Пришвин Михаил Михайлович

ПРИ́ШВИН Михаил Михайлович (псевд. Михаил Хрущевский, М. Алпатов и др.) [4.2(23.1).1873, с. Хрущево Елецкого у. Ор­ловской губ.- 16.1.1954, М.] - прозаик.

Происходил из купеческого сословия. Ро­дился в имении Хрущево, купленном у поме­щика дедом П. С 1883 учился в Елецкой гим­назии. После года учебы оставлен повторно в 1-м классе за неуспеваемость, с выводом: «Безнадежен по малоспособности». В 1885 попытался совершить с друзьями-гимназиста­ми романтич. побег в «Азию», кот. рассматривал позже как свое первое, сти­хийное устремление к мечте. П. запомнилось заступничество от насмешек гимназистов («бежали в Азию, а попали в гимназию») учителя географии В. Розанова, впоследст­вии изв. публициста и философа: «Это хорошо, это необыкновенно» (« Дневники. 1918–19» ). Однако в 1889 П. был исключен из гимназии без права поступления в др. учебное заведение - за оскорбление того же Розанова. В посл. гимназич. годы увлекался чтением нелегальной лит-ры.

С осени 1889 продолжал учебу в реаль­ном училище в Тюмени, живя у дяди, крупно­го промышленника. В 1893 сдал экстерном экзамены за 7-й класс и поступил на агроно­мическое отд. химического фак-та Риж­ского политехникума. В Риге активно участ­вовал в деятельности т.н. школы пролетар­ских вождей: распространял подпольную лит-ру, переводил соч. Бебеля и Меринга, воспринимая марксизм в апокалипсически окрашенном образе «светлого буду­щего», кот. грядет после неминуемой ми­ровой катастрофы. В 1897 арестован и при­говорен к году тюремного заключения; вес­ной 1898 выслан под надзор полиции на ро­дину, в Елец.

При запрете учиться в России в 1900 получил разрешение выехать в Германию, где поступил в Лейпцигский ун-т, посещал лекции в Берлине и Иене. Учился у все­мирно изв. проф. В. Ост­вальда, В. Вундта, Э. Геккеля, К. Бюхера и др. Увлекался музыкой Р. Вагнера (за вр. учебы 37 раз слушал оперу «Тангейзер»), натурфилософией Гете. Особенно много за­нимался в лаборатории физикохимика и фи­лософа В. Оствальда. Науч. интересы и «прозрение в мещанство социал-демокра­тии» привели П. к отходу от рев. деятельности. В 1902, окончив обучение, отправился в Париж, где влюбился в В. Измалкову, студентку Сорбонны, од­нако вспыхнувшая любовь завершилась тра­гическим для П. разрывом, наложившим отпе­чаток на всю его жизнь и тв-во - «ей представляется, что он любит не ее, а мечту свою» («Дневники. 1918–19»).

Возвратившись в Россию, работал агро­номом в Тульской губ., в Клинском уездном земстве, в Петровской сельскохозяйственной академии в М. В 1904 переехал с семь­ей (в Клину П. сошелся с неграмотной кресть­янкой с ребенком) в СПб., где стал сек­ретарем редактора сельскохоз. энциклопедии, затем работал на опытной аг­рономич. станции под Лугой; публико­вался в науч. журналах; составлял популяр­ные пособия (« Как удобрять поля и лу­га », 1905; « Картофель в полевой и ого­родной культуре» , 1908).

Однако приземленность практич. науки вызывала чувство неудовлетвореннос­ти. Зато при близком общении с простыми людьми нарастало увлечение живым, разго­ворным языком, выразительной силой народ­ной речи. Выход в лит-ру был найден около 1904 при попытке П. записать мучительно пе­реживаемую историю первой любви. Перв. рассказ - « Домик в тумане » (1905; не сохр.). С 1905 подрабатывал в газ., г.о. в «Русских ведомостях», где ред. был его двоюродный брат И. Игнатов.

