Носов Сергей Анатольевич

НО́СОВ Сергей Анатольевич [19.2.1957, Л-д] - прозаик, драматург.

Родился в семье инженеров. Окончил ЛИАП (1980) и заочное отд. Лит. ин-та им. М. Горького (1988). Работал инженером, сторожем, ред. в ж. «Костер» и на «Радио России». Начинал как поэт. В 1979–80 член ЛИТО Гл. Семенова. Член СП России с 1991. Участник поэтич. антол. «Поздние петербуржцы» (СПб., 1995).

Индивидуальный, неповторимый тон его поэзии (по словам В. Топорова, «у Н. свой голос, своя интонация в стихах - очень чистый и безошибочный питерский голос», «свой круг тем каждая из которых, сама по себе, достаточно традиционна, но вся совокупность их, весь расклад свидетельствуют о небанальности мировидения и мироощущения») впоследствии найдет отражение в его петерб. прозе. Стихия непонятных ощущений - доминирующий лейтмотив, проходящий через всю поэзию этого автора. Наверное, поэтому «стихи Н., пронизанные дыханием сегодняшнего дня, все же не слишком зависят от времени».

В перв. кн. « Внизу, под звездами » (1990) и « Памятник Во Всем Виноватому » (1994) Н. ироничен, причем в зоне авторской иронии оказываются не столько специфич. реалии постсов. действительности, сколько базовые принципы постиндустриальной либерально-гуманист. цивилизации, обнаруживающие всецело абсурдную природу. В ряде произведений речь идет о толерантности, принимающей парадоксальную форму торжества деструктивных, а порой и патологич. интересов всякого рода меньшинств над естеств. правами нормального большинства. Так, в рассказе « Вне закона » Н. изображает об-во, где гетеросексуальная любовь находится под строгим запретом, а рассказ « Гуманистический идеал антропофагии » построен в форме декларации прав людоедов-гуманистов (тема гуманистич. и цивилизованной антропофагии получит продолжение и развитие в романе Н. « Член общества, или Голодное время »). Среди произведений, носящих эксперимен. характер, особенно выделяется жанрово-стилевой оригинальностью « Труба » (подзаголовок - «Остатки романа»). Здесь автор-рассказчик излагает историю своей долгой работы над романом под назв. «Труба», оказавшимся неудачным, и пересказывает его содержание. Разумеется, пересказ носит сугубо игровой характер, осложняясь целым рядом вносимых в первоначальный вариант текста корректив, немотивированных отступлений, и своеобразной полемикой автора с гл. героем «Трубы» литератором Клементьевым.

Уже в кн. «Внизу, под звездами» проявляется основной принцип тв-ва Н.: вся лит. ткань сб. построена на соединении абсурда и реальности. Тема человеч. одиночества и тема неразрывной связи микромира сознания человека и макромира космоса соединяют отдельные, сюжетно никак не пересекающиеся, рассказы, записки и вариации. Люди живут, работают, любят, но все это оказывается пустотой, нулем в сравнении с небом и звездами. Человек у Н. затерян в бесконечном мировом пространстве вселенной. Он - маленькое одинокое существо, стоящее посреди мировой пустыне и не видящее цели собств. жизни. В рассказе « У костра » автор повествует именно о таком человеке. В безымянном герое, преподавателе физики, на перв. взгляд нет ничего особенного, способного вызвать негативное отношение читателя к персонажу. Но именно это ничего и является страшным. Перед читателем герой с «нулевой составляющей». Вся его жизнь - бесцельное механич. движение. Кольцевая композиция (в начале и в конце возникает образ костра) подчеркивает, что вся жизнь героя - бесконечный повтор одного дня, опис. в рассказе. И хотя ничего экстраординарного не происходит, у читателя остается ощущение пустоты и беспросветной мглы, т.к. «человек» оказывается лишенным настоящего, будущего и прошлого: «…восемь лет он выступал с одним и тем же докладом <…>. И тут же отмечал факт парадокса: он ловил себя на отсутствии мысли. Оставалось одно ощущение - неясное, смутное, знакомое любому человеку; обычно оно появлялось ВДРУГ, но он научился вызывать это: ощущение того, что все уже было».

