Вагинов Константин Константинович

ВА́ГИНОВ (наст. Вагенгейм) Константин Константинович [21.9(3.10).1899, СПб. - 26.4.1934, Л-д] - поэт, прозаик.

Отец, Константин Адольфович Вагенгейм,- обрусевший немец, жандармский офицер, в 1915 изменивший фамилию на Ва­гинов: отсюда и «псевдоним» сына. Мать, Любовь Алексеевна,- дочь богатого сибирского помещика (по др. сведениям - золото­промышленника, городского головы Енисей­ска). После Октября 1917 родители В. влачи­ли жалкое существование, но в эмиграцию не подались. В. «девяти лет поступил в гимназию Гуревича, кот. и кончил в начале Буржу­азной Революции. После окончания поступил в ун-т (на юридический фак-т. - Г. Ф .), откуда и был взят в Красную Армию, в кот. пробыл до 1922» (Автобиография // РО ИРЛИ). После участия в боях на польском фронте и за Уралом вернулся в Пг. в 1921 и служил воен. писарем. Тогда же был принят в «Цех поэтов», возглавляемый Н. С. Гумилевым. В 1921–22 состоял, по его словам, «во всех петербургских поэтических органи­зациях» (Там же): «Аббатство гаеров», «Кольцо поэтов им. К. Фофанова», эмоционалисты (вместе с М. Кузминым), «Острови­тяне» (вместе с С. Колбасьевым и Н. Тихоно­вым), «Звучащая раковина». Контактировал с пг. имажинистами, посещал вечера пролетарских поэтов. В кон. 1922 в одном из писем заявил: «Я хочу работать один», - но и потом взаимодействовал с чле­нами кружка эллинистов АБДЕМ, согласился войти в ОБЭРИУ. Обучаясь в 1923–26 на курсах при Ин-те истории искусств, сблизил­ся с литературоведами формальной школы (Б. Эйхенбаум, Ю. Тынянов) и с Б. Энгельгардтом, М. Бахтиным; в посл. годы жизни - с Н. Клюевым. Причем всегда занимал обособленную позицию, не противореча при этом никому. Всеядность эстетич. любопытства соединялась у не­го с крайней субъективностью в тв-ве. С ранних лет в поведении В. обнаружились два свойства: отчужденность от общеприня­тых норм (будь то государственные или се­мейные) и внимание к случайным мелочам. «Он был нумизмат, собирал старинные кни­ги, изучал древние языки. Он бродил по тол­кучкам и выискивал старинные печатки, мундштуки, перстни с камеями, геммами, кот. всегда украшали его тонкие, хрупкие смуглые пальцы. Он был беден, но вещи как бы сами шли к нему» (И. Наппельбаум). Увлекшись в детстве нумизматикой, В. вскоре перешел к истории, а затем - к сло­весности. К 12 годам самостоятельно изучил старофранцузский и итальянский яз., на­стольной книгой его стала многотомная «Ис­тория упадка и разрушения Римской импе­рии» Э. Гиббона. Уже к 1923 В. мог четко обозначить свое понимание современности. Российскую революцию 1917 он впрямую сравнил с эпохой крушения Римской импе­рии. Как тогда языческую культуру победило христианство, так теперь христианскую куль­туру - напророченный Д. С. Мережковским «Грядущий Хам», оздоровляющий нацию би­ологически, но губящий ее духовно. Следуя в таком миропонимании за многими (в част­ности за А. Блоком), В. свою надежду на воз­рождение связывал все-таки не с христиан­скими ценностями, а с античными: пост. герои его лирики - Психея (душа), Орфей (искусство), Философ (мудрость). И предназначение свое, т.е. художника (не­спроста даже интимные переживания В. изла­гал в стихах от третьего лица, отстраненно), поэт уподоблял птице Феникс: претвориться в прах, чтобы затем воскреснуть и из частиц пепла восстановить первозданную красоту мира. «Я миру показать обязан / Вступление зари в еще живые ночи...» (1924). Ныне же, при всеобщем катаклизме, сохранить культу­ру можно лишь в душе отверженного, изгоя-художника, причем по крохам: «Так сумас­шедший собирает / Осколки, камешки, суч­ки. / Переменясь, располагает / И слушает остатки чувств. / И каждый камешек напоми­нает / Ему - то тихий говор хат, / То громкие палаты дожей, / Быть может, первую любовь / Средь петербургских улиц шумных...» (« Под чудотворным, нежным звоном ...», 1924). Вот и мечется гл. герой вагиновской лирики Филострат - прекрасный античный юноша с миндалевидными глаза­ми - по обезлюдевшему Пг. в поис­ках потерянной Психеи, встречая только случайные детали прежде единого целого. А сам Петербург-Петроград-Ленинград предстает как царственный саркофаг. В., в детстве любивший «читать Овидия, Эдгара По и Гиббона», стихи «начал писать в 1916 под влиянием „Цветов зла” Бодлера» (Авто­биография. РО ИРЛИ). Впервые опубл. их в сб. «Островитяне» (Пг., 1921). Тогда же вышла и его кн. стихов « Путешествие в хаос », позволившая некот. критикам отнести автора к символистам. Следующая (без названия; условно ее обозначают как « Стихотворения» . Л., 1926) свидетельст­вовала о большей тяге В. к акмеизму, сра­щенному с футуризмом, а ставшие своего ро­да «избранным» « Опыты соединения слов посредством ритма » (Л., 1931) представили их создателя и как предшест­венника обэриутов. Однако принципиальных изменений в творч. манере В. за эти го­ды не произошло, ибо стилевой эклектизм со­ставлял сущность его эстетики. То был «орга­нический эклектизм». «Он смешивает самые неслиянные понятия»,- возмущалась А. Ахматова (1926). Зато восторженно о В. отозвался тогда О. Ман­дельштам в ночном звонке Б. Эйхенбауму: «Появился Поэт!» Он «сравнивал стихи Вагинова с итальянской оперой, назвал Вагинова гипнотизером. Восхищался безмерно...» (В. Лукницкая. Из двух тысяч встреч. М., 1987). Сам же поэт сказал о себе в ту пору так: «Полускульптура дерева и сна» («Опыты...»). У В. «фантасмагория мира проходит перед глазами как бы облеченная в туман и дрожание, - отмечалось в Манифесте ОБЭРИУ. - Однако через этот туман вы чувствуете близость предмета и его теплоту, вы чувствуете наплывание толп и качание де­ревьев, кот. живут и дышат по-своему, по-вагиновски, ибо художник вылепил их и согрел своим дыханием» (Афиши Дома печати. 1928. № 2). Разноречивая и в то же время индивидуально целостная поэтика В. оказалась сродни породившей ее эпохе. «В стихах Вагинова, - писал автор предисл. к „Опытам...” (предположительно В. Сая­нов), - смещение плоскостей пространства и времени кажется на первый взгляд неожи­данным, фантастическим. Но ведь сама эпоха диктует нам темы таких смещений... А смеще­ние во времени - порождение того же стиля, который сочетает в Ленинграде классичес­кую архитектуру зданий Кваренги, Томона и Росси с подъемными кранами, эллингами и заводскими корпусами» («Опыты...»). По мере все большего вживания в этот мир у В. несколько изменяется лирич. сюжет. Наряду с Филостратом возникает фигура Тептелкина, олицетворения «мировой пошло­сти», прозаич. изнанки жизни (« Ле­нинградская ночь », 1927, драматич. поэма о Филострате). Метафизическое сбли­жение эпох позднего эллинизма и современ­ности вбирало в себя все больше конкретных деталей и конфликтов. И все-таки изначаль­ное признание В.: «Взращен искусством я из колыбели, / К природе завистью и ненавистью полн...» (« У трубных горл, под сенью гулкой ночи. ..», 1923) - сохраняло свою силу, что сказалось и в его прозаич. произведениях.

