Урбан Адольф Адольфович

У́РБАН Адольф Адольфович (псевд. А. Балавин, А. Басаргин) [6.8.1933, д. Масишки Индрской вол. Краславского р-на, Латвия ― 6.2.1989, Л-д., похоронен на Комаровском кладб.] - лит. критик, литературовед, журналист.

Родился на юго-востоке Латвии, в Латгалии, с населением смешанным (латыши, русские, белорусы, поляки), но язык общения с имперских времен здесь сохранился преимущественно русский. Родители У., хуторяне польских корней и католического вероисповедания, тоже говорили по-русски, правда на диалектном наречии. В 1941 отец У., участвуя в эвакуации одного из латвийских предприятий в Саратов, был там арестован, обвиненный, в частности, и в том, что назвал сына Адольфом. Хотя именно немецкие каратели едва не расстреляли У. (названного в честь отца, а не Гитлера) перед отступлением из оккупированных мест: жители были согнаны для расправы, но в посл. миг автоматные очереди были пущены поверх их голов. В это же вр. отцу У. удалось бежать из заключения и в 1944 вернуться в Масишки. Там он укрывался на одном из хуторов до тех пор, пока в 1947 вместе с семьей не переселился к своему брату в Ригу. До этого вр. У. учился в сельской школе волостного центра Индра, где русский яз. и лит-ру преподавала З. В. Попова, как никто повлиявшая на дальнейшую судьбу У. С ней он переписывался всю жизнь, и в Л-д из Риги уехал в 1950 с намерением, выучившись на сельского учителя, вернуться в родные края. По окончании в 1955 ЛГПИ им. А. И. Герцена У. был призван в армию, после демобилизации поступил в аспирантуру того же ин-та, написав дис. о тв-ве Д. И. Писарева. Но защищать ее не стал. В аспирантские годы У. начал публ. статьи о поэзии и в 1960 получил предложение работать ред. отд. критики ж. «Звезда». Большую часть - более ста - критических работ опубл. в этом ж. Из них две трети - о стихах. Тридцать лет подряд ежегодно печ. в «Звезде» и 29 лет работал в одной должности - ред. отдела критики. Занять более высокое положение беспартийному У. было невозможно, о чем он не сильно печалился, ибо такова была данность, таковы условия существования. Не принималось во внимание ни членство У. в СП, ни звание «Засл. деятеля культуры РСФСР» (1984). Только в посл. месяцы жизни, когда сменилось руководство ж., У. вошел в состав редколл. «Звезды». Тем не менее авторитет одного из ведущих критиков страны в обл. поэзии у него был и сохранялся с 1960-х. Из пяти изданных им книг четыре - о стихах.

Печ. У., разумеется, не только в «Звезде», практически во всех ведущих лит. изданиях страны: «ЛГ», «Вопросы лит-ры», «Лит. обозрение», «Новый мир» и т.д. И, конечно, писал не только о поэзии. Одна из его книг - «Фантастика и наш мир» (1972) - вызвана к жизни стремительно возраставшим интересом, что ждет человечество в период, когда «коммунистическое далеко» тускнело на глазах и явью становились не утопии, а антиутопии. Неугасающая популярность прозы Стругацких и Станислава Лема, анализ кот. занимал У. в перв. очередь, в том и заключалась, что очертание будущего в ней вырисовывалось как описание болезней совр. мира. Фантастика Стругацких и Лема, выражаясь словами Н. Тихонова, оказалась на «перекрестке утопий». По разделению, обозначенному заглавием одной из статей У. ― «Фантастическая или философская?» , ― понятно, что занимает автора проза, осмысляющая будущее с точки зрения совр. человека, с ним в непосредственном споре и ему в ненавязчивое назидание.

К фантастике как жанру У. обратился, уже достаточно почерпнув из умозрения русских «будетлян», Маяковского и Хлебникова по преимуществу. Но не в посл. очередь сам опыт освоения этого жанра помог У. в поздних работах постичь русский футуризм как художественно-философский проект. Книга У. «Образ человека - образ времени» (1979) «вместо предисловия» открывается статьей «Из прошедшего в грядущее» , вопросы в кот. поставлены с опорой на философскую утопию Н. Федорова: «…каким будет человек перед всеобщей земной жизнью, перед бесконечными путями вселенной, что он может и чего хочет от мира». Федоровская «Философия общего дела», в философском плане краеугольный камень отеч. кубофутуризма, миропонимания, выраженного прежде всего Маяковским. Человек поставлен у него, пишет У., «лицом к лицу с человечеством, с Землей, с космосом». И сам человек ― «это огромный мир, космос, вселенная. Человек равен вселенной». Читая Маяковского «заново», У. делает вывод, что тот «вначале, вероятно, сам того не подозревая, привел своего читателя на порог космического века».

Как аналитик поэтич. текстов У. был ярко выраженным «смысловиком». Ни критик, ни поэт, полагал он, не могут «жить в мире отвлеченных эстетических ценностей». Показательно, что утверждается это в ст. «Образ Ахматовой» и обосновано след. образом: «Ее “женская” в начале лирика требовала неженской силы. Чтобы оставаться собой, она должна была меняться. <…> Заманчивая идея, что поэт всегда равен самому себе, не означает, будто он одинаков, неподвижен, неизменен. В том-то и суть, что он, вырастая из одного корня, впитывает в себя воздух времени, его свет и тень, находя те формы, те соотношения, кот. соответствуют его характеру».

Дело тут не в предпочтении анализа «содержания» анализу «формы», а в том, что худож. образ всегда так или иначе конгениален реальности, хранит в себе как минимум «след жизни». В анализе стиха У. исходит из реалистич. положения о том, что для поэта «главное не так называемые муки творчества, а муки жизни, полнокровное ее чувствование». Стихотворение - своего рода «вспышка жизни», запечат­ленная в худож. речи, пишет У.

Не только содержательная сторона тв-ва, но и его изобразительная сущность, сама поэтика пря­мо зависят от глубины переживания художником жизни. В поэзии отражается человеч. судьба. Автор, не распознавший ее, не распознает и свое­го поэтич. предназначения, его дар распы­ляется, вместо того, чтобы концентрироваться. Поэ­тич. Бытие - «это не собрание фрагментов, а постоянно обновляющаяся целостность, - пишет У. - В девятнадцать ли, в девяносто лет - человек одновременно владеет всем, что случилось на его веку». Это из кн. «В настоящем времени» (1884) ― в ней явлены многие доминирующие в эстетике У. положения, основанные скорее на доверии к тв-ву поэтов, чем на общетеоретич. положениях стиховедения. Как и для боль­шинства стихотворцев, поэзия для У. «образ мира, в слове явленный» (Пастернак) или даже сам «мир, на образ множимый» (Ушаков). Образ лежит и в начале творч. процесса и в его конце. Первое эмоциональное впечатление поэта так же образно, как и запечатленная в его строке мысль об этом впечатлении.

Немаловажен еще один теоретич. аспект. У. много говорит о прозаизации стиха, о его ориентированности на «первоприметы времени» и - более широко - на «предлежащий мир». Об­щий для всей лит-ры процесс дифференциа­ции, размывания жанровых и видовых границ отра­жается, несомненно, и на состоянии поэтич. искусства. В прямом взаи­модействии слова поэтического и слова прозаического У. видит залог обогащения возможностей стихотв. речи. В этом вопросе он оспаривает даже ценимого им в остальном М. Бахтина, его принципиальное разделение худож. вы­сказывания на «прозаическое» и «поэтическое». У. полагает, что установка на «внутренне диалогизированное слово» характерна и для некот. совр. поэтич. систем. Так, само­стоятельность, оригинальность поэтич. лица Твардовского критик видит в том, что он в свою поэзию «включил лирику “другого человека” и все-таки не перестал быть лириком». У Твардовского это не единственная примета обо­гащения поэзии прозой. «Автодокументализм», сти­хи-размышления, имеющие в основе сюжет, неотли­чимый от прозаического, - все это, по У., черты индивидуального стиля Твардовского.

Оригинальны, самостоятельны в тв-ве только те авторы, пишет У., для кот., как, напр., для Слуцкого, поэзия - «прямой путь жизни». Поэт работает «на пределе риска». Если попро­бовать формально описать его поэтику, то в этом описании поразит отсутствие традиционных поэтич. слагаемых. Всюду доминирует грубая материя, статистика, господствуют законы механики, не не­бесной, а земной, фабричной. В ритмике Слуцкого, размеренной и значительной, слышны скорее удары метронома, чем какая-нибудь нежная мелодия. Да и в содержательном плане идеалы Слуцкого иногда кажутся слишком прямолинейными.

Вот у такого поэта У. и находит «высшую эстетику». Она раскрывается в монолитном историзме стихов Слуцкого, в его переживании истории как актуальности, определяющей человеч. поведе­ние - и сознательное, и бессознательное - ежеминутно, здесь и сейчас. В этом историзме нет ни за­зоров, ни разрывов. Он лишен популярных и бро­ских сравнений «века нынешнего и века минувшего». Историзм Слуцкого обусловлен представлени­ем о неделимости человеч. судьбы, ее протяженности. История у него слита с длиной человеч. жизни. Эта длина и есть необходимая мера времени, основа историч. периодизации. Об­разы довоенных и военных лет намертво впаяны у Слуцкого в совр. быт. Поэзия как бы на­бухает историей, из-за чего поэт едва ли не стремится к какой-то усредненно-статистич. типичности. И в этом стремлении доходит до истинной ори­гинальности.

У. открывает в поэ­тах то, что сами они в себе различают часто с тру­дом, если вообще различают. Он говорит об их индивидуальности в зависимости от того, на­сколько эта индивидуальность оправдана характером времени, потребностями эпохи. Можно сказать, что он идет к индивидуальному через типическое. С точки зрения истории лит-ры это существен­но: ни одно новое явление в поэзии не возникает у исследователя из небытия, само по себе. В каждом из совр. достижений У. видит куль­турное обоснование в богатом опыте предшествую­щего развития лит-ры.

Даже такие погруженные в свою лирич. ин­дивидуальность авторы, как А. Вознесенский, доказа­тельно рассмотрены У. в общем эволюционном ряду. При всей дерзкой непохожести поэта на собратьев по эстраде его зависимость от вея­ний времени особенно показательна. И «силовой, спортивный жест», лежащий в основе поэтики Воз­несенского, и его приверженность к научно-технич. утопии, сменившаяся развенчанием ее, кри­ком востребованной тишиной - все говорит о вкусах, самых распространенных среди поголовно и без разбора причисляемых к «шестидесятникам» лит. современников У. Как критик он писал о них не раз, но если говорить об особенно известных в 1960-е «мальчиках из Достоевского», за ночь готовых исправить карту звездного неба, Е. Евтушенко - Р. Рождественском - А. Вознесенском, то предпочитал У. … Владимира Соколова. А еще больше ценил Арсения Тарковского, поэта старш. поколения, через кот. шли к У. живительные токи поэзии «серебряного века» - Ахматовой и особенно Ин. Анненского (сохранившаяся содержательная переписка между Тарковским и У. пока не опубл.). В стихах Тарковского У. находил то, прославленное и введенное Анненским в поэзию, «будничное слово», превращающееся в отчужденный от мистики символ, психологически содержательный и неуничтожимый не из-за своей неземной природы, а как раз по причине погруженности «в сплетение корней». «Даже восшествие на Олимп не спасает от реальности жизни», ― напис. У. в своей посл. статье «Метафоры оживший материк» .

Об Анненском У. написал одну из самых содержательных работ, начиная с заглавия - «Тайный подвиг» (1984). «Открытия Анненского, ― пишет У., ― были связаны прежде всего с тем, что он не изобретал новые образы, а прокладывал новые пути, по кот. живая жизнь входила в поэзию. Сам символ - предельное обобщение - он сделал эмоционально и психологически достоверным. Зыбким чувствам сумел придать чуть ли не материальную предметность. В будничном слове разглядел фантасмагорию страшного мира. <…> Он прислушивался к словарю интеллектуального обихода, кот. создавало время, и сумел найти в нем токи непосредственной жизни, сделать его заразительно эмоциональным и, следовательно, поэтическим. Наконец, он изощрил психологическую наблюдательность до того предела, где она граничит с аналитичностью художественной прозы, с романным словом, проникающим в потаенные извивы души. <…> В элитарной символистской поэзии он прорубил множество окон и дверей, через кот. непосредственная жизнь проникала в стихи. Даже в самых своих дальних и сокровенных устремлениях поэзия Анненского - поэзия жизни».

Таким же «домом со многими окнами» оказалось наследие У. Если собрать все его работы воедино, то перед нами откроется всеобъемлющая галерея лиц отеч. поэзии ХХ в.

«Знания для него были постоянно действующей творческой силой», написал У. об одном из своих героев. О посл. герое, о кот. ему удалось написать. М.б., и о себе: «Небытия нет, есть вечная, изначальная, одинаково распространяющаяся на всех жизнь. И это величайшая радость…»

Соч .: Николай Заболоцкий. Стихотворения <Рец.> // Нева. 1958. № 1; Народность, мастерство, традиции (Заметки о тв-ве А. Твардовского) // Звезда. 1959. № 7; Мысли о поэзии // Звезда. 1960. № 2; Поэзия смотрит в будущее // Звезда. 1961. № 2; Движение торжествующей мысли (Поэзия Н. Ушакова) // Звезда. 1962. № 7; Жизнь образа // Звезда. 1963. № 9; Дальше чужого имени // Звезда. 1964. № 2; Возвращение... вперед // День поэзии. Л., 1964; Фантастическая или философская? // Нева. 1965. № 7; От метафоры к роману // Звезда. 1965. № 10; Бег времени // Звезда. 1966. № 5; Конфликты в поэзии Арс. Тарковского // Звезда. 1966. № 11; Поэзия Николая Асеева / Предисл. и комм. // Николай Асеев. Стих-я и поэмы (БП). М.-Л., 1967; Возвышение человека. Заметки о совр. поэзии. Л., 1968; Мера времени // Звезда. 1970. № 8; Автодокументальная проза // Звезда. 1970. № 10; Называя имена // Звезда. 1971. № 5; В размышлении и действии // Звезда. 1971. № 12; Фантастика и наш мир. Л., 1972; Художник перед лицом НТР: ответ на анкету // Лит. обозрение. 1973. № 10; В романах и в жизни // Звезда. 1973. № 12; Непредвиденные встречи // Звезда. 1974. № 9; Патетическая фантастика // Аврора. 1974. № 10; Лит-ра гражданского служения // Звезда. 1975. № 12; Поэт рубежа // Звезда. 1977. № 8; Стихи-собеседники. Л., 1978; Философичность худож. прозы // Звезда. 1978. № 9; Философская утопия: Поэтич. мир Велимира Хлебникова // Вопр. лит-ры. 1979. № 3; Образ человека - образ времени. Л., 1979; «Эпох соприкасатель» // Звезда. 1980. № 1; Обязательность // Звезда. 1981. № 5; Голоса пятнадцати столетий // Новый мир. 1983. № 3; Мечтатель и практик: Хлебников и Маяковский // Звезда. 1983. № 4; Мир Лермонтова и Лермонтов в мире // Звезда. 1983. № 6; В настоящем времени. Л., 1984; Память и лица // Звезда. 1984. № 8; Тайный подвиг // Лен. панорама. Л., 1984; Священная война // Звезда. 1985. № 2; По строчечному фронту // Звезда. 1986. № 6; Дела и люди: Вчера и сегодня // Звезда. 1987. № 7; Что за стихами? // Новый мир. 1987. № 10; Правда - свет разума // Звезда. 1988. № 4; «Со мною вот что происходит...» (Из записок о шестидесятниках) // Звезда. 1988. № 10; Диалог с примесью соли // Лен. панорама. Л., 1988; Метафоры ожившей материк (Предисл.) // Бенедикт Лившиц. Полутораглазый стрелец. Л., 1989; Образ Анны Ахматовой // Звезда. 1989. № 6; Сокровенный Платонов // Звезда. 1989. № 7.

Лит. : Мотяшов И. Возвышение поэзии // Вопр. лит-ры. 1969. № 9; Кагарлицкий Ю. На полпути к книге // Лит. обозрение. 1973. № 8; Василевский А. Начиналось с Маяковского (Адольф Урбан. Образ человека - образ времени. Очерки о сов. поэзии) // Новый мир. 1981. № 1; Писатели Л-да: Биобиблиогр. справочник. 1934–81 / Авт.-сост. В. Бахтин и А. Лурье. Л.: Лениздат, 1982; Арьев А. Мир на образ множимый // Лит. обозрение. 1986. № 4; <Ред.> Вспышка жизни (К 60-летию Адольфа Урбана) // Звезда. 1993. № 8; Урбан А. А. // Энц. фантастики. М., 1997.

А. Арьев