Летом 1906 по совету этнографа Н. Ончукова отправился для сбора фольк­лора в Заонежье - не тронутый цивилизаци­ей Выговский край Олонецкой губ. 38 сказок, собранных П., вошли в сб. Ончукова «Сев. сказки» (1908). Впечатления от путешест­вия составили кн. « В краю непуганых птиц. Очерки Выговского края » (1907). Этнографич. зарисовки, благодаря при­сущему П. «родственному вниманию» (слия­нию душой с предметом изображения), пере­росли в целостную картину хоз. де­ятельности, обычаев и обрядов северян, с большим кол-вом колоритных, художе­ственно выписанных типов сказительниц, во­плениц, бурлаков. Увлеченно описывая патри­архальные особенности быта северян, П., од­нако, избегает идеализации, не оставляя без внимания и негативные стороны жизни. На примере Выговской пустыни показана тра­гич. судьба староверчества. Книга вос­принималась как этнографич. исследо­вание, но ее достоинства проистекали не из научности, а из бесспорной ориги­нальности худож. таланта П.

Во втор. кн. путешествий П. « За вол­шебным колобком. Из записок на Крайнем Севере России и Норвегии » (1908), повествование кот. стилизовано под народную сказку, намечена сквозная те­ма тв-ва П.- тема сближения жизни и сказочной мечты, поиска прекрасного в по­вседневности. Эта кн., в кот. повество­вательная манера П. становится более сво­бодной, субъективной, - важный шаг вперед от этнографии к худож. прозе.

Познакомившись в 1907 с А. Ремизо­вым, близким ему по мировосприятию, худож. принципам и любви к народному языку, прошел у него, как и ряд др. изв. писа­телей, «школу» лит. мастерства. Ремизов ввел П. в лит. круги СПб. Под влияни­ем собраний Религиозно-философского об-ва П. совершил летом 1908 путешествие в заволжские леса на Светлое озеро, к леген­дарному граду Китежу. В живой, импрессио­нистич. манере П. воссоздал в кн. « У стен града невидимого » (1909) атмо­сферу паломничества, разнообразные про­явления «наивной народной веры», раскры­вая народную боль по утраченному религи­озному единству. П. обнаруживает сходство духовных исканий неграмотных сектантов-староверов и рафинированных столичных интеллигентов, представителей т.н. нового религиозного сознания. После возвращения из путешествия П. познакомился с кругом символистов Д. Мережковского, с А. Блоком, В. Ивановым, вновь встре­тился с В. Розановым, уже знаменитым фи­лософом и публицистом. Влияние Розанова ощутимо не только в произведениях П. этого периода повышенного интереса к религии; на протяжении всей жизни П. вел в дневниках спор-диалог с этим религиозным мыслителем. Повлиял Розанов и на более позднее обра­щение П. к форме философской лирич. миниатюры. Несмотря на благосклонное вни­мание мэтров символизма к кн. «У стен града невидимого» (см., напр.: Мереж­ковский Д. Расколовшийся колокол // Рус­ское слово. 1909. 16 дек.), П. вскоре отходит от «богоискателей»: его, всю жизнь стремив­шегося к нераздельности жизни и тв-ва («пишу как живу»), разочаровало то, что они «пишут таинственно, говорят и живут обыкно­венно».

Результатом новой поездки - в средне­азиатские степи, за Иртыш - стал цикл лирич. произведений « Черный араб » (1910), в кот. окончательно оформилось мастерство П. как художника, особое умение переплавлять реальные наблюдения в поэтич. картину целостной жизни в родстве с природой. «Черный араб» вызвал востор­женный отклик Горького, к кот. П. также испытывал опр. тяготение. Вместе с тем позиция П. была подчеркнуто независи­мой - он стоял особняком между символис­тами, с кот. его сближало внимание к эстетич. и духовной сторонам тв-ва, и Горьким, кот. был близок ему жизнеутверждением, интересом к простым лю­дям. Предрев. тв-во П. от­мечено особенно сильным влиянием стилис­тики А. Ремизова, иногда приводящим к чрезмерной вычурности, нарочитому сме­шению грез и реальности (« Иван Осляничек », 1913; « Грезица », 1916).

В 1910-е П. много путешествует, обычно проводя летние месяцы в отдаленных деревнях Псковской и Новгородской губ. В 1910–11 переходит от этнографии к чисто худож. форме, заметно колеблясь между ре­ализмом и модернизмом («Крутоярский зверь», «У горелого пня» и др.). Итогом раннего периода стало 3-томное СС П., вы­пущенное в 1912–14 руководимым Горьким изд-вом «Знание».

