Савушкина Нина Юрьевна

СА́ВУШКИНА Нина Юрьевна [13.2.1964, Л-д] - поэт.

Мать и отец, Александра Васильевна С. и Юрий Владимирович Мурашев, - художники лен. фарфорового з-да им. М. Ломоносова. Писать стихи начала в детстве. Тогда же привлекла внимание В. Лейкина, кот. в ту пору возглавлял детское ЛИТО при газ. «Ленинские искры». В этой газ. в сент. 1974 и состоялся поэтич. дебют С.

Уже ранние стихи С. отличаются высокой версификационной культурой, но не это, а цепкая наблюдательность, метафорич. чутье и совсем не детская ирония становятся их гл. достоинствами. «Отражение» : «Впрочем, пруд никого не поил, не растил, не рожал, / Не держал на себе ни парома, ни лодки, ни флота, / Незнакомые лица на водах своих отражал. / И себя выражал через эти мгновенные фото». Уже здесь видны и незаемная, своеобычная образная система, и своя интонация, и явное уважение к петерб. поэтич. традиции, в кот. глубина символич. видения поверяется акмеистической четкостью.

К нач. 1980-х С. уже вполне сложилась как поэт, но в прессе эпохи «развитого социализма» стихи с такими характеристиками были маложеланными, поэтому публ. на долгие годы прекращаются, а на конференциях молодых поэтов С. порицают за отсутствие жизнерадостности и невнимание к светлым сторонам соц. бытия. С. работает машинисткой, затем специализируется на стенографии, увлекается рукоделием и на целое десятилетие отходит от лит. тв-ва.

Возврат происходит уже в 1990-е. Выходят две кн. С. («Стихи» , 1996 и «Пансионат» , 1999), большая подборка ― в альм. «Невский альбом» (1997). Организуются поэтич. выступления, видную роль С. играет в созданном в сер. 1990-х поэтами Т. Алферовой и В. Капустиной своеобразном поэтич. объединении «Пенсил-клуб». На узкий слой посетителей поэтич. вечеров и читателей сб., выпускаемых мизерными тиражами, стихи С. производят впечатление.

Выходящие одна за др. подборки (так, один из «толстых» лит. ж-лов - «Нева» - неоднократно обращается к тв-ву С.) наглядно свидетельствуют, что талант и мастерство С. крепнут. Весомым подтверждением становится обширная интернет-публикация в виртуальном изд. «Всемирная библиотека», а затем - выход кн. «Прощание с февралем» (2005). В том же году С. становится победителем петерб. конкурса поэтов «Заблудившийся трамвай», заслужив высокую оценку профессионального жюри.

Стихи С. обращают на себя внимание особым поэтич. видением. Вот несколько примеров: «Весь парк с высоты, как прозрачный пакет, / Упругой налит пустотой…», «Мы шли, ища скамью - / Она к холму, как марка, / Крепилась на клею…», «Губы мои холодны, как жестянка пива - / Не отличишь, когда поднесешь ко рту». Это, пожалуй, не совсем то, что на языке лит. объединений сов. эпохи называлось «поэтическими находками». С. не ищет метафору, а, скорее, видит мир как совокупность метафор, своего рода калейдоскоп. Сравнения у С. почти всегда разворачиваются в целые картины: при этом предмет, с кот. сравнивают, мельче, незначительней, бездушней того, кот. служит отправной для сравнения точкой. Примерно так же, «на понижение», работают и метафоры («эркера стакан граненый», «глаза», «вспухающие» «мокрой гречей сквозь розоватый пар волос» и т.д.). В посл. случае имеем дело с довольно редким приемом - двойной метафорой, когда за «мокрой гречей глаз» просматривается реализуемый в стихотворении фразеологизм «каша в голове».

Но нельзя сказать, что поэзия С. исполнена негативной диалектики, говоря языком экзистенциализма. В ней все время мелькают осколки образов утраченного рая, точнее - утраченной целостности. Поэт то и дело фиксирует стадии распада этой целостности. Это чувствуется и в раннем «Отражении», и в более поздней «Открытке школьной подруге» . Распад прекрасного мира первоначальной дружбы и гармонии запечатлен в пространной галерее портретов и пейзажей. И те, и другие отличаются предельной психологич. и живописной точностью и злым остроумием. Поэт зачастую доводит рисунок до степени карикатурности, но эти карикатуры не столько смешат, сколько ужасают. В стих. по преимуществу иронических, написанных в рамках деятельности «Пенсил-клуба» (в кн. «Прощание с февралем» они вошли в разделы «Дивертисмент I» и «Дивертисмент II») трагедийность доводится до абсурда и перестает быть страшной, но в таких, как «Пансионат», «Осетр» ,«Молитва» и др., острая ирония трагедии не заслоняет.

