Тынянов Юрий Николаевич

ТЫНЯ́НОВ Юрий Николаевич [6(18).10.1894, г. Режица Витебской губ. (ныне г. Резекне, Латвия) - 20.12.1943, М.; похоронен на Ваганьковском кладб.] - прозаик, литературовед.

Отец Т. - врач, человек широко образо­ванный и демократически настроенный, ока­зал большое влияние на сына. «С отцом у не­го была большая духовная связь» (Воспоми­нания о Юрии Тынянове), в отличие от матери, кот. «не понимала» его и отно­шения с кот. складывались сложно (Каве­рин В., Новиков Вл.). Учился Т. в Псковской гимназии (1904–12), где «был одним из первых учеников» (« Автобиогра­фия »), окончил ее с серебряной меда­лью. Продолжил образование на славяно­русском отд. историко-филол. фак-та СПб. ун-та (1912–19), где слушал лекции И. Бодуэна де Куртенэ, Ф. Зе­линского, Н. Кареева, Н. Лосского, В. Перетца, Л. Щербы и др. Глубокий след в жизни Т.-студента оставил пушкинский семинар проф. С. Венгерова. Здесь отчетливо выявились науч. интересы Т., отра­зившиеся в его д-дах и ст.: « Лит. источник „Смерти поэта” » (вперв. опубл.: Вопросы лит-ры. 1964. № 10), « Ода его сиятельству графу Д. И. Хвостову», «Каменный гость » и др. В рамках этого семинара Т. сформировался как исто­рик и теоретик лит-ры, кот. особенно привлекала эпоха декабристов и связанные с ней жизненные и писательские судьбы В. К. Кюхельбекера, А. С. Грибоедова, А. С. Пушкина.

По окончании ун-та Т. включился в интен­сивную педагог. и науч.-просвет. работу: преподавал лит-ру в 31-й сов. школе (б. Тенишевское учи­лище), читал курсы лекций « История и тео­рия пародии » в Доме литераторов, « Язык и образ » в Доме искусств (из этого курса вы­росла его будущая кн. « Проблема сти­хотворного языка », первонач. на­звание - «Проблема стиховой семантики»), вел лит. секцию в клубе им. К. Маркса. Од­новременно служил переводчиком в отделе информации пг. бюро Комин­терна (в Смольном). К этому периоду отно­сится и вхождение Т. в официально офор­мившееся Общество изучения поэтического языка (ОПОЯЗ), секретарем кот. он стал в 1920. Разделяя осн. цели и прин­ципы ОПОЯЗа, Т. в то же время занимал в нем вполне самостоятельную позицию. Он не был склонен к особой пристрастности, к отстаиванию сугубо «групповых» интере­сов и амбиций. Внимание к форме, приему соединялось в его исследованиях с интере­сом к содержательной, смысловой стороне слова, к широкому ист. контексту (Проблема стихотв. языка. 1924; Словарь Ленина-полемиста // Леф. 1924. № 1). Неслучайно в ходе острой борьбы и дискуссий вокруг формальной школы, развернувшихся в 1920-е, Т. из всех опоязовцев был наименее попрекаем за формализм.