Важная веха в биографии П.- большая ст. « Великий Пан » (1911) влиятельного критика Иванова-Разумника, давшего раз­вернутую характеристику и высокую оценку тв-ву П. как крупного, сформировавше­гося художника, поэта космич. чувства (хотя осн. тезис критика о пантеизме П. ныне представляется спорным). Оценки кри­тиков, относивших П. к «неореалистам» за сочетание в его тв-ве реалистич. черт с усложненностью и налетом мистич. стилизации (« Крутоярский зверь », 1911; « Птичье кладбище », 1911; « Никон Ста­роколенный », 1912; и др.), были противо­речивыми: с одн. стороны, отмечалось «глу­бокое и любовное проникновение» писателя в души людей, тонкое понимание природы (В. Львов-Рогачевский), с др. - оценка его как этнографа, «без личности», «с глаза­ми вместо сердца» (З. Гиппиус). В 1912–14 много печ. в ж. «Заветы», продолжая сотрудничать в либеральных газ. «Русские ведомости», «Речь», «Биржевые ве­домости». Из газетных очерков П. составил сб. « Заворошка. Отклики жизни » (1913), давший разнообразный срез рус­ской жизни предрев. периода. Особое внимание в очерках, написанных сдержанно, без присущих более позднему П. лиризма и личностной интонации, уделяется взаимоотношениям интеллигенции и народа, отмечается нарастание соц. недо­вольства. Получив в 1914, после смерти ма­тери, в наследство надел земли в Хрущеве, П. строит дом и намеревается заняться хозяйст­вованием.

Во время Первой мировой войны П. в осн. выступал как газ. публицист, воссоздавая скупыми репортажными средст­вами обстановку воен. времени на фрон­те и в тылу. Дважды ездил корреспондентом на фронт. Худож. произведения в этот период редки. В стилизованном в духе Ремизова рас­сказе « Цепочка Иисусова » (1915) пере­плетаются народные поверья, сны, религиоз­ные предания и наблюдения над природой и жизнью волков. В рассказе « Чертова сту­па » (« Косыч ») (1916) П. создал образ ти­пичного кулака, думающего в трудное для страны время лишь о личной корысти. В рас­сказе « Страшный суд » (1917) показано всеобщее изменение отношения к войне на­кануне революции.

Проведя лето 1917 за обработкой земли в Хрущеве, П. осенью вернулся в Пг., где его застала революция. Приняв Февраль­скую революцию как ист. неизбеж­ность, к октябрьским событиям П. отнесся рез­ко отрицательно, выступив в правоэсеровской газ. «Воля народа» с большим кол-вом острых заметок, раскрывающих антина­родную, разрушительную сущность больше­вистского переворота. П. рассматривает ре­волюцию в апокалипсич. тонах, как при­ход к власти князя тьмы Аваддона, обнаружи­вая в лицах и целях революции «обезьяньи» черты, «смердяковщину», дух мещанства и корысти (« Князь тьмы », « Смех обезь­ян », « Невидимый град », « Убивец » и др.). 2 янв. 1918 П. был арестован ЧК и 2 недели находился в заклю­чении.

С весны 1918 П. жил в Хрущеве, посы­лая репортажи в моск. газ. «Раннее ут­ро» о разгуле анархии, разграблении поме­щичьих усадеб, «черном» переделе земли и произволе новой власти в провинции. П. на­меревался провести смутное время в дерев­не, занимаясь обработкой земли наравне с крестьянами. Однако осенью 1918, получив от крестьян «выдворительную», был вы­нужден покинуть Хрущево. В 1918–20 П., в поисках жизни «свободного человека», ра­ботал в различных учреждениях Елецкого у.; преподавал географию в гимназии, откуда прежде был изгнан; едва не подвергся расст­релу мамонтовскими войсками. Занимал принципиально нейтральную позицию, «ни за белых, ни за красных» (Дневники. 1918–19), выдвигая вместо полит. позиции «голубое знамя» христи­анства. В 1920 П. уехал в глубь России - на родину жены, в Дорогобужский у. Смолен­ской губ., где стал учителем словесности («шкрабом») и хранителем созданного им музея усадебного быта в Алексине (см. авто­биографич. рассказ « Школьная Ро­бинзонада » [1924] // Встречи с прошлым. М., 1976).

