Парамонов Борис Михайлович

ПАРАМÓНОВ Борис Михайлович [20.5.1937, Л-д] - философ , культуролог , эссеист, поэт.

Родился в семье номенклатурного работника, в 1952 репрессированного по «Ленинградскому делу». Учился в лен. школе № 222 (б. Петришуле ), служил в армии, работал в «Лениздате», окончил веч. отд. истфака ЛГУ и в 1967 аспирантуру философского фак-та, на кафедру истории философии кот. был зачислен в 1968, оказавшись единственным на фак-те беспартийным преподавателем. В 1971 защитил канд. дис. «Славянофильство и кризис русской религиозной философии» , но вынужден был в 1974 уволиться по причине излишней самостоятельности и «вольнодумства». Работал затем в лен. Высшей профсоюзной школе культуры. К этому вр. у П. развивается склонность к неподцензурной эссеистике, вдохновленной отчасти фильмом А. Тарковского «Зеркало», рассказывающего, по толкованию П., о мудрости, заложенной в нас катастрофическим опытом отеч. истории, научившей верить не мифам, но себе. Тогда же пишется перв. вариант статьи «Культ личности как тайна марксистской антропологии» , ставшей изв. в самиздате и повлиявшей на взгляды ряда мыслителей лен. андеграунда, напр., на Т. Горичеву, Б. Гройса и др. «Повлиявшей» ― не значит превратившей в последователей. Больше того - большинство противников миропонимания, выраженного в работах П., ― из научившихся у него же эссеистич. мастерству, содержательно слишком для них противоречивому. Значение тв-ва П. ― в открытии запретных тем, в преодолении мнимых очевидностей, в интеллектуальной насыщенности и щедрости метода, в изв. степени провокативного. Но это провокативность всегда неоднозначного, близкого к художественному (и потому - антиномичного) воплощения, а не провокативность какой бы то ни было идеологии. Любая идеология антибытийственна. Если опыт П. чему-то и учит, так это адогматич. мышлению. Речь у него всегда идет о выявлении противоречий, а не об их устранении. Т.е. о творч. начале, о завязи. А для этого нужна воля к худож., словесной выразительности, неотделимой у П. от интеллектуального усилия «мысль разрешить», говоря словами Достоевского, много значившего в духовном становлении П. Столь же важны в этом отношении и ранняя восприимчивость П. к насквозь худож. методу философствования В. Розанова вкупе с психоаналитич. концепциями З. Фрейда и позже - К. Юнга. Исключительное место в становлении миросозерцания П. занял также Н. Бердяев с его персонализмом и дуалистич. трактовкой проблем свободы и Бога. Осн. сюжеты П. почерпнуты из русской культуры, истории , лит-ры. Подробно писал он, кроме названных авторов, о славянофилах и западниках, об авторах круга «Вех», о представителях формальной школы в литературоведении, о Н. Гоголе , А. Чехове, Ф. Сологубе, М. Горьком, Б. Пастернаке, И. Эренбурге, М. Цветаевой, А. Платонове, А. Солженицыне.

В 1977 П. эмигрировал, жил в Италии, по приезде написав оконч. вариант работы «Культ личности…» (входит в сб. П. «След» ), тут же переведенной на итальянский и напеч. Направление тогдашней мысли П. способствовало его контактам с итальянскими католическими кругами, кот. он в конце концов, предпочел независимую жизнь. Др. вариант - общение с итальянскими коммунистами - его тем более устроить не мог, скорее всего потому, что коммунизм враждебен духу культуры, в чем П. успел убедиться на родине.

В 1978 П. уехал из Италии, поселившись в Нью-Йорке. В США был привлечен А. Солженицыным к работе над созданием истории русской консервативной мысли. Двухлетний труд остался незавершенным, но одни его главы появились в печ. (о Б. Чичерине, о славянофильстве), др. неоднократно использовались П. в радиопередачах. В США П. сначала работал как внештатн. сотрудник Радио Свобода и БиБиСи, с 1986 по 2004 ― в штате Радио Свобода. С 1989 по 2004 вел начатую А. Синявским и В. Тольцем еженед. программу «Русская идея», переименованную в 1995 по инициативе П. в «Русские вопросы» . Затем в программе Ив. Толстого «Поверх барьеров», уже без обязательной регулярности, выступал с передачами, аналогичными «Русским вопросам», и около года вел рубрику «Русские европейцы» , легшую в основу кн. «Мои русские» . Радиоскрипты П. никогда не были импровизацией, всегда предварительно записывались на бумагу, некот. из них впоследствии публ. как в периодике, так и в сб-х П. Всего за время сотрудничества П. с Радио Свобода у него накопилось ок. 1000 скриптов.