В посл. годы стихи С. становятся мрачнее. Каждая новая потеря означает новую трещину в картине-витраже мира. И лишь иногда трагедия потери разрешается катарсисом, как в стих. «Небесный лыжник» : «Для тех, кто в нижних плещется озерах / и загорает меж прибрежных трав, / исчезнувшее имя ― только шорох. / Порой, случайно голову задрав, / они заметят в облаках рисунок ― / бесформенная куртка, капюшон. / Небесный лыжник понаделал лунок / и сверху наблюдает, отрешен. / Он понимает - мир многоэтажен. / Осталось ждать на третьем этаже, / когда навстречу вынырнут из скважин/те, кто внизу о нем забыл уже».

Мотив разъединения, неизбежно господствующего в мире, для С. (или ее лирич. героини) сменяется сомнительной, но надеждой на то, что некое подобие сакрального мира юности ожидает нас по ту сторону жизни. Однако возможность такого выхода фиксируется далеко не всегда. Иное решение - в стих. «Чумная весна» , в кот. намек на надежду, напротив, оборачивается констатацией безблагодатности земного бытия: «Если хоть на мгновение под иглой / вздрогнет сухая, точно фанера, плоть, / Значит, судьба была не настолько злой, / чтоб всё живое близ меня прополоть, / перелопатив почву за слоем слой. / Иллюминатор Луны вплывает в астрал… / Кто ты - надмирный сумрачный адмирал? / Я ничего уже тебе не отдам. / Ты постепенно всех вокруг отбирал, / Чтобы мне стало пусто здесь уже, а не там».

Особая тема - рифмы С. Здесь в ее арсенале все лучшее, что наработала русская поэзия за посл. век, но выделить надо «фирменную» рифму с переносом. Специфика в том, что рифма С. практически всегда точна, но возникает не строго на конце строк, а на их стыке. Вот что пишет об этой особенности тв-ва С. Фоняков: «Особенно изощренны у Савушкиной рифмы: Иногда слово буквально разрывается рифмой пополам, иногда в создании созвучия активно “участвуют» предлоги, союзы и прочая словесная мелочь. И все это без натуги, естественно и гармонично: “С тех пор прошло немало лет, и вам / не уловить, как разрасталась / на фоне грязно фиолетовом / моя чернильная усталость, / и не почувствовали вы или / другие, как сломалась грань, и / заботы мелочные выели / мой мозг, как хищные пираньи». Переносы вообще - один из излюбленных поэтом приемов, но использует С. их не по-цветаевски, когда «страсть рвется в клочья» вместе со строкой, и не как Бродский, у которого перенос служит знаком неожиданного поворота мысли. С. же просто как бы говорит, никуда не торопясь. Перенос возникает там, где поэт прерывается на какой-то повседневный жест - например, чтобы отхлебнуть из рюмки или затянуться сигаретой. Скажем, неожиданный перенос «…И вот стою тут / В плюшевом коридоре - одна, ничья» вызван к жизни именно тем, что героиня остановилась в коридоре, и эта остановка отразилась в стихе.

Один из гл. аргументов против поэзии С. - то, что она следует в интонационном русле Бродского. Действительно, нередко она обращается к организованному двустишиями дольнику, образцы кот. широко представлены в его тв-ве. Однако даже в самых «бродских» по ритмике ее стихах наталкиваемся тем не менее на чисто савушкинские интонационные ходы («Будь неладна любовь - она пожирает детство» или «Разъяснит природа тебе любезно, что горизонтальной бывает бездна»).

Соч.: Стихи. СПб., 1996; Пансионат. СПб., 1999; Прощание с февралем. СПб., 2005; Стихи // Царскосельская антология / сост., вст. ст., подгот. текста и прим. А. Ю. Арьева. СПб.: Вита Нова, 2016.

Лит: Пугач В. Об одном поэте // Нева. 2007. № 7; Топоров В. <Рец.> // Лит. кубики. 2006. № 1.

В. Пугач