Шефнер Вадим Сергеевич

ШЕ́ФНЕР Вадим Сергеевич [12.1.1915(30.12.1914), Пг. - 5.1.2002, СПб.] - поэт, прозаик.

В фамильной книге (ведется с 1728) записано: предки Ш., выходцы из немецких земель, поселились на Руси при Алексее Тишайшем, а шведы Линдестремы, родоначальники по материнской линии - в ХVIII в. Наследник богатой родословной, включающей флотоводцев, военных инженеров, лейб-медиков, внук двух адмиралов российского флота (дед, Алексей Карлович, - один из основателей Владивостока), Ш. никогда не скрывал дворянского происхождения (и никогда им не бравировал). Отец, Сергей Алексеевич, выпускник Пажеского корпуса, кадровый офицер-связист, участвовал в Первой Мировой войне, после октября 1917 оставался в провинциальных гарнизонах на положении «военспеца» и в 1923 умер в Старой Руссе от туберкулеза. Мать, Евгения Владимировна, изрядно образованная, владевшая иностранными яз., работала воспитательницей в детских домах и, со смертью мужа, вернулась с сыном и дочерью в Пг. Умерла в апреле 1942, в дороге, эвакуируясь из блокадного Л-да.

Учился Ш. в 215 школе на Васильевском о-ве, откуда его выгнали за сочинение фривольной поэмы в духе Баркова. После семи классов поступил в ФЗУ при учебно-хим. комбинате им. Менделеева и затем работал кочегаром по обжигу фарфора на з-де «Пролетарий». К сер. 1930-х сменил несколько профессий: был формовщиком в литейном цехе, инструктором по физ-ре, библиотекарем, посещал рабфак при ЛГУ, готовился к поступлению в мед. ин-т. «Сейчас и сам удивляюсь, - сообщал он в заметке « О себе » (1960), - тогдашней своей непоседливости… Я все искал чего-то, а чего - и сам не знал. Все это время писал стихи, но, как правило, никому их, кроме ближайших друзей, не показывал». Печ. Ш. начал в многотиражке «Пролетария», перв. публикация в ж. (Резец. 1933. № 18), - « Баллада о кочегаре ». Занимался в литгруппе при городской газ. «Смена» и в профессиональном «Молодежном объединении» Союза писателей под рук. А. Гитовича.

Перв. кн. стихов « Светлый берег » (1940) - не избежавшая романтич. деклараций относительно «счастливой страны», вознесшейся над мировым мраком, «как маяка взывающее пламя» (Напутствие. 1938), - была отмечена стремлением воспринять мир в первозданной целостности и вечном движении, проникнуть в тайны «обновления бытия». Обеспокоенный «космическим чувством», Ш. раздвигал «свои перспективы в пространстве - до границ вселенной, а во времени - до представления о вечности и бессмертии, надеясь охватить мир в его единстве и воплотить в своем сознании цельную картину сущего» (Хмельницкая Т. Лирика Шефнера // Лит. современник. 1940. № 7). Но потребовалось немало лет, прежде чем заветные идеи «Светлого берега», достаточно умозрительные, получили соответствующее худож. воплощение.

В предисл. к посл. сб. стихов « Архитектура огня » (1997) Ш. обозначил вехи своего творч. пути: 1938–55, 1956–84, годы с 1985 - «как три поры прожитой жизни». И уже в перв. пору, в «Светлом береге» наметились сквозные поэтич. мотивы («философическое» тяготение к природе, «цена мгновения» как условие нравственного выбора и др.), а в предощущениях будущего звучало наивное предчувствие «большой войны», оказавшееся пророческим. Именно единоборство с войной, беспощадной и бесчеловечной, стало гл. жизненным испытанием Ш. В авг. 1941 «белобилетника», от рождения не видевшего левым глазом, призвали рядовым в батальон аэродромного обслуживания, где он едва не умер от голода, а в канун 1942 зачислили в коллектив газ. Лен. фронта «Знамя победы», и Ш. далеко не сразу приноровился к «должности армейского писателя». Воен. дневники (Звезда. 2004. № 1) свидетельствуют: он тяжело переживал смерть матери и гибель друзей («У меня ничего не осталось, все развеено ветром войны. Одна тоска…»); редакц. быт угнетал, и Ш. старался чаще бывать на передовой («Там есть очень хорошие люди. Настоящие люди…»); в блокадном Л-де «он видел всякие ужасные вещи» и даже признавался в мысли о самоубийстве («Если бы Ленинград сдали, я бы покончил с собой…»). Признаки душевного кризиса были налицо. Война не только грозила ежеминутной смертью, страх ее Ш. научился в себе подавлять, а и выхолащивала душу. Усталость от войны накапливалась, но помогали стихи. В окт. 1943 увидел свет тоненький сб. « Защита », и тогда же Ш. принялся за «нечто вроде поэмы» « Встреча в пригороде » (полный текст вперв. опубл. в 2005).