Из замыслов, берущих начало еще в доэмигрантском, лен. периоде жизни П., существенно важна, законченная лет через десять после отъезда, уже в Нью-Йорке, работа «Горький, белое пятно» . В ней рассматривается в глубине своей так и оставшийся непроявленным тип мышления сов. классика, бывшего, вроде бы, всегда и у всех на виду - и у коммунистов, и у антикоммунистов. Оконч. оценки личности Горького автор не дает, но ставит неизбежный вопрос: чем жила Россия под властью большевиков, что при них случилось: «возвращение в допетровскую архаику или футуристический скачок. Было и то и другое. Движения, однако, не вышло, - вышел “застой”» (« Снисхождение Орфея »).

Не проявленным, между тем, остался и духовный тип самого П. Хотя О. Седакова и напис. о целой «школе Бориса Парамонова», где эта школа? Творч. (да и любому иному) изобилию подражать невозможно, его можно только имитировать. Никаких прямых учеников у П. не было. Зато были - и есть - прямые недоброжелатели. И была большая популярность. П., в прямом значении этого выражения, был «у всех на слуху» как автор радиопередач, особенно соблазнительных из-за своей малодоступности. Когда глушение западных радиостанций прекратилось, у самого П. обнаружилось желание воздействовать на «массовое сознание», что несомненно повысило градус его «провокативности».

До нач. 1990-х печ. тексты П. редко доходили до отечества, да и появлялось его крупных работ немного - в «Континенте» да в «Гранях» ― в те два года, когда этим ж. руководил Г. Владимов. Так что сведения были смутные: одно вр. его воззрения сопрягали с «почвенничеством», даже с «фундаментализмом» солженицынско-шафаревичевского толка, потом с гомоэротич. темами (они действительно долгое вр. находились в сфере его интеллектуального дискурса; одна из самых масштабных работ такого рода - «Маркизде Кюстин: Интродукция к сексуальной истории коммунизма» ; а одна из самых взрывоопасных «Солдатка» ― о благоговейно чтимой автором М. Цветаевой), как вдруг, при падении железного занавеса, выяснилось, что он едва ли не потомственный «демократ» и апологет «постмодернизма». П. на самом деле напис. о «постмодернизме» достаточно, из чего не следует, что он его проповедник или адепт, как полагают его критики, напр., А. Пурин. Много вероятней, что архетипически П. представитель традиц. культуры, скорее даже «консерватор». А следовательно, человек, склонный к ностальгии, что в перв. годы эмигрантской неопределенности и сказалось в его «почвенничестве». Он был увлечен идеей, питавшей солженицынский круг и отчетливо выраженной И. Шафаревичем, истолковавшим социализм как исключительно западный соблазн, вызванный к тому же «влечением к смерти». Фактами это не подтверждалось, и в 1986 П. опубл. статью «Низкие истины демократии: Опыт вынужденного понимания» . Ее постулат обдуман и взвешен: «У нас нет надобности отрицать все то, что говорят критики о буржуазном утилитаризме, формализме и эгоизме, питающих демократию и питаемых ею. Но мы способны показать то, что все эти, столь несимпатичные для этического идеализма, качества как раз и создают подлинно этический фундамент демократии - фундамент куда более прочный, чем тот, кот. могут дать самые возвышенные моральные устремления».

Еще углубленней с точки зрения наполненности этич. проблематикой явилась ст. П. «Конец стиля (постмодернизм)» , давшая название сб. и затрагивающая, кроме этики, и эстетику, и политику. Ее историч. перспектива восходит к идеям О. Шпенглера и ставит коренной вопрос о демократии, о ее цене: если мы готовы за нее сражаться, то должны быть готовыми за ее блага жертвовать высокими культурными ценностями. Надо любить только необходимое или не любить ничего. Лишь беспардонное краснобайство может после этого приписывать П. «стратегию трескучих оргвыводов о судьбах Родины» (К. Кобрин).

«Оргвыводы» П. оказались более чем достоверными. В 1985 он опубл. статью под заглавием вроде бы «краеведческим»: «Канал Грибоедова» , исследование о грядущей номенклатурной приватизации в СССР как цены, за кот. коммунисты могут отдать власть без кровопролития. Идея жизненная: ничем иным, кроме «материи», воинствующих материалистов не соблазнишь, эволюция их квазидуховных потребностей элементарна - от закрытого распределителя к закрытому счету в оффшорах. Как написано у П., так и случилось.