В 1922 П. возвращается в Подмосковье и после долгого перерыва возобновляет со­трудничество в ж. «Красная новь», «Новый мир» и др. Посылает автобиографич. повесть « Раб обезьяний » (совр. назв. « Мирская чаша », 1920; полностью опубл. в 1982) на рец. непосредственно Л. Троцкому. В повести послерев. Россия предстает как занесенная снегом ди­кая «Скифия», где разрушен традиц. уклад жизни и идет драматич. борьба культурных, духовных начал с проснувшими­ся в человеке «звериными» инстинктами. Троцкий, признав «крупные художествен­ные достоинства» повести, назвал ее, одна­ко, произведением «сплошь контрреволюци­онным» («Пришвин в воспоминаниях совре­менников»). Переизданием в 1923 книг П. («Колобок», «Черный араб») и публикацией его произведений об охоте и при­роде, детских рассказов возобновляется уча­стие П. в лит. процессе. По выходе в свет ав­тобиографич. повести о детстве « Курымушка » (1924) П. рассматривается кри­тикой как крупный талантливый писатель-«попутчик», один из лучших художников сло­ва, хотя и избегающий актуальных тем строи­тельства новой жизни и поэтизирующий про­шлое.

Придя к важному выводу о «распылении старого мира» (Красная новь. 1924. № 1), П. пытается вписаться в новую действитель­ность, не утратив собств. личности. Од­на из первых удачных попыток создания совр. очерка о людях труда - кн. « Баш­маки » (1925), в кот. конкретные наблю­дения над профес. деятельностью и характерами подмосковных башмачников, полные познавательного интереса, обретают и высокохудожественную, занимательную лит. форму. П. все чаще обращает­ся к теме природы, но это не «бегство в при­роду», а, наоборот, борьба с торжеством ме­ханистических начал через утверждение ор­ганической цельности жизни, через раскры­тие сущности природы как «зеркала челове­ка».

Как и мн. последующие произведения П. в «малой форме», кн. « Родники Берен­дея » (отд. изд. 1926) была создана на осно­ве дневников, кот. П. вел на протяжении почти всей жизни (1905–54). Поэтичные «фенологические» наблюдения в «Родниках Берендея» сочетаются с глубокими жизнеут­верждающими философскими раздумьями. Но начиная с 1920-х дневники перестали иг­рать роль только «лабораторного» мат-ла для худож. тв-ва, постепенно обре­тая черты уникального по масштабам и до­стоверности (П. поверял дневникам самые со­кровенные мысли, без оглядки на цензуру) самостоятельного произведения - обращен­ной к потомкам «летописи» трагической эпо­хи, с напряженным осмыслением современ­ности в русле традиционных религиозно-фи­лософских, этических и эстетич. исканий русской культуры, насильно прерванных ре­волюцией.

В 1926 П. поселился в Сергиевом Посаде (с 1930 - Загорск), где жил до 1937. Авто­биографич. роман « Кащеева цепь » (отд. изд. 1927) - одно из гл. произве­дений П., был тепло встречен критикой. От­мечались убедительно показанная история формирования творч. личности, раскры­тие мотивов прихода молодежи в рев. движение, запоминающиеся, правдоподобные характеры. Благодаря поддержке Горького, П. удалось издать в 1927–30 СС в 7 т. Выход в 1930 последнего тома («Жу­равлиная родина»), однако, совпал с на­чалом травли П. в печ. за «биологизм», «наивничанье», «неверие в конечные цели революции» и т.д. в связи с усилением вуль­гарно-социологич. нападок РАППа на лит. объединение «Перевал» (Григорь­ев М. Пришвин, алпатовщина и «Перевал» // ЛГ. 1930. 4 дек.; Малютин З. Очерки, становящиеся реакционными записками // На лит. посту. 1930. № 17 и др.). В отчаянии от творч. несвободы, ужасов «раскула­чивания» и отрицания личности П. был на грани самоубийства (Дневник 1930 г. // Ок­тябрь. 1990. № 7). Однако после роспуска РАППа и организации СП положе­ние П. в сов. лит-ре стабилизирова­лось, хотя критикой сознательно создавался зауженный образ «певца природы», автора бытовых очерков, охотничьих рассказов и произведений для детей.

Одно из наиболее совершенных произ­ведений П.- лирич. повесть-поэма « Жень-шень » (1933), в кот. гармонич­но выразились его «коренное» мироощуще­ние и лучшие стороны его писательского да­рования - поэтичные и в то же время точные описания природы, тончайший психологизм, дружеская доверительность интонации, сти­листич. разнообразие и выразитель­ность яз. В 1930-е П. много работал для детей, издав кн. рассказов « Лисичкин хлеб » (1939), кн. для юношества « Серая Сова » (1938) о «родственной душе» - ка­надском индейце, живущем в неразрывной связи с природой, и др.

Для творч. метода П. характерно утверждение радости жизни вопреки страда­нию, неуклонное стремление, несмотря на знание темных сторон жизни, дело свое вести «в светлую сторону». Однако «геооптимизм» П. (Горький) подвергался упрощенной трак­товке в духе идеологич. штампов соц. реализма, П. воспринимал свое жизнеутверждение как «крестную жертву»: «Я, может быть, больше других знаю и чувст­вую конец на кресте, но крест - моя тайна, моя ночь, для других я виден, как день, как цвет».

С 1937 жил в М. В кон. 1930-х П. пережил духовный переворот: завершился долгий путь П. к «Невидимому Граду» христи­анства, к Церкви, положивший начало ново­му этапу тв-ва - воплощению средст­вами искусства идеи «радостного тв-ва христианского космоса любви» (Н. Дворцова). В 1940 женился на В. Лебедевой (урожденной Лиорко), ока­завшей существенное влияние на развитие православных тенденций в его мировоззре­нии и тв-ве, а позже сыгравшей веду­щую роль в разрушении стереотипного вос­приятия П. только как «певца природы» и раскрытия его подлинного, всестороннего образа художника-мыслителя (см. об их от­ношениях в совм. книге « Мы стобой. Книга любви ». М., 1996).

В 1940 вышла в свет созданная на основе дневников кн. « Неодетая весна », в кот. П. стремился «изобразить нашу природу с животными, растениями, в живой связи меж­ду собой, как великий Дом человека» (Ок­тябрь. 1940. № 1). Тогда же в «Новом мире» (1940. № 9–10) печ. «поэма» о люб­ви « Фацелия » - одно из самых поэтич. соч. П., созданное на основе днев­никовых миниатюр. Печатание, однако, было прервано и вместо посл. части появи­лась резко отриц. статья (Мстислав­ский С. Мастерство жизни и мастер слова // Новый мир. 1940. № 11–12), обвинявшая П. в аполитичности и т.п.

Годы Великой Отеч. войны П. провел в д. Усолье под Переславлем-Залесским (Ярославская обл.). Вернувшись в 1943 в М., создал на основе воен. впечат­лений наполненную светом любви и исканий правды жизни « Повесть нашего време­ни » (1944; опубл. 1957) - «вещь со славян­ской душой».

Около 20 лет работал П. над романом-сказкой « Осударева дорога » (1-я ред. за­конч. в 1948, опубл. в 1956). Действие романа происходит в Заонежье, где П. побы­вал еще в начале века, собирая сказки, и снова в 1933, когда там строился Беломорско-Балтийский канал. Драматич. столк­новение прошлого и нового, природы и чело­века, несвободного труда и гос. необходимости послужило П. канвой для размышления над глубочайшими религиоз­но-философскими и социально-этич. проблемами. Тема рождения новой личности через нахождение пути к свободе как «осо­знанной необходимости», раскрытая в обра­зе Зуйка, решалась П. в духе христианства. Однако чрезмерная привязанность сюжета к конкретным местам, связанным с народным страданием, и невозможность высказаться открыто затруднили правильное восприятие произведения. Глубокий религиозно-фило­софский подтекст его символики становится понятным из опубликованных «лесов» к ро­ману (Наше наследие. 1989. № 1, 2).

Наиболее изв. произведение П.- сказка-быль « Кладовая солнца » (1945), посвящ. теме становления детских ха­рактеров, единства человека и природы. По­весть, в кот. блестяще соединились по­эзия природы, занимательность сюжета и по­знавательный интерес, заняла первое место на конкурсе Министерства просвещения РСФСР на лучшую книгу для детей. В 1953 П. закончил работу над повестью-сказкой « Ко­рабельная чаща » (опубл. в 1954, после кончины П.), в кот. действуют те же ге­рои, что и в «Кладовой солнца». Мотив «по­иска правды» придает повести с незатейли­вым сюжетом о путешествии детей к заповед­ному лесу (в поисках отца) философско-символич. характер. Форма «сказки» ха­рактерна для послевоенного П., увидевшего в этом жанре неогранич. возможности сближения мечты и действительности, «твор­чества небывалого», как единственно допус­тимое в условиях того вр. средство про­ведения идеи религиозного преображения мира. Для П. характерны проходящие сквозь все его тв-во, развивающиеся и видоиз­меняющиеся вместе с духовным развитием самого художника идейно-нравственные «мыслеобразы» - лейтмотивы, охватываю­щие целые комплексы идей и помогающие глубже проникнуть в целостное мироощуще­ние писателя в процессе его духовного роста: «родственное внимание», «сердечная мысль», «творческое поведение» и т.д.

П. по праву считается классиком русской лит-ры, выдающимся мастером слова, художником-гуманистом, утверждавшим це­лостность бытия и призывавшим друга-чита­теля к сотворчеству жизни. С особой остро­той звучат в наше время экологич. моти­вы тв-ва П.- тема охраны природы, взаимосвязи человека и окружающего мира, единства всего живого. Вместе с тем «Днев­ники», которые П. считал наиболее важны­ми в своем наследии, опубликованы еще да­леко не полностью. Из огромных «потаен­ных» дневников (около 25 т. среднего объема) П. предстает не только беспример­ным «летописцем» целой эпохи в жизни стра­ны, но и глубоким религиозным мыслителем, одним из создателей совр. плане­тарного мироощущения - представителем русского космизма, чьи идеи перекликаются с соч. Н. Федорова, В. Вер­надского, А. Ухтомского, А. Лосева. В контексте «Дневников» П. предстоит еще переосмысле­ние его места как писателя и мыслителя в исто­рии отеч. лит-ры.

Соч. : СС: В 8 т. М., 1982–86; Дневники. 1914–17. М., 1991; Дневники. 1918–19. М., 1994; Днев­ники. 1920–22. М., 1995; Дневники. 1923–25. М., 1999; Дневники. 1926–27. М., 2003; Дневники. 1928–28. М., 2004 (и далее); Мы с тобой. Книга любви [в соавт. с В. Пришвиной]. М., 1996; Цвет и крест. Неизвестные произведения 1906–24 гг. / Сост., вст. ст., подг. текста и комм. В. Фа­теева. СПб., 2004.

Лит. : Хмельницкая Т. Тв-во Михаила Пришви­на. Л., 1959; Пришвина В. Д. Наш дом. 2-е изд., доп. М., 1980; Пришвина В. Круг жизни. М., 1981; Пришвин и современность: Ст. и иссл. М., 1978; При­швина В. Путь к Слову. М., 1984; Курбатов В. Миха­ил Пришвин. М., 1986; Воспоминания о М. М. Пришви­не: Сб. М., 1991; Фатеев В. К Невидимому Граду: М. М. Пришвин и христианство // Сфинкс. СПб., 1995. № 1; Эткинд А. Пришвин // Хлыст. Секты. Лит-ра и революция. М., 1998; Вар­ламов А. Пришвин и Бунин: Лит. этюд // Вопросы лит-ры. 2001. № 2; Варламов А. Обнажение при­ема: История одной мистификации // Лит. учеба. 2001. Март-апр.; Варламов А. Совр. прочтение Пришвина // Лит. учеба. 2001. Сент.-окт.; Варламов А. Гений пола. «Борьба за любовь» в дневни­ках М. Пришвина // Вопросы лит-ры. 2001. Нояб.-дек.; Котельников В. Время огненного крещения личности: Дневники М. М. Пришвина 1918–39 гг. // Христианство и русская лит-ра. Сб. 4. СПб., 2002; Пришвина В. Невиди­мый град. М., 2003; Варламов А. Пришвин. М., 2003 (ЖЗЛ).

В. Фатеев