Если ранние опыты В.-прозаика - « Мо­настырь господина нашего Аполлона » и « Звезда Вифлеема » (1922) - открыто излагали его концепцию о необходимости сохранения искусства в мире машинной ци­вилизации (здесь - перв. появление обра­за Филострата), то роман « Козлиная песнь » (отд. изд. Л., 1931) был целиком по­строен на конкретном мат-ле повседнев­ности: перед нами быт лит. Л-да нэ­повских лет. Скандальным выявлением прото­типов он и привлек большинство читателей: в Заэфратском узнавали Н. Гумилева, в Троицыне - Вс. Рождественского, в Мише Котикове - П. Лукницкого и др. Из критиков толь­ко И. Сергиевский указал на философскую многоплановость произведения. Это объясни­мо: гл. план романа четко осознается лишь в контексте последующих вагиновских повествований: романов « Труды и дни Свистонова » (Л., 1929), « Бамбочада » (Л., 1931), « Гарпагониана » (1933, опубл. в 1983). Их объединяет тема трагедии Мас­тера («трагедия» по-гречески означает «песнь козла»). Уже в перв. романе, испол­ненном в духе меннипейского, карнавально­го начала («Вот истинно карнавальный писа­тель», - отозвался об авторе М. Бахтин), звучит драматич. нота в финале: самоубийство Неизвестного поэта (а он - alter ego автора). Идеальные побуждения художника не­состоятельны в столкновении с обыватель­ским миром. Во втором же произведении «цикла» само искусство несет в себе траге­дию: его герой писатель Свистонов целиком переходит в процесс тв-ва, растворяет­ся в нем и начисто порывает с реальной жиз­нью. Персонажи «Бамбочады» еще пытаются вернуть утраченную гармонию, коллекциони­руя всевозможные предметы ушедшей куль­туры, но в «Гарпагониане» они становятся су­ществами ирреальными с высушенной душой, и неспроста один из них занимается «соби­ранием снов».

