухаркина. СПб., 1996; Профессора СПбГУ: Библиогр. словарь. СПб., 2004; Щербенок А. Анализ и критика в работах В. М. Марковича: Д-д на конф. в честь 70-летия проф. В. М. Марковича 26.12.2006 // http://lit.phil.spbu.ru/article.php?id=11 ; Филологический фак-т СПбГУ: Мат-лы к истории фак-та. СПб., 2008; Виролайнен М. «Евгений Онегин»: Методы анализа пушкинского романа в ист. освещении. Учеб. пособие. СПб., 2011.

Е. Григорьева, А. Щербенок