Мотив неба, звезд рефреном проходит через все рассказы: « Архитектурные излишества », « День Любови », « Комиссарова ночь », « Лунное затмение », « Головачевы » и др. Конструируется некая пространственная параллель между миром земным и миром небесным. Жизнь протекает и на земле (в мире людей) и на небе (в мире звезд). Однако жизнь людей, представленная в рассказах как искусственно созданная реальность, противопоставлена жизни звезд - живой и бесконечно прекрасной: «Звезды, они не просто мерцали, а сияли, светились, они жили, и было их очень и очень много». Абсурдностью, иррациональностью окутан мир героев всех произведений Н . , но только в перв. рассказе «Архитектурные излишества» нечто странное, существующее за гранью сознания, выходит на поверхность и поглощает человека. Герой текста, науч. сотрудник Дмитрий Константинович Черенков, соглашается подежурить ночью в «какой-то архитектурной организации» вместо своего знакомого Фролова. Когда же он приходит на пост, с ним начинают происходить необъяснимые вещи, в результате кот. он сам превращается в статую. Поместив героя в иррациональное пространство, Н. одновременно вводит читателя в мир интертекста, в кот. соединяются различные герои, мотивы и сюжеты мировой лит-ры. Образ пришедшего к Черенкову проверяющего, несомненно, соотносится с Мефистофелем и воплощает в себе мистическое, инфернальное начало. Он испытывает героя, желая забрать его душу: «…ты у меня, Фролов, последний остался. Я уже всех проверил. Теперь твоя очередь». Человек превращается в статую, белую, холодную, каменную, теряя самое важное - духовную основу, именно ее ищет и не находит у Черенкова «проверяющий». Произнеся слово « мачта » вместо загаданной проверяющим « мечты », гл. герой растворился в «Великой пустоте». А значит, навсегда потерял ту нить, кот. связывала его когда-то в детстве с космосом и небом. Там, среди звезд, он умел находить и отличать «Гончих Псов от Волос Вероники» и «Алькор в созвездии Большой Медведицы», он «видел Персея и спасенную им Андромеду и гигантского Кита, плывущего вдоль кромки леса». В этом рассказе Н. играет с топосом ожившей статуи, несущей гибель, кот. возник еще во времена поздней античности и в косвенной форме присутствует в тв-ве Пушкина («Медный всадник», «Каменный гость», «Золотой петушок»), Л. Толстого (образ Элен в «Войне и мире»). В рассказе «Архитектурные излишества» этот топос представлен в двух худож. планах. Во-первых, ожившие статуи вводят героя в пограничный мир между сном и явью, а во-вторых, сам герой, потеряв возможность мечтать, становится живой статуей. Этот рассказ является структурообразующим стержнем всего сб., т.к. именно здесь дано объяснение духовной опустошенности героев всех остальных рассказов.

В сб. «Памятник Во Всем Виноватому» Н. продолжает развивать доминантную тему перв. кн. сб. Хаос, абсурд царят в этом мире. Кажется, что все герои сошли с ума, а вся жизнь - лишь иллюзорная, воображаемая картина, созданная каким-то безумным сознанием. Перед читателем предстает некое мозаичное полотно, сотканное из разрозненных кусочков - отд. коротких жизненных эпизодов. Читатель, все больше погружаясь в это странное метафизич. пространство, постеп. начинает терять ощущение реальности. Мир словно показал иную, скрытую, недоступную для постижения разумом бытийную сферу. И невозможно понять: абсурд ли поглотил действительность, или это и есть сама истинная, обнаженная действительность. Интересно, что для всех произведений Н. характерно отсутствие какой-либо «нормы»: есть только размытая граница между реальностью и зыбким миром хаотич. безумия. Так происходит в рассказе « Гопо Мопо », где герои одновременно существуют в двух пространствах: в какой-то квартире, погруженной в темноту и в некой трансцендентной сфере, в кот. возможно общение с чем-то непознанным. Зыбкость этой грани наблюдается и в др. рассказах: в « Экспертизе » герой приходит к врачу, чтобы подтвердить свою вменяемость; в рассказе « Вне закона » показан мир «наоборот», в кот. происходит трансформация любовных отношений между мужчиной и женщиной; в рассказе « Ответственный квартиросъемщик » герой размышляет о «бюрократо-инобытийной сфере» и пытается понять, что скрывается за формальной записью в бумагах о прописке. Жизнь и смерть сходятся в едином трансцендентном мире: «Если это и абсурд, то не лежит ли на нем отсвет какого-то неуловимого смысла бюрократо-инобытийнойной сферы <…>. Эти места заточения наших имен, наших нищих теней, тем удручают еще, что в них различимы образы - образы чего-то существенного, то есть нас самих, в общем-то их и создавших».

Интересно композиционное построение сб. «Памятник Во Всем Виноватому». В нем органично сочетаются рассказы, стихи и пьеса « Дон Педро ». В худож. ткани этой кн. стихи (под общим назв. «Сушеные цитаты») играют роль некого фона, создающего атмосферу ирреального бытия. Здесь проявилась и еще одна из ярчайших особенностей мироощущения Н. - представление о действительности как о едином тексте, в кот. культура выступает неделимым организмом, влияющим на жизнь. Именно поэтому возможно создание стих., основанного на прямых цитатах и многочисленных отсылках к культурным рядам, кот. осознают цитату и перифраз как «новый» лит. мат-л. Как и др. произведения Н., кн. «Памятник Во Всем Виноватому» пропитана интертекстуальностью как концептуальной основой целостности текста. Примером тому могут служить отсылки к чеховской «Палате № 6» в рассказах «Экспертиза», «Вне закона», «Гопо Мопо», к худож. миру гоголевских повестей, где фантастика и безумие заменяют реальность, к сатире и гротеску Салтыкова-Щедрина. В дальнейшем, основываясь на этом принципе, Н. создает роман-цитату - «Член общества, или Голодное время».

Роман « Хозяйка истории » (1999) относится, по определ. В. Топорова, к т.н. турбореализму, кот. представляет собой «реалистическое или как бы реалистическое письмо с одним-единственным фантастическим допущением» (Топоров В. Писатель завтрашней моды // Носов С. Хозяйка истории. СПб., 2000). Роман, осн. действие кот. происходит в позднесов. годы, построен в форме дневниковых записей прорицательницы Елены Ковалевой, обретающей свой уникальный дар ясновидения только в момент оргазма. Елена вынуждена существовать под неусыпным контролем спецслужб, кот. с ее помощью получают ценнейшую информацию. Однако гл. действующим лицом произведения оказывается не столько Ковалева, сколько ее второй супруг, самовлюбленный зануда М. Подпругин, выступающий в роли публикатора дневника ясновидящей и автора комментариев, объем кот. порой превышает сами записи.

Как и во всех последующих романах Н., перед читателем инвариантная ситуация, когда персонажи, являясь членами некоего сообщества (оно может быть профессиональным, культурно-просветительским, эзотерическим, фиктивным и т.д.), ощущают всецело случайный, абсурдно-нелепый характер собств. причастности к нему. Ситуация всякий раз последовательно универсализируется: обнаружив свою чужеродность одному коллективу, человек в худож. мире Н. не может слиться и ни с каким другим. Индивид в поэтич. мире Н. занят поисками собств. идентичности, но безуспешно: любая профес. деятельность, как и всякая форма существования оказывается неадекватной его индивидуальности, он всегда и везде ощущает себя лишним, посторонним и вынужден вести тягостную игру с окружающими и с самим собой. Дезориентация носит в совр. мире устойчивый и фатально-непреодолимый характер.