Укажем и на последнюю «неудобную» тему П., ярче всего запечатленную в кн. «Портрет еврея» и ст. «Русский человек как еврей». «Провокативная» тема эта пришла к П. тоже издалека, из поразившей его в юности кн. Эренбурга «Хулио Хуренито». «Портрет еврея» ― это и есть собственно портрет Эренбурга, писателя многажды ошибавшегося и доблестного. Когда творцу удается канонизировать свои «ошибки», возникает искусство. Восходящая к Л. Толстому мысль, приватизированная ценимым П. Виктором Шкловским. Вот и у П. наступила пора «канонизации ошибок».

Самое поразительнее в П. ― не его «провокативная» тематика, а то, что его «духовный тип» раскрылся-таки в посл. годы - и раскрылся как тип par excellence поэтический. С 2008 он весь в стихах. Писать их он всегда умел и «баловался» ими перманентно. Он и историософию превращал в поэзию, ставил ее в зависимость от спонтанно мелькнувшего впечатления, от выразительного слова. Удивительно другое, а именно то, что в семьдесят лет он решился на судьбу поэта, понял свою биографию как путь к поэтич. свершениям, увенчал жизнь «рифмами». В его бытии и всегда была важна «музыка», голос… Голос незаурядного интеллектуала, наплевавшего на все свои познавательные способности, опьяненного собств. нервной чувствительностью, готового сорваться на крик, рождающийся из ничего, ниоткуда. Но поэт знает, что кричать не дело, вместо чувствительных воплей следует найти оригинальные выражения, слова, каковых у П. в роскошном изобилии. С еще большим эффектом, чем в эссеистике, П. в стихах научился заменять тему и схему словесной игрой, умением сопрягать созвучия. Слышать в ОМОНЕ - омоним, он же синоним нынешней действительности. П. довел себя до такой степени лирич. свободы, когда лучше всего начинают писаться стихи «бог знает о чем», «за набивкой табаку», непроизвольно, как писал В. Розанов свои «Опавшие листья», ― автор, повлиявший на эстетику П. в целом. Лирика эта, вроде бы, характерно эмигрантская, ретроспективная, как ей и положено быть. Без ностальгич. мотива в ней не обойтись. Однако «ностальгия» П. в высшей степени оригинальна, отчасти родственна цветаевской: вместо разоблаченной ею «мороки» с «тоской по родине», «тоска» по изувечившему ее историю «развитом социализме». Т.е. лирич. темой становится не «благость», а «тяжесть». Та самая «тяжесть недобрая», из кот., по Мандельштаму, рождается поэзия. Она не беспочвенна, но и почвенничество П. сверхоригинально: «Русским, этруском, цыганом ли, жидом - / не изменяйте отечества видам, / как обучал журавлей Хомяков». Если бы П. вздумалось сконструировать своего «лирического героя», то он открыл бы в нем «еврея», а еще точнее ― «цыгана». Такого цыгана-почвенника. Это его, как сказали бы символисты, «невыразимое», или, разовьем Тютчева, «неизреченная мысль», противопоставленная «изреченной лжи».

Нельзя сказать, что П. преднамеренно лишает свои стихи реального, социально ориентированного содержания или замутняет его. С событийной точки зрения все его стихи как раз необычайно объемны, но связь между событиями в стихе неочевидна, полна антиномичных историко-культурных подтекстов и реминисценций. Сюжетность стихов П. совершенно нового типа: она очень далеко отстоит от построения стихов повествовательного, условно говоря, «некрасовского» покроя, когда акцент ставится на самой по себе специально рассказанной, социально значимой истории. И в то же вр., в его стихах что ни строчка - сюжет, «теснота стихового ряда», пользуясь терминологией Тынянова, сверхотчетлива, бывает, порой, и излишней, информации в буквальном смысле становится тесновато. Таким способом, «внешние события», кот. в ХХ в. привыкла брезговать лирика, как раз возвращаются П. в лирич. оборот. Но тайна стихов П. даже не в этом. Она кроется в том, что при всем блеске его чуждых сантиментам отстраненных историософских медитаций в существе своем их автор - отчаянный лирик, живущий сугубо ценностями собств. внутр. мира.