В 1945 Ш. демобилизовался из армии. В 1946 изд. третья кн. стихов « Пригород », подтвердившая, что в единоборстве с войной поэт не только сохранил себя как личность, но и обрел «воинственную зрелость». Тем не менее офиц. оценка «Пригорода» была превратной, критики не считали за подвиг личную победу над войной и выговаривали поэту: «Создается впечатление, будто он воевал в одиночестве. Он и война. И безлюдная красивая природа…» (Рунин Б. В поисках утраченного времени // Октябрь. 1947. № 4). Во втор. пол. 1940-х Ш. почти не печатали. «Кампания борьбы с “космополитизмом”, - вспоминал он, - каким-то образом коснулась и меня. Очевидно из-за “иностранной” фамилии… Сыграло свою роль и печально известное постановление 1946 года, ударившее отнюдь не только по тем, кто был в нем непосредственно поименован». Негромкой, интимной лирике не находилось места среди фанфар и славословий, а Ш. по-прежнему влекла «живая задумчивая тишина», обеспечив ему репутацию «тихого поэта».

После ист. перелома в сер. 1950-х поиск единства и согласия с природой стал всепоглощающим и тревожным. «В моем сознании, - объяснял Ш., - наши нынешние взаимоотношения с природой - это продолжение темы войны и мира. Я чувствую: люди бессознательно воюют с природой. Разрушения, кот. мы ей наносим, - тоже в сущности война». Мысль о уже иной, глобальной войне, подпитанная памятью о блокаде и фронтовом братстве, мобилизовывала совесть, не позволяя слабеть «зренью души». Призывая учиться у «маков и планет», у «радуги и у листа» законам красоты и целесообразности, поэт надеялся, что «человеческие чудеса» войдут «вплотную в пейзаж», не нарушая спасительного равновесия.

Диалог с собств. душой, пронизанный ответственностью за все совершаемое на планете, становился центр. творч. сверхзадачей. В обращении поэта к душе (а это категория внесоциальная, общечеловеческая) таился протест против идеологич. диктата. Заявляя: «По кругу, а не по спирали растет и движется душа», - Ш. выражал приверженность христианским заповедям - в пику коммунистическому прогрессу. Книги стихов «второй поры жизни» (« Нежданный день» , 1958; « Знаки земли» , 1961; « Рядом с небом» , 1962; « Своды» , 1967; « Запас высоты» , 1970; « Северный склон» , 1980) демонстрировали «авральную работу» души, предостерегая читателя от безвольного равнодушия и бездумного легковерия. В поэзии Ш. образовался устойчивый этический микроклимат, предполагавший и доброжелательное назидание. Поэт восставал против обманного благополучия, «неподсудного ловкачества», всего, что закрепощает душу («Умей, умей себе приказывать, муштруй себя, а не вынянчивай…») и симпатизировал «грешникам», «невезучим», «счастливым неудачникам», - привыкнув сам шагать «по теневой, по непарадной, по ненаградной стороне».

И тот же моральный микроклимат присутствует в прозе Ш., кот. он рассматривал как «продолжение поэзии иными средствами». Вперв. Ш. выступил с рассказом - « День чужой смерти » - в 1940 в ж. «Л-д» и впоследствии обращался к прозе постоянно: наряду с рассказами о войне (« Наследница» , 1943; « Неведомый друг» , 1944; « Дальняя точка» , 1959) и блокадной повестью « Сестра печали » (1963–68), писал прозу автобиографич. (« Облака над дорогой» , 1949–54; « Бархатный путь» , 1993), сочинял «полувероятные, маловероятные и совсем невероятные истории», сложившиеся в цикл (1985) « Сказки для умных » (« Девушка у обрыва, или Записки Ковригина» , 1964; « Человек с пятью “не”, илиИсповедь простодушного» , 1966; « Запоздалый стрелок, или Крылья провинциала» , 1967; « Дворец на троих, или Признания холостяка» , 1968 и др.). Самым значительным в этом ряду стал «роман случайностей, неосторожностей, нелепых крайностей и невозможностей» « Лачуга должника » (1981). Неисчерпаемый мат-л «ненаучно-фантастической» прозе Ш. дали детские воспоминания автора о Л-де 1920-х, с бытовым колоритом и коммунальным духом Васильевского о-ва, с простыми обывателями в роли полусказочных героев. Пародийность, юмористич. гротеск, виртуозное владение живой разговорной речью и городским жаргоном отличают эти потешные повести-притчи, при их вовсе шутовской этико-философской проблематике.