История жизни Олега Жильцова, гл. героя романа « Член общества, или Голодное время » (1999), начинается с рассказа о занятиях на платных курсах сверхбыстрого чтения, ненужность кот. была ему очевидна: «Спрашивается, зачем я ходил на эти идиотские курсы? Объяснить невозможно… Может, я хотел стать первоклассным корректором (Никогда не хотел.) Не знаю. Не знаю. Не могу объяснить». Этот зачин бросает свет на дальнейшие поступки героя, в значительной мере обусловленные жаждой самоидентификации, он пробует различные амплуа и роли, пытаясь обрести в окружающей действительности, становящейся все более хаотичной, хоть какое-то опр. место. В дальнейшем, по ходу развертывания сюжета Олегу предлагают пополнить ряды уличных торговцев, усопших (одному из приятелей наилучшим вариантом решения проблем героя представляется фиктивная смерть на манер толстовского Феди Протасова), членов Союза писателей (сам герой, совершенно лишенный муз. слуха, больше склоняется к Союзу композиторов) и т.д. Некот. иллюзия обретения героем своего места в жизни возникает вместе с членством в Об-ве библиофилов: он начинает заниматься щедро оплачиваемой журналист. деятельностью, наслаждается любовной связью с юной красавицей Юлией, новые друзья заботятся о его здоровье, в особенности же - о качественном и обильном питании. Однако вскоре обнаруживается, что новая работа Олега так же фиктивна (он писал заметки для несуществующей газ.), как и красота Юлии (на самом деле эта дама почти вдвое старше, чем представлялось герою, и обременена множеством физич. дефектов), а под вывеской Об-ва библиофилов скрываются антропофаги-гуманисты, кот. заботливо откармливали Олега для последующего употребления в пищу. Т.о. поиски идентичности парадоксально завершились обретением роли ритуальной жертвы, оказывающейся для героя столь же случайной, как и все прежние соц. роли.

Худож. мир романа «Член общества, или Голодное время» можно назвать частью единого петерб. текста не только потому, что действие романа разворачивается в СПб. и «образ этого города играет в архитектонике текста роль краеугольного камня, фундамента, незыблемого основания, на котором зиждутся сюжетные построения» (С. Белокурова, С. Друговейко), но и потому, что ключом к интерпретации этого произведения стала петерб. мифологема. Словами, вводящими читателя в мир петерб. текста, является фраза: «В этот день я сдал Достоевского». Читатель постеп. погружается в интертекстуальное пространство и поглощается им. Первые слова романа, двусмысленные по своей природе, ставят героя и читателя на зыбкую грань между реальностью и миром текста, где герой одновременно и оппозиционируется с худож. действительностью, и вливается в нее. Как пишет А. Скидан, герой «с ходу попадает в утробу русской литературы». Далее читатель узнает, что после ссоры с женой Аглаей (имя, отсылающее к роману Достоевского «Идиот») герой по фамилии Жильцов переселяется на Сенную, ставшую не только местом действия романа, худож. пространством, в кот. разворачивается сюжет, но и неким ирреальным, мифологич. миром, текстом в тексте. Попав в этот мир, Жильцов начинает жить по законам бесконечного пространства интертекста.

В романе « Дайте мне обезьяну » (2002) литератор Виктор Тетюрин, типичный для носовского тв-ва не нашедший себя и во всем сомневающийся герой, внезапно и совершенно случайно оказывается в команде пиарщиков, кот. ведут электоральную кампанию в одном из провинциальных городов России. Командой руководит изв. политтехнолог Косолапов, ранее проявивший себя в кач-ве богемного режиссера, мастера изысканных перформансов. Бесконечно далекий от политики Тетюрин неожиданно для себя увлекается написанием рекламно-тенденциозных текстов, воспевающих достоинства «своих» кандидатов и компрометирующих конкурентов. Пиарщики занимаются фабрикацией и внедрением в массовое сознание всякого рода мифологем, и постепенно эти симулякры начинают подменять собою эмпирич. реальность. Так, невзрачный кандидат Богатырев в ходе электоральной кампании обретает силу и уверенность, становясь похожим на величественный «богатырский» образ, смоделированный косолаповской командой. В конце концов и сам Тетюрин помимо воли оказывается одним из фигурантов творимого сюжета, он буквально раздваивается, зависая между действительностью и пропагандистскими фикциями: «Двойник Тетюрина, как Афродита из пены морской, стремительно возникал из пены и шелухи пиаровских креативов; он наливался кровью Тетюрина, обретал цвет лица и простоту мысли. Представительствуя за Тетюрина, он, фантом, все больше и больше принадлежал реальности. …Тетюрин, затосковавший по самотождественности и все еще мнивший себя истинным Тетюриным, был реальности не интересен».

В 2003 Н. в соавт. с поэтом Г. Григорьевым выпустил кн. « Доска, или Встречи на Сенной: Быль-поэма в двенадцати частях с комментариями и иллюстрациями », кот. можно с полным правом назв. «энциклопедией петербургской жизни». Сюжетом «были-поэмы» стала подлинная история о том, как оба автора в мае 1999, гуляя по Сенной, познакомились с бомжом Коляном, кот. сначала предложил им купить лосиные рога, а затем - найденную в подвале одного из близлежащих домов бронзовую мемориальную доску с именем Пушкина. «Многоголосым, пестрым карнавалом / толпа катила волны вал за валом, / бурлила, затопляя берега, / и тут мужик, который терся рядом, / нас оценив своим пытливым взглядом, / спросил: / - Орлы, вам не нужны рога? / (Такую фразу оторвешь с руками. / Я б не придумал про орлов с рогами.) / Есть тайна в нашем русском языке. / Прав был Тургенев: не язык, а чудо!». Трехстраничный комментарий к этому пассажу не только терпеливо разъясняет читателю, что здесь «фантасмагория начинается на уровне дискурса», не только настаивает на принципиальности совмещения высоких образов карнавала и людского потока с просторечным глаголом тереться , не только сообщает о роли «рогатых орлов» в играх совр. толкинистов и буддийской «Книге мертвых», не только напоминает о тех зафиксированных мемуаристами ист. эпизодах, во время кот. Тургеневу случалось произносить слова о «нашем гибком, чарующем, волшебном языке», но и развивает целый ряд ассоциаций, где лингвистич. идеи Р. Якобсона непостижимым образом уживаются с фактами существования на Сенной площади Обжорного ряда (в сер. ХIХ века) и установки на площади Манежной памятника Тургеневу (в 2001-м). Именно комментарий - энциклопедический и иронический одновременно - придает незатейливому, в сущности, бытовому сюжету поэмы эпич. многомерность и философскую глубину. Более того, комментарий Н. сочетает в себе и «герменевтическую» и «художественную» функцию: он может пониматься и как инструмент для понимания др. текста, и как самостоятельный - гиперлитературный - текст. Однако поэту Г. Григорьеву, комментатору Н. и художнику Н. Литвиновой (кот. по праву может считаться третьим автором этой кн.) удалось нечто большее: создать произведение, гл. персонажем кот. стал сам СПб. Ведь «в Петербурге все связано со всем. Затронь одно - отзовется другое. Вот и герой поэмы - современный бомж Николай - равно, как с друзьями по несчастью, связан с их предшественниками из Вяземской лавры и в той же степени - с Пушкиным. Место такое».

Роман « Грачи улетели » (2005) в критике был практически единодушно признан одним из самых ярких произведений совр. отеч. лит-ры. Однажды, еще при сов. власти, трое юных нетрезвых приятелей - Тепин, Щукин, Чибирев - вместе помочились в Неву с Дворцового моста. Много лет спустя, уже в начале следующего тысячелетия, Тепину, самому авантюрному из них, пришло в голову назвать эту хулиганскую акцию героич. перформансом, а свою веселую компанию объявить группой художников, основоположников актуального искусства. Разумеется, не все искусствоведы и культурологи согласились признать коллективное мочеиспускание произведением искусства. На страницах романа разворачивается дискуссия о природе и специфике эстетич. акта, но никаких надежных критериев, кот. позволяли бы отделить искусство от неискусства в эпоху, наступившую после «Черного квадрата», не обнаруживается. Даже Чибирев, самый трезвомыслящий из троицы, дослужившийся до директора средней школы, начинает подозревать себя в тайной причастности к худож. тв-ву: «А вдруг он взаправду художником был? Был да забыл. Или не понял». В романе изображен абсурдно-парадоксальный мир, где одни люди называют себя художниками, другие - жертвами тоталитарной государственности, третьи - берендеями, причем во всех случаях без особых на то оснований. Как всегда у Н., принадлежность индивида к любому месту, кругу, положению, сообществу, типологическому ряду обнаруживает случайный характер. Школьное директорство так же мало соответствует подлинной природе личности Чибирева, как мочеиспускательный перформанс или убийство юной подруги.

Дискурс Н. способен произвести на читателя обманчивое впечатление спонтанного «прямоговорения», между тем объективный анализ убеждает в том, что ни о какой безыскусной органичности нет речи, тексты писателя тщательно структурированы, в них продумано все до мельчайших деталей. В ряду лит. предшественников, оказавших существенное влияние на творч. манеру Н., необходимо выделить прежде всего К. Вагинова.

Широкую популярность приобрели пьесы Н. - прежде всего « Дон Педро » (1993) и « Берендей » (1994). Драм. произведения Н. отличаются зрелищностью, органично, как и проза писателя, совмещают изысканную простоту и философскую глубину.

Произведения Н. входили в шорт-листы лит. премий «Большая книга», «Русский Букер», «НОС», «Национальный бестселлер».

Лауреат премии Правительства СПб. в обл. культуры и искусства за 2015 за создание сб-ков « Тайная жизнь петербургских памятников ». Лауреат премии «Нац. бестселлер» (2015).

Соч.: Внизу, под звездами: Рассказы и повесть. Л., 1990; Памятник Во Всем Виноватому: Тексты для чтения. СПб., 1994; Хозяйка истории. СПб., 2000; Член общества, или Голодное время. СПб., 2000; Дайте мне обезьяну: Роман, рассказы, пьесы. М., 2001; Доска, или Встречи на Сенной: Быль-поэма с комм. (в соавт. с Г. Григорьевым). СПб., 2003; Пьесы: Дон-Педро. Путем Колумба // Драматург. 1995. № 6; Берендей // Ландскрона. СПб., 1996; Времени вагон // Ландскрона. СПб., 1997; За стеклом // Мастерская драматургов. СПб., 2003; Тесный мир // Балтийские сезоны. 2004. № 10; Табу, актер! // Совр. драматургия. 2005. № 2; Грачи улетели. СПб., 2005; Тайная жизнь петерб. памятников. СПб., 2008 (2014); Франсуаза, или Путь к леднику. М., 2012; Полтора кролика: Рассказы, эссе. СПб., 2012; Фигурные скобки: Роман // Новый мир. 2015. № 1; Дайте мне обезьяну. СПб.: Лимбус-Пресс, 2018.

Лит.: Топоров В. [Вст. ст. к подборке стихов Н.] / Поздние петербуржцы. СПб., 1995; Топоров В. Сергей Носов: еще один роман года // Смена. 1999. № 177–178; Топоров В. Писатель завтрашней моды // Носов С. Хозяйка истории. СПб., 2000; Урицкий А. Петерб. вариант // НГ. 2000. № 113; Славникова О. Экспансия. Опыт обозрения актуальной книж. Серии // Новый мир. 2001. № 6; Грякалов А., Грякалов Н. Человек романа, или Спастись по-петербургски // Носов С. Член общества. СПб., 2000; Скидан А. «Версия письма» в новом формате // Петербург. На Невском. 2001. № 4; Ольшанский Д. В постели с Кассандрой // Сегодня. 2001. № 36; Скидан А. [Рец. на «Член общества, или Голодное время»] // Нов. рус. книга. 2001. № 1.; Козлов Е. Неомифологизм в петерб. прозе девяностых // Звезда. 2001. № 11; Лесин Е. Протрезвевшие // Кн. обозрение. 2001. № 49; Топоров В. Сергей Носов людей не ест // Топоров В. Похороны Гулливера в стране лилипутов. СПб., 2002; Белокурова С., Друговейко С. Город и герой: Уроки по роману С. Носова «Член общества, или Голодное время» // Образ Петербурга на уроках лит-ры: Учебно-метод. пособие. СПб., 2003; Друговейко-Должанская С. Энциклопедия петерб. жизни // СПб. ведомости. 2003. 24 окт.; Биобиблиогр. справочник СПбО СП России / Сост. А. И. Белинский. СПб., 2011.

А. Большев