О посл. кн. П. «Мои русские» А. Генис говорит: ее «…надо понимать как “Мой Пушкин” Цветаевой. Книга получилась даже не субъективным, а интимным обзором персонажей отечественной культуры, “русскость” кот. автор смакует и утрирует. И это приоткрывает второй, сокровенный смысл парамоновского опуса: приобщить читателей, как своих, так, очень надеюсь, и чужих, к чисто русскому уму и характеру. Как-то, еще в 90-х, я услышал, что главная задача, стоящая перед новой, постсоветской Россией, заключается в том, чтобы отличить патриота от идиота. Вот тут и представляется незаменимой книга “Мои русские”». На вопрос Гениса, как оценивать тех русских, кто самоопределились в противостоянии к Западу, к примеру славянофилов, ответ автора кн. сводился к следующему: «Тут всё дело в том, что считать Европой. Нельзя ее сводить к известному набору универсалистских концепций - вроде рационального знания или, скажем, политической демократии. Европейская культурная история много богаче той картины, кот. застали славянофилы, вернее, той картины, кот. они сами составили о Европе. Они ведь были самыми настоящими романтиками, были русской ветвью мирового романтического движения, кот. росло и ширилось с самого начала XIX века. Это давно уже было замечено, эта близость их к романтизму, особенно в немецком его изводе, в т.н. йенском романтизме. Или другой пример того же рода - Солженицын. Его антизападническая позиция хорошо известна, но он ведь сам являет очень остро выраженный тип европейского мышления, не современного, конечно. Солженицын - тип пуританина, т.е. в глубине европейский. Это рыцарь веры Авраам, если воспользоваться философемой Кьеркегора. Т.е. Россия дает примеры типа мышления, да и жизненного действования, свойственного Европе на глубине ее истории. Россия - страна, на своих вершинах отнюдь не чуждая европейской, западной культурной традиции. Вектор ее движения именно туда, ее клонит на Запад, несмотря на все отклонения» (Радио Свобода. 2012. 29 дек.).

В постсов. годы П. вел рубрику «Философский комментарий» в ж-ле «Звезда», неск. раз приезжал в Россию и СПб., в т.ч. в 2011, в творч. плане наиболее продуктивном, завершившимся стихотв. циклом «Поездка на родину», с такими строфами о «любви к отеческим гробам»: «Прикосновенье сохраните / умелых рук вы: / покойник нем, но на граните / толковы буквы. // Веками каменные книги, / а не моментом, / лексемы древние exegi / и monumentum. // Я жил тогда и буду снова / в надгробных высях, / коль букву “аз” и букву “слово” / на камне высек».

П. ― лауреат неск. премий, в т.ч. ж. «Звезда» (1993), «Сев. Пальмиры» (1995), Пушкинской премии Фонда Тепфера (2005), премии «Либерти» (2006) за укрепление культурных связей между Россией и США . Его эссеистика перев. на англ., болгарск., иврит , итальянск., эстонск. яз.

Соч. : Парадоксы и комплексы Александра Янова // Континент. 1979. № 20; Частная жизнь Бориса Пастернака // Континент. 1983. № 35; Славянофильство // Грани. 1985. № 135; Канал Грибоедова // Грани. 1985. № 138; Низкие истины демократии: Опыт вынужденного понимания // Грани. 1986. № 139; Чевенгур и окрестности // Континент. 1987. № 54; Портрет еврея. СПб.-Париж, 1993; Маркиз де Кюстин : Интродукция к сексуальной истории коммунизма // Звезда. 1995. № 2; Формализм: метод или мировоззрение? // НЛО. 1996. № 14; Конец стиля. СПб.-М., 1997; Солдатка // Звезда. 1997. № 6; Снисхождение Орфея. Таллинн, 1997 ; След: Философия. История. Современность. М., 2001 ; МЖ: Мужчины и женщины. М., 2010; Только детские книги читать // Звезда. 2012. № 4; Поездка на родину // Звезда. 2012. № 5; Мои русские. СПб., 2013; Стихи // Царскосельская антология / сост., вст. ст., подгот. текста и прим. А. Ю. Арьева. СПб.: Вита Нова, 2016.

Лит. : Аннинский Л. Горький плод познания (о статье Б. П. «Горький, белое пятно») // Первое сентября. 1992. 3 окт.; Седакова О. «Всякие там Филоны Александрийские»: О школе Б. Парамонова // НГ. 1992. 21 окт.; Басинский П. Парамонов ― желтое пятно // ЛГ. 1993. 17 янв.; Арьев А. На чемпионате по ничьим // Русская мысль. 1993. 14–20 мая; Пурин А. Конец штиля (О культурологи Б. Парамонова) // Звезда. 1995. № 7; Кудрова И. В постели с Цветаевой // ЛГ. 1997. 19 февр.; Арьев А. Нескучные песни земли (К 60-летию Б. Парамонова) // Звезда. 1997. № 5; Иванова Т. Мой любимый незнакомец ― человек-стиль // Кн. обозрение. 1998. № 15, 14 апр.; Ермолин Е. Paramonov: глазами клоуна // Новый мир. 1998. № 6; Эткинд А. Два послания Б. Парамонову // Звезда. 1998. № 10; Кобрин К. He did it his way // Неприкосновенный запас. 1999. № 3 (5); Мирошкин А. Пушкин и пустота // Кн. обозрение. 2001. № 33. 13 авг.; Пустовая В. Болевые вихри мира. По страницам лит.-публиц. ж. «Nota Bene» // Континент. 2006. № 127.

А. Арьев