Почти 10 лет жизни Т. (1921–30) связа­ны с его деятельностью в Гос. ин-те истории искусств (ГИИИ). Здесь он читал курсы лек­ций по истории русской лит-ры XIX в., исто­рии и теории отд. жанров (ода, паро­дия) и воспитал плеяду учеников, ставших впоследствии изв. учеными-филоло­гами тыняновской школы: Н. Степанов, Л. Гинзбург, Б. Бухштаб, А. Федо­ров, Т. Хмельницкая и др. В это время круг науч. интересов Т. заметно расширил­ся: русская лирика XIX в. (Некрасов, Тют­чев), русско-зарубежные лит. связи (« Тют­чев и Гейне », 1922; « Записки о запад­ной лит-ре », 1922, и др.), совр. рус­ская лит-ра (ст. о Хлебникове, Брюсове, Бло­ке, Лунце, Маяковском и т.д.), теория кино (« Кино - слово - музыка », 1924; « О сценарии », 1926; « Об основах ки­но », 1927), кот. он занялся, став сцена­ристом и рук. отдела Севзапкино (ныне Ленфильм). Некоторые из названных трудов печ. под псевд. Ю. Ван-Везен. Тогда же Т. создал ряд лите­ратуроведческих и критич. работ, из­менивших само представление о лит. про­цессе: « Достоевский и Гоголь (к теории пародии) », (1921); «Лит. се­годня», «Промежуток», «Лит. факт» (все - 1924), «О лит. эволюции» (1927) и др. Благодаря Т. привычный взгляд на лит. развитие, ирони­чески обозначенный им самим («Ломоносов роди Державина, Державин роди Жуков­ского, Жуковский роди Пушкина...» и т.д.), уступил место более сложной и противоре­чивой картине «литературной эволюции, принцип которой - борьба и смена» (Арха­исты и новаторы . Л., 1929). Слова Т. о «борьбе за новое зрение» (в статье о В. Хлебникове) стали своеобразным деви­зом его науч. деятельности. По мнению Д. С. Лихачева, «сущность его подхода к лит-ре состояла в последовательном и кон­кретном историзме» (Прошлое - будуще­му. Л., 1985). При этом он не отказывался от свойственного формальной шко­ле восприятия лит. произведения как некой системы. В ст. « Журнал, критик, чи­татель и писатель » (1924) Т. выдвинул и обосновал тезис о том, что «критика долж­на осознать себя литературным жанром»; спустя много лет эта концепция возродится в кн. Б. Бурсова «Критика как литера­тура» (Л., 1976). Науч. идеям Т., по наблю­дению Л. Гинзбург, «была присуща не бесспорность... но применимость» (Воспо­минания о Ю. Тынянове), вследствие чего мн. из них были востребованы по­следующей лит. наукой, в т.ч. и совр. (см., напр., серийные выпуски «Тыняновских чтений», вышедшие в Риге и М. на про­тяжении 1984–98).

Переход Т. от науки к лит-ре в сер. 1920-х был, говоря его же словами, «вовсе не так прост» («Автобиография»). Этот факт трактуется исследователями по-разно­му. Одни утверждают, что Т. обратился к ист. прозе под влиянием начавшегося кризиса формальной школы с целью провер­ки (или перепроверки) своего науч. метода: «Роман (« Кюхля ». - В. М .) должен был убе­дить автора, что как ученый он ошибался во многом» (А. Белинков). Однако по­пытка Т. возродить ОПОЯЗ на пражской встрече с Р. Якобсоном в 1928, результатом кот. стала публикация их совм. те­зисов « Проблемы изучения литературы и языка » (Новый Леф. 1928. № 12), никак не согласуется с якобы появившимся у него неск. ранее разочарованием в фор­мальном методе. Выход Т. к прозе был про­диктован, по всей вероятности, иными моти­вами, связанными с особенностями его инди­видуального мышления, не удовлетворявше­гося строгими науч. дефинициями и требо­вавшего как бы продолжения поиска в иной, конкретно-чувственной, форме, гораздо бо­лее приближающей автора к объекту иссле­дования. Косвенным подтверждением этого служит то, что сферы науч. и худож. интере­сов у Т., как правило, совпадают или тесно соприкасаются. Характерно в этом смысле его признание в одном из писем В. Шклов­скому 1929: «Я смотрю на свои романы как на опыты научной фантазии, и только» (Вопросы лит-ры. 1984. № 12).

Перв. пробой Т.-прозаика стал рас­сказ « Попугай Брукса (из Чарицких хроник) », опубл. в ж. «Ленинград» (1925. № 26, 27) за подписью Юзеф Мотль (Юрий Тынянов. Биобибл. хроника). Вышедший в конце того же года ро­ман «Кюхля» (1925) оказался большой творч. удачей Т., закрепив за ним мес­то одного из зачинателей советской ист. прозы. Роман был поддержан Горьким: «...мне „Кюхля” очень нравит­ся...» (ЛН. Т. 70) ― и одобрительно встречен критикой. В его появлении был мо­мент некоей творч. неожиданности, от­меченный В. Шкловским: «Тынянов не знал, что он писатель». Успех Т. в кач-ве романиста в не­малой степени был подготовлен его предше­ствующей науч. деятельностью: ему не надо было заново изучать эпоху, поскольку она была досконально освоена им как истори­ком лит-ры. Это было своего рода продол­жением прежних исследований, но теперь уже иными - худож.- средствами. Мат-лом для него служили ист. труды, дневниковые записи, письма, мемуары, лит. и фольклорные источники. Т. не просто «оживил» фигуру Кюхельбекера, а впервые раскрыл его истинный облик, решительно отбросив устоявшееся представление о нем как о лит. неудачнике, чудаке, достойном лишь осмеяния. Герой романа показан как личность многогранная (поэт, критик, фило­соф), в его разнообразных связях и отноше­ниях с современниками, среди кот. Гри­боедов и Пушкин - центр. персонажи будущих произведений Т. Прослеживая жизненный путь Кюхельбекера, автор упо­минает ту характеристику, кот. дал по­эту Грибоедов, назвавший его Дон Кихотом. Романтиками в изв. смысле были почти все декабристы, но имен­но в физически нескладном и мечтательном Кюхле благородное начало их общего дела, желание стоять за это дело до конца просту­пают особенно рельефно (поведение его на Сенатской площади в день восстания). Вы­движение на перв. план именно такого ге­роя по-своему раскрывает драматизм всей эпохи декабризма. Отсюда начинается гл. тема, объединяющая романы Т.,- художник и власть, судьба поэта в роковых для него ист. обстоятельствах. Уже в перв. романе довольно полно прояви­лись не только возможности, но и особенно­сти Т. как ист. романиста. Мера и степень его знания истории, видение и по­нимание эпохи изнутри неоднократно за­свидетельствованы современниками: «Исто­рию Тынянов чувствует и воплощает не толь­ко обобщенно, но и размельченно, почти молекулярно» (Хмельницкая Т. // Воспоми­нания о Ю. Тынянове). Его творч. метод напоминает метод работы архео­лога или реставратора: там, где нет достаточной докум. основы (а это быва­ет нередко), он по малейшим штрихам, де­талям восстанавливает ист. обста­новку, поведение и характер той или иной личности. С этим связана и другая его осо­бенность: у Т. почти отсутствуют вымышлен­ные персонажи, даже на втором и третьем планах произведения действуют реальные ист. фигуры. Это относится не только к «Кюхле», но и к последующей ист. прозе Т.

Роман « Смерть Вазир-Мухтара » (1927–28), посвящ. А. С. Грибоедову, внес нечто новое в развитие историко-биогр. жанра и потому не сразу был понят и оценен критикой. Возникли споры о личности героя, об авторской позиции, о характере историзма писателя и т.д. (см. статьи и рец. кон. 1920-х О. Немеровской, Е. Книпович, Н. Берковского и др., а также мат-лы дискуссии об ист. романе в ж. «Октябрь», 1934). В отли­чие от «Кюхли», где путь героя прослежен от его рождения до смерти, в «Вазир-Мухтаре» воспроизведен лишь посл. год жизни Грибоедова. Но впечатление возни­кает такое, как будто перед нами прошла вся его жизнь. Достигается это при помощи иной, по сравнению с «Кюхлей», структуры романа: история Грибоедова рассказана в основном устами самого героя, кот. «ценою унижения надлежало добиться сво­его». Здесь преобладает не хронология, а психология героя, его са­моанализ и, как следствие этого, широкое использование внутреннего монолога и ди­алога при минимальном авторском коммен­тарии. Это придает роману весьма ощути­мую лирико-драматич. направлен­ность. Как и др. произведения Т., «Вазир-Мухтар» построен на строго докум. ист. мат-ле, но по зако­нам субъективно окрашенной поэтич. прозы. Эта новая и оригинальная манера Т. была принята далеко не всеми: одним она не помешала по достоинству оценить роман («хорошая, интереснейшая, „сытная” кни­га» ― Горький М. // ЛН. Т. 70), дру­гие увидели в ней некую «вычурность» (Бухштаб Б. // Четвертые Тыняновские чте­ния. Рига, 1988), которой не было в «Кюхле». Современники улавливали в ро­мане более широкий смысл, выходящий за пределы собственно биографии Грибоедо­ва. Дм. Мирский писал, что автор романа «опрокидывает в прошлое свою судьбу и судьбу старой интеллигенции» (Октябрь. 1934. № 7). Трагедия Вазир-Мухтара заключается не только в преждевре­менном и страшном уходе из жизни. Еще до своей физической смерти он переживает внутреннюю драму, связанную с творч. бессилием, утратой таланта, невозмож­ностью вернуться к уровню, достигнутому в «Горе от ума». Таков, по Т., неизбежный итог сознательного или вынужденного ком­промисса художника с деспотич. влас­тью и самим собой в душной атмосфере последекабристского периода. И хотя писа­тель избегал прямых аналогий с современ­ностью, объективно это звучало как некое предостережение всем служителям муз. По словам И. Андроникова (ра­ботавшего в 1930 лит. секретарем Т.), по­следний «писал не просто биогр. романы, а средствами поэтич. слова выяснял судьбы культуры» (Воспоминания о Ю. Тынянове). Очевидная для Т. трагичность положения культуры в русской истории во многом определяет грустную то­нальность его кн., на которую обратил внимание Горький (ЛН. Т. 70). Такое настроение автора было обусловле­но, по-видимому, не только характером изображаемой ист. эпохи, но и глубоко личным ощущением современ­ности, судьбы культуры в период формиро­вания государства диктатуры пролетариата с его нарастающим давлением на человека и особенно на творч. личность.

Именно в этот период Т. обратился к т.н. «малой прозе» - « Подпору­чик Киже » (1928), « Восковая персона » (1931), « Малолетный Витушишников » (1933) и др., где взгляд писателя на историю находится, пожалуй, в еще большей зависи­мости от современности. В этих произведени­ях ист. действительность выглядит почти иллюзорной, мнимой, стираются гра­ницы между правдой и вымыслом, реальное смешивается с нереальным, живое с мертвым, великое с малым и т.д. Погружая читателя в некий призрачный мир (несуществующий подпоручик, восковое подобие царя, сотво­ренная легенда о «малолетном»), Т. показы­вает, что происходит (или может произойти), когда история осуществляется исключительно методом приказа и насилия: гос. механизм становится самодовлеющим, реальный чело­век теряется и исчезает, жизнь деформирует­ся до абсурда. Неслучайно рассказ «Подпо­ручик Киже» - наиболее известный в этом ряду - приобрел значение обобщенно-па­родийной «формулы самовластия» (А. Белин­ков). В целом же малая проза Т. заметно насторожила критику и усилила начавшиеся с «Вазир-Мухтара» упреки автору в фаталист. взгляде на историю, пес­симизме, отсутствии ист. перспек­тивы и т.п. (см. работы 1930-х Л. Цырлина, М. Серебрянского и др.).

В посл. и незаконченном ро­мане « Пушкин » (перв. две части печ. в «Лит. современнике» в 1935–37, 3-я - в ж. «Знамя». 1943. № 7–8) Т. отошел от рискованных творч. экспериментов и вернулся к принципам повествования, бо­лее характерным для «Кюхли». Опыт «Ва­зир-Мухтара» и ист. повестей обо­гатил прозу Т. психологически, его писатель­ская палитра стала отличаться большим раз­нообразием оттенков. По мере становления Т.-романиста происходило укрупнение мас­штаба творч. личности его осн. ге­роев: Кюхельбекер - Грибоедов - Пушкин. Соответственно вырастали и масштабы писа­тельского замысла: роман о Пушкине был за­думан, по словам Т., не как «романизирован­ная биография», а как «эпос о рождении, развитии, гибели национального поэта». Это потребо­вало иной, более спокойной и обстоятельной манеры письма, свойственной именно эпосу, выхода к предыстории героя, его духовным истокам, вследствие чего он далеко не сразу становится в центре повествования. Незавер­шенность романа объясняется не столько тем, что Т. приступил к нему якобы слишком позд­но (такие сожаления подчас высказываются в лит-ре о нем), сколько грандиозностью и ос­новательностью творч. замысла, реали­зации кот. в полном его объеме поме­шала тяжелая болезнь и смерть автора. Т. до­вел «жизнеописание» Пушкина лишь до 1820, т.е. до первого его столкновения с вла­стью и высылки на юг. Конфликт поэта с его гонителями, врагами свободы уже обозна­чился, но вся трагедия героя была еще впере­ди. Параллельно работе над романом Т. публ. ст. о Пушкине: « Пушкин и Кю­хельбекер » (ЛН. 1934. Т. 16–18), « Проза Пушкина » (1937), « Безыменная лю­бовь » (1939), сочетая т.о. ху­дож. и науч. освоение темы. Критика 1930–40-х в основном благожелательно от­неслась к роману «Пушкин», но в последую­щие десятилетия мнения о нем разделились: одни (Б. Костелянец и др.) оценивали его как безусловное достижение Т., другие (А. Белинков) - как наименее удачный из всех ро­манов писателя. Скептическое отношение к последнему роману Т. встречается и в рабо­тах некот. совр. исследователей, кот. кажется, что пушкинская тема трактуется здесь слишком «оптимистично» (в отличие от М. Булгакова и А. Ахматовой, воспринимав­ших ее - под влиянием эпохи 1930-х - «в трагическом свете»). Подобные сопостав­ления не совсем корректны хотя бы потому, что речь идет о незавершенном произведе­нии Т., прерванном на годах юности Пушки­на. Тема «гибели национального поэта», за­явленная автором романа, естественно, мог­ла и должна была по-настоящему воплотить­ся лишь в дальнейшем повествовании.

Роман о Пушкине сделал писательское имя Т. широко изв. В 1939 он был на­гражден орденом Трудового Красного Зна­мени. Тогда же Т. приступил к написанию пье­сы « Четырнадцатое декабря » (законче­на в 1940), где использовал новые мат-лы, найденные им в архиве Кюхельбекера. Пьеса была принята Лен. академ. театром драмы им. А. С. Пушкина (на роль Кюхли намечался Н. Черкасов), но начавшаяся война помешала осуществить ее постановку. Во вр. войны больной Т. (он уже не мог ходить) был эвакуирован из Л-да сначала в Ярославль, затем в г. Мо­лотов (Пермь). Посл. месяцы своей жиз­ни он провел на лечении в Кремлевской боль­нице, где и скончался.

Вопреки распространенному мнению, Т. не был писателем и ученым кабинетного ти­па, он живо откликался на самые разнооб­разные политич., обществ. и лит. события времени (см.: Юрий Тынянов: Биобибл. хроника). Вместе с Горьким он стоял у истоков создания серийных выпусков «Биб-ки поэта», был ее первым науч. редакто­ром. При его содействии и участии вышли книга О. Мандельштама «О поэзии» (1928), сб. стихов А. Ахматовой «Из шести книг» (1940, под ред. Т.), он пытался вызволить из беды репрессированных Ю. Оксмана, Н. Заболоцкого, Л. Зильбера. Автори­тет его в науч. и писательской среде был и ос­тается высоким. Его ист. романы и повести - это не бегство от совр. действи­тельности в результате разлада с ней, как ут­верждала вульгарно-социологич. крити­ка 1920–30-х, а скорее способ выработки мужественного, честного и правдивого взгля­да на жизнь. В историю лит-ры Т. вошел как создатель особой формы «исследовательско­го романа» (Хмельницкая Т. Голоса времени. М.-Л., 1963), кот. относится к обл. худож. тв-ва, но покоится на прочном фундаменте науч. знания. Опыт Т. ощутимо присутствует в совр. русской лит-ре и лит. науке.

Адреса в Пг.-Л-де: 1919–36 - Греческий пр., д. 15; 1940, весна 1941 - Дом творчества писателей (Пушкин, Пролетарская улица, д. 6).

Соч.: Проблема стихотворного языка / предисл. Н. Сте­панова. М., 1965; Поэтика. История лит-ры. Кино. М., 1977; Лит. факт: сб. / вст. ст. В. Новикова. М., 1993; Автобиография: Соч.: Т. 1. М., 1994; Соч.: в 3 т. / вст. ст. Б. Костелянца. М., 1994; История лит-ры. Критика. СПб., 2001; Лит. эволюция: Избр. труды. М., 2002.

Лит.: Цырлин Л. Тынянов-беллетрист. Л., 1935; Белинков А. Юрий Тынянов. 2-е изд. М., 1965; Воспомина­ния о Юрии Тынянове. Портреты и встречи / сост. В. Каверин. М., 1983; Каверин В., Новиков Вл. Новое зрение: Книга о Юрии Тынянове. М., 1988; Тыняновские чтения. Рига-М., 1984–96. Вып. 1–7; Юрий Тынянов: Биобибл. хроника / сост. В. Шубин. СПб., 1994; Тыняновский сб. / отв. ред. М. Чудакова. М., 1998; Блюмбаум А. Конструкция мнимости: К поэтике «Восковой персоны» Юрия Тынянова. СПб., 2002; Гинзбург Л. Тынянов-литературовед // Гинзбург Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. СПб., 2002; Ямпольский М. Различие, или По ту сторону предметности (Эстетика Гейне в теории Тынянова) // НЛО. 2006. № 8; Петровская Е. «Эквивалент» Тынянова и проблема изучения образа сегодня // Труды Русской антропологической школы. Вып. 4. М., 2007; Сухих И. Тынянов и Кюхля: избирательное сродство // Зарубежные записки. 2008. № 16; Нянковский М. «О тех, кого помню и люблю…» Гаркави. Тыняновы. Рохленко. Нянковские. Ярославль, 2009.

В. Муромский