И в прозе, и в стихах Ш., прослывший «архаистом», обнаруживал пристальный интерес к истории, к прошлому и хотел «прожить подольше не для того, чтобы увидеть новое, а чтобы полнее изучить старое » - нечто вечное, и то, чему сам был свидетелем на своем долгом веку. Дарованную ему «территорию судьбы» он держал в поле зрения целиком, во всей ее протяженности и мельчайших подробностях. Старое было для Ш. предметно осязаемо, и неспроста главной автобиографической повести « Имя для птицы, или Чаепитие на желтой веранде » (1973–75) он предпослал подзаголовок «Летопись впечатлений».

В итоговом сб. « Архитектура огня », куда поместил только стихи, без каких «самому не обойтись», Ш. ревизовал ист. время. Перед ним всплывал образ истинно великого российского реформатора - «не добрый и не злой, и несвященноликий» (Петр , 1985); мерещился «вагон-тюрьма, вагон-разлучник, непобедимая беда» (« Столыпинский вагон », 1989); с пожелтевших газетных страниц пялились портреты «строжайших тех, которых нет уже» (« Листаю…», 1987); «бумажная безжалостная память» развенчивала «Историю - бессмертную каргу», «бесхитростно-бесстыдную и нагую» (« В архиве» , 1986). Ист. время было мертвенно и жестоко, но лирич. время («личная вечность») неизменно излучало тепло: в «домашнем раю, в безмятежно-безгрешном покое беспечально, бессмертно» звучали родные голоса, царила семейная идиллия и «душа экскурсанткой вступала в покинутый рай» (« Молчаливые фильмы …», 1987). Осталось загадкой - как Ш., человеку скромному и стеснительному, «тихому поэту» удалось победить в схватке со своей свирепой эпохой.

Член СП СССР (позже СП СПб.) с 1939.

Архив хранится в ЦГАЛИ СПб.: Ф. 449, 7 ед. хр. 1970–81 гг. - и содержит рукописи романа «Лачуга должника (Истории полувероятные, маловероятные и совсем невероятные)», повести «Рай на взрывчатке», «Отметатель невзгод, или Сампо ХХ века», стих. и др.

Соч.: Московское шоссе: Стихи. Л., 1951; Взморье: Стихи. Л., 1955; Переулок памяти: Избр. и новое. Л., 1976; Вторая память: Стихи. Л., 1981; Годы и миги: Кн. стихов. М., 1986; СС: В 4 т, Л., 1991–95; Скромный гений: Сб. сказочных повестей. М., 1997; Дядя с большой буквы, или Великая пауза: Сб. сказочных повестей. М., 1998; Рай на взрывчатке: Рассказы и повести. СПб., 2004; Стих. / Вст. ст., подгот. текста, состав, прим. И. Кузьмичева. СПб., 2005; Листопад воспоминаний: Мемуарная проза. Дневники. Лит. заметки. Инт. СПб., 2007; Стихи // Русские стихи 1950–2000 гг.: Антол.: В 2 т. / Сост. И. Ахметьев, Г. Лукомников, В. Орлов, А. Урицкий. М., 2010. Т. 1; Стихи // Созвездия катренов Петербурга / Гл. ред. и сост. Н. Н. Бутенко. Т. 3. СПб., 2013; Стихи // // Невский альм. 2014. № 6 (79).

Лит.: Кузьмичев И. Вадим Шефнер: Очерк тв-ва. Л., 1968; Данин Д. Пути романтики (Заметки о поэтах-архаистах, порочном романтизме и рев. романтике) // Знамя. 1947. № 5; Македонов А. Поэзии пристальный опыт // Новый мир. 1964. № 6; Писатели Л-да: Биобиблиогр. справочник. 1934–81 / Авт.-сост. В. Бахтин и А. Лурье. Л.: Лениздат, 1982; Арьев А. Пути ушедших лет, пути грядущих дней: О прозе Вадима Шефнера // Лен. панорама: Лит.-критич. сб. Л., 1984; Филиппов Г. О парадоксах Вадима Шефнера // Звезда. 1985. № 1; Столяров А. О счастливых людях: Памяти Вадима Шефнера // СПб. ведомости. 2002. 13 февр.; Шефнер Д. От составителя // Шефнер В. Сестра печали: Архитектура огня: Стихи: Рассказы: Сестра печали: Повесть. М., 2009; Балашов М. Вадим Сергеевич Шефнер: К 100-летию со дня рождения // Невский альм. 2014. № 6 (79); «Эта пристань есть…»: Портреты. Размышления. Воспоминания о людях и Писательском доме / Сост., предисл., биогр. указ. Т. В. Акулова-Конецкая. СПб.: Аура-Инфо, 2012.

И. Кузьмичев