Посл. годы В. жил, страдая от нехватки воздуха: тяжелая форма туберкулеза. Сказалось и пристрастие в юношестве к кока­ину, оправдываемое им тогда тем, что «опья­нение не наслаждение, а метод познания» (Н. Чуковский). Его кончине в 1934 была посвящ. целая страница в газ. «Лит. Л-д». В колл. некрологе отме­чалось «исключительное личное обаяние» В., «строгость и требовательность к себе». «Тонкий и изысканный мастер, прекрасный това­рищ и взыскательный друг», - подытоживали собратья по перу. Вскоре после похорон В. органами ОГПУ была арестована его мать, пропал отец, при обыске были забраны чер­новики его романа о 1905. Сб. стихов посл. лет « Звукоподобие » (1930–34), отмеченный классич. уравновешеннос­тью и трагич. просветлением, вперв. появился в печ. за рубежом (альм. «Аполлон-77», Париж). Теперь же исследователи сопоставляют творч. искания В. со мн. идейно-худож. течениями XX в. «Экзис­тенциалист до экзистенциализма (а он был знаком с работами Кьеркегора, Бердяева, Шестова, не говоря уже о Достоевском). Сюрреалист до русского сюрреализма (Г. Адамович сравнивал его стихи со стихами П. Элюара)», - пишет о поэте В. Широков («Опыты...»). Д. Сегал ставит «Козли­ную песнь» в один ряд с «Египетской маркой» О. Мандельштама, «Поэмой без героя» A. Ахматовой, «Доктором Живаго» Б. Пастернака, «Даром» В. Набокова (Лит-ра как охранная грамота // Slavica Hieroslyhitana. 1981. Vol. V–VI). Т. Николь­ская слышит в прозе В. созвучия с Б. Пильня­ком, М. Булгаковым («Театральный роман»), B. Кавериным («Скандалист», «Художник не­известен»), О. Хаксли («Шутовской хоро­вод», «Контрапункт»). Таким предстает сей­час «маленький, щупленький, печальноглазый Вагинов» (Л. Борисов. За круглым столом прошлого. Л., 1971), «беспутный, бес­толковый, сомнамбулический поэт» (Г Адамо­вич // Звено. 1926. 24 янв.). Как он сам се­бя определил ― «поэт трагической забавы».

Соч.: Собр. стихотворений. München, 1982; Козли­ная песнь. Труды и дни Свистонова. Бамбочада. М., 1989; Опыты соединения слов посредством ритма. М., 1991 (ротапринт. переизд. Л., 1931); Козлиная песнь: романы. М., 1991; Поэты группы ОБЭРИУ. СПб., 1994 (БП. БС); Стихотворения и поэмы / подгот. текстов, сост., вст. ст., прим. А. Герасимовой . Томск, 1998; Полное собр. соч. в прозе / прим. Т. Никольской и В. Эрля . СПб., 1999; Петербургские ночи. СПб., 2002; Козлиная песнь: романы, стихи. М.: Эксмо, 2008; Песня слов / сост., подгот. текста, вст. ст. и прим. А. Г. Герасимовой. М.: ОГИ, 2012.

Лит.: Гор Г. Замедление времени. