Слёзкин Юрий Львович
СЛЁЗКИН Юрий Львович [27.11(9.12).1885, Вильно - 26.7.1947, Новоалександровск Моск. обл., похоронен в колумбарии Новодевичьего кладб.] - прозаик, драматург.
Родился в семье генерала, участника русско-турецкой кампании 1877. Отец был почетным попечителем театров в Виленской губ., писал пьесы, музыку. С матерью С. в младенчестве неск. лет жил во Франции, затем (в 1894) с разведенным отцом оказался в имении Илово Витебской губ. Стихи он писал с 8 лет, а начало «писательского пути» относил к 1902, когда в газ. «Виленский вестник» под псевд. Юрий Иловцев стали публ. его стихи. В 1905 С. поступил на юридич. фак-т СПб. ун-та, в 1907 опубл. повесть «В волнах прибоя» , вызвавшую резкую реакцию в ст. «О реалистах» со стороны любимого им А. Блока: «...мелкая, мелкая, будто бы „чеховская“ наблюдательность». За эту повесть С. был даже арестован, т.к. в ней нашли «призыв к бунту», но вскоре отпущен. В 1909 С. организовал в столице лит.-худож. содружество «Богема», собиравшееся у него по субботам. Здесь можно было встретить людей самых разных вкусов и лит. направлений: Д. Бурлюка, С. Городецкого, А. Толстого, В. Хлебникова, Сашу Черного, Б. Эйхенбаума и др. Содружество просуществовало до 1911. В том же году С. окончательно уволен из ун-та, уже однажды (в 1909) будучи из него отчисленным, после чего не изменял лит. призванию до конца дней. В это вр. он уже печ. в различных популярных изданиях, в т.ч. в «Русской мысли» и «Аполлоне», является автором сб. рассказов «Картонный король» и повести «То, чего мы не узнаем» . На сб. рассказов отозвался в «Аполлоне» (1910, № 9) М. Кузмин: «Юрий Слезкин, обладая несомненным дарованием, выступает без барабанного боя и не желает быть во что бы то ни стало новым и оригинальным. Нам это кажется очень успокоительным признаком, тем более, что мы не можем вспомнить ни одного русского автора, на кого бы г. Слезкин походил. Это крошечные миниатюры, всегда остро взятые, даже когда они реалистичны, имеют свою новизну и свое очарование. С удовольствием мы можем отметить, что язык рассказов 1908–1910 годов заметно проще и крепче, чем таковой же отрывков, помеченных более ранними годами. Хотя многие рассказы (“Дама в синем”, “Госпожа”, “Немой”, “Новелла” ) имеют законченную и острую фабулу, но некоторые кажутся слишком подготовительными набросками. Характер свежести и некоторой капризности подчеркивается еще вступлением, романтическим и удачно задуманным…». Если С. и не походил на русских авторов, то нельзя сказать, что он не походил на французских. И еще на одного – самого Кузмина, в круг кот. он и вошел в 1910-е. О его лит. облике Г. Чулков в ж. «Голос жизни», где С. опубл. рассказ «Нищенка» (1915. № 2), отозвался так: «…сколько бы ни старался Слезкин быть дэнди, ему до кузминского дэндизма не достать» (1915. № 18, за подписью Борис Кремнев).
Перв. значительная вещь С. - повесть «Помещик Галдин» (1912, позднее загл. «Бабье лето» ) - из жизни провинциального дворянства. В ней уже выработан худож. почерк С., о кот. позже Г. Адамович в парижской газ. «Звено» написал в общем то же, что и М. Кузмин: «В нем привлекала его непринужденная легкость, чуть-чуть на французский лад, у нас довольно непривычная. Слезкин никаких вопросов не решал и за особенно резким реализмом не гнался. Он рассказывал истории - бойко, занятно и даже довольно изящно». Сходным образом выразил свое отношение к прозе С. и М. Булгаков: «Он знает души своих героев, но никогда не вкладывает в них своей души». В этом жестком отзыве есть правда, признаваемая за собой самим писателем. В 1930-е он размышлял: «...у меня нет стремления во что бы то ни стало рассказать о себе, вывернуться наизнанку перед читателем».
В оценке С. его известными лит. современниками обращает внимание одно соображение: его стилистика в равной степени признается и уникальной и расхожей. Тот же Булгаков завершает портрет С. такими штрихами: «…ни у одного беллетриста нашего времени нет такой выраженной способности обращаться со словом бережно». Но вот что за этим комплиментом следует: «Таков Слезкин… с его жеманфишизмом, с вычурным и складным языком маркиза ХХ столетия, с его пестрыми выдумками».
Вслед за «Помещиком Галдиным» и «Секретом полишинеля» (1913, изд. также под загл. «Роман балерины» ) последовал роман «Ольга Орг» (1914) - самое популярное из дорев. произведений С., экранизированное и выдержавшее более десяти изд. С четким реализмом патологоанатома С. писал в нем о распаде, о разложении частной и обществ. жизни в России, приведшем героиню к самоубийству. Слова одного из персонажей этого романа звучали приговором: «Старое умерло, умерла сущность его; развалилась и его оболочка… Не из-за чего страдать… не из-за чего страдать ».
В годы Первой мировой войны вместе со мн. лидерами тогдашнего модернизма - Ф. Сологубом, М. Кузминым, С. Городецким, Г. Ивановым и др. С. нашел приют и регулярный заработок в суворинском ж. «Лукоморье» (своего рода модернизированный филиал «Нового времени»), в кот. даже было издано его Собр. соч. в 3 т. (1915). Между тем, вскоре писатель открестился от «Лукоморья» в публичном письме, опубл. газетой «Речь» 30 окт. 1915, и подписанном С. вместе с др. видными литераторами, в ж. сотрудничавшими: в т.ч. М. Кузминым, Ф. Сологубом, Б. Садовским, Г. Ивановым и др. (Кузмин вскоре свою подпись публично отозвал). Незадолго до этого инцидента, 19 окт. 1915, С. вместе с еще двумя авторами письма в «Речи», Г. В. Ивановым и Н. Кузнецовым, подает прошение о регистрации об-ва «Клуб деятелей искусств», получившего назв. «Медный всадник». В кач-ве вице-председателя, затем председателя, он возглавлял этот «закрытый клуб деятелей искусств» до его ликвидации в феврале 1917. Заседания частично проходили у него на квартире.
Воспитанный на Пушкине и Чехове, Мериме и Флобере, С. привык ценить в лит-ре уверенное мастерство, непреклонную волю к стилю, умение строить крепкий сюжет. Однако в эпоху между двумя революциями он писал о людях, уверенность в себе потерявших, о личностях с расслабленной волей, о бессюжетности жизни. Худож. метод С. сложился как метод отстраненно-аналитический. Писатель видел мир ясно и четко, но как бы через пуленепробиваемое стекло. Редкое для русской лит. традиции умение создавать живые характеры, не сострадая им, отличало его эстетику. Зато и себя он не рекламировал нигде.
Дорев. герои С. знают скорее страсти, чем страдание. Эта склонность к изображению преимущественно страстей не исчезла у него и в дальнейшем, что вносит в его вещи элемент мелодраматизма, не всегда устраняемый иронией. Тем более что с наибольшим удовольствием во все годы С. рисует девушек и молоденьких женщин, приятных автору «во всех отношениях».
Казалось бы, к 1917 С. подошел с опытом, позволяющим избрать твердую позицию в надвигающихся событиях, опытом, дающим право судить, «кто виноват». Так сначала и было. После Февральской революции его голос поднялся до пафоса, прежде небывалого. Предвосхищая и мысли, и слова Блока, С. писал за месяц до Октябрьского переворота: «В страшную минуту народного гнева, когда за пороховым дымом можно было стать убийцей родного брата, - страж, тот, кто стоял у хранилищ народных культурных сокровищ, - русская интеллигенция - не сказала своего слова и - постыдно бежала, смеясь заодно со слепою чернью над разрушением и угодливо подкладывая поленья в костер, где коробились полотнища картин, символы народной (а не царской) мощи...» («Скоморохи революции» ). Однако после октябрьских событий этот пафос надолго исчезает из речи писателя. «Подлинная революция была для меня полной ошеломляющей неожиданностью», - признавался он (Пока жив…). Реакция на события мирового размаха у него как у художника была какой-то странно заторможенной. Осенью 1918 в Пг. он все еще отшлифовывал рассказы о русском поэтич. захолустье, об усадебной жизни, о «ситцевых колокольчиках»... В различных писательских организациях он все же состоять продолжал, в нач. 1919-го занимает в Пг. место секретаря редакц. коллегии Изд-ва товарищеского кооператива при Профессиональном союзе деятелей худож. лит-ры, переписывается с Блоком по поводу издания его соч. Но уже в мае исчезает из Пг., оказывается сначала в Чернигове, затем - через Харьков и Ростов - во Владикавказе, где становится едва ли не лит. «крестным отцом» Михаила Булгакова. Познакомились писатели во Владикавказе еще при «белых», но сохранили дружеские отношения и при «красных», что важно учитывать при рассмотрении привлекшей внимание исследователей их дальнейшей «размолвки». Вернувшись в 1921 из скитаний в М., С. пишет роман «Столовая гора» (в первонач. ред. - «Девушка с гор» ). В нем обстоятельства жизни и черты гл. героя, пылкого молодого литератора Алексея Владимировича, весьма напоминают о живом прототипе - Булгакове. В свою очередь, интересные сведения о жизни самого С. во Владикавказе можно почерпнуть из булгаковских «Записок на манжетах». Охлаждение в их отношениях с кон. 1924-го сам С. объяснял житейски: появлением в жизни Булгакова Л. Е. Белозерской, ставшей женой писателя. Возвратившаяся из Берлина в М. в 1924, эта давняя знакомая С., вспоминая много позже об этой их моск. встрече, говорит: «Неужели это тот самый, петербургско-петроградский любимец, об успехах кот. у женщин ходили легенды? Ладный, темноволосый, с живыми черными глазами, с родинкой на щеке на погибель дамским сердцам…» По вопросительной интонации ясно, что «не тот». Какие-то, как представляется – личные, обстоятельства заставляют мемуаристку резко противопоставить С. «петербургского» ― С. «московскому»: «Вот только рот неприятный, жестокий, чуть лягушачий. Он, автор нашумевшего романа “Ольга Орг”. У героини углы рта были опущены “как перевернутый месяц”, и девушки сходили с ума и делали кислую гримасу, стараясь подражать перевернутому месяцу» (Л. Белозерская-Булгакова. Воспоминания. М., 1989).В М. у С. завязываются отношения с русскими лит. кругами Берлина, он возглавляет в мае 1922 Моск. филиал Берлинского худож. содружества «Веретено», по декларациям «чуждого всякой политики». Просуществовало содружество меньше года, несмотря на представительные имена с обеих сторон: И. Бунин, И. Лукаш, В. Сирин и др. - в Берлине, Е. Зозуля, Б. Пильняк, В. Лидин и др.- в М. В эти же годы (1922–24) С. пост. печ. в берлинской «сменовеховской» газ. «Накануне». Между прочим пишет и о готовящемся изд. булгаковской «Белой гвардии» ― 9 марта 1924, как раз перед отъездом из Берлина в М-ву Л. Белозерской, в ту пору еще жены изв. писателя И. Василевского (псевд. Не-Буква): «Мелкие недочеты, отмеченные некоторыми авторами, бледнеют перед несомненными достоинствами этого романа, являющегося первой попыткой создания великой эпопеи современности».Новым рождением С. в лит-ре можно считать большой рассказ «Голуби» (1921). «Печаль об ушедшем», зафиксированная у С. Булгаковым, истолковывается в рассказе как сублимированная форма зависти к не имеющей ист. воплощения «голубиной» чистоте морали. «Все мы голубиные завистники» - на этом вздохе заканчивается повествование. Магистральная тема позднего С.- тема «отречения», вынесенная в заголовок его эпопеи о Первой мировой войне, изданной двумя томами в 1935 и 1937 - в «Голубях» еще не кристаллизуется. Возмездие приходит само. Но не «печаль об ушедшем», а суд над ушедшим и ушедшими - таков лейтмотив дальнейшего тв-ва писателя.
С. относился как раз к тому поколению русских культурных людей, о кот. пророчествовал Блок: «Рожденные в года глухие, пути не помнят своего…». К кому причислял себя С. - к тем, кто «пути не помнит своего», или к тем, кто «забыть не в силах ничего»? Ответ парадоксален: С. не хочет помнить, потому что не в силах забыть. Это значит: его долг - отречься от того, что он помнит. С исключительным мастерством переделав семейный роман «Ветер» (1916), развив его многочисленные сюжетные хитросплетения в русле «главной мысли», С. с виртуозной непринужденностью камерную драму обернул батальным полотном. Замысел и начало работы над «Отречением» возникли десятилетием раньше его публ. – в объявленном С. романе-хронике в 4 т. «Десятилетье» и выпущенном его 1-м т. «Предгрозье.Лето 1914 года» (1928).
Создание эпопеи «Отречение» вполне соответствовало общей установке сов. искусства 1930-х на «монументализм». Более отвечали природе худож. дарования С. его вещи 1920-х, такие как «Шахматный ход» , первоначально называвшийся «Фантасмагория» (1923), - о кровавых авантюрах Гражданской войны на Украине; «Разными глазами» - эпистолярный любовный роман из совр. жизни; «Козел в огороде» (1927) - самая фантасмагорическая по выдумке повесть С. В первой же ее сцене пыль в дремотном захолустном городке, где разыгрываются события, взвивается столбом - и в буквальном, и в переносном смысле: появляется самый наст. «консультант с копытом», ближайший по вр. предшественник булгаковского персонажа из «Мастера и Маргариты» (первая ред. романа Булгакова относится к 1928). Фабула «Козла в огороде» держится на том же, на чем построена беллетристич. интрига у Булгакова: вовлеченные в эпицентр событий персонажи о своей главенствующей в них роли не знают или осознают ее слишком поздно. Подобно булгаковскому Воланду, слезкинского «слегка прихрамывающего» героя - «молодого человека в сером шевиотовом (заграничной выделки) костюме, в мягкой фетровой шляпе, с гетрами и желтыми полуботинками на тонких ногах» (Шахматный ход) - в городке принимают за «режиссера», что его обитателям дорого обходится. Дело, как и у Булгакова, заканчивается «спектаклем», оборачивающимся грандиозным скандалом. Конечно, масштабы двух произведений соизмеримы так же, как захолустный городок соизмерим со столицей. Верно однако и другое: страсти обуревают сограждан повсюду одни и те же. И С., и Булгаков, при всей разнице их характеров и устремлений, придерживались на писательское мастерство взглядов сходных. Оба полагали, что запечатлеть жизнь в ее реальной глубине труднее, чем исправить ее при помощи вымысла. Но при этом кардинальном знании оба они в лучших вещах отдавали предпочтение воображению. Однако фантастическое у них всегда уплотняется, сгущается до отчетливого и выверенного реалистич. образа. Возникает худож. система фантастико-реалистич. параллелизма, в кот. фантастическое существенно лишь постольку, поскольку оно прямо питается реальностью.
О произведениях 1920-х С. сделал важную дневниковую запись: «...эти попытки <...> не имели в дальнейшей моей работе своего развития». Но тут же оговорился: «Все же это, на мой взгляд, лучшее» (Пока жив…).
В те же годы С. под псевд. Жорж Деларм (переведенные на французский, но записанные по-русски, собств. имя и фамилия: Georges de Larme) публ. авантюрные вещи, такие, напр., как «Кто смеется последним» (1925) и др. В обществ. лит. баталиях он ни тогда, ни в более поздние времена участия не принимал, хотя и любил, видимо, приватную лит. жизнь – и в сов. время был в центре лит. объединения, или просто «кружка», «Зеленая лампа» (1922–33), занимался театром, сделав, напр., сценич. обработку пушкинской «Пиковой дамы», в кон. 1920-х выбран в М. на пост председателя секции драматургов. Все же для профес. писателя это была слабая отдушина: с 1928 по 1935 в СССР его не изд. вовсе. Как и у Булгакова, дело закончилось письмом Сталину и последовавшей вслед за тем публ. хроникально и идеологически выверенного двухтомного «Отречения», обращенного к событиям Первой мировой войны на русском фронте.
Во время Великой Отеч. войны С., как и большинство писателей, занимался газ. публицистикой, в послевоен. годы писал ист. роман «Брусилов» , изданный в год его смерти.
Соч .: В волнах прибоя // Грядущий день. Сб. 1. СПб., 1907; Картонный король. СПб., 1910; Повести. СПб., 1914; Помещик Галдин. СПб., 1914; Глупое сердце. Пг., 1915; Ольга Орг. Пг., 1915; Собр. соч.: В 3 т. Пг., 1915; Господин в цилиндре и др. рассказы. Пг., 1916; Ветер. М., 1916; Парижские рассказы. Пг., 1916; Секрет полишинеля. М., 1916; Скоморохи революции // Ж. журналов. 1917. № 32–33; Рассказы. Харьков, 1922; Голуби. Берлин, 1923; Живой пьесы – живые исполнители // Театр и музыка. 1923. № 11; Медвяный цвет. М., 1924; Разными глазами. М., 1926; Рассказы. М., 1926; Автобиография // Писатели: Автобиографии и портреты совр. русских прозаиков. М., 1926; Бронзовая луна. Харьков. 1927; Собр. соч.: В 6 т. М., 1928; Отречение. М., 1935. Кн. 2. М., 1937; «Пока жив, буду верить и добиваться...»: Из дневника Ю. Слезкина / Публ. Ст. Никоненко // Вопросы лит-ры. 1979. № 9; Шахматный ход / Вст. ст. И. Ковалевой. М., 1981.
Лит .: Булгаков М. Юрий Слезкин (Силуэт) // Сполохи. Берлин, 1922. № 12. Перепеч.; Слезкин Ю. Роман балерины. Рига, 1928; Адамович Г. <Б. Пастернак - Ю. Слезкин> // Звено. Париж, 1925. 9 нояб.; Плонский В. Юрий Слезкин // Октябрь. 1939. № 7; Блок А. СС: В 8 т. Т. 5. М.-Л., 1962; Рубанов Л. Клуб «Медный всадник» // Мосты: Альм. Мюнхен, 1966. № 12; Арьев А. Движение и постоянство. Юрий Слезкин. «Шахматный ход» // Звезда. 1983. № 4; Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. М., 1988; Арьев А. «Что пользы, если Моцарт будет жив...» (Михаил Булгаков и Юрий Слезкин) // М. А. Булгаков-драматург и худож. культура его времени: Сб. М., 1988; Белозерская-Булгакова Л. Воспоминания. М., 1989; Никоненко Ст. Михаил Булгаков и Юрий Слезкин // Независимая газ. 2001. 18 мая; Белобровцева И., Кульюс С. Поезда иного следования: Михаил Булгаков и Юрий Слезкин // Булгаковский сб. Вып. 5. Таллинн, 2001; Никоненко Ст. Михаил Булгаков и Юрий Слезкин: история дружбы двух писателей в кривом зеркале литературоведов // Дарьял. 2005. № 5; Кузмин М. Дневник 1908–15. СПб., 2005; Русские писатели 1800–1917. Биогр. словарь. Т. 5. М., 2007.
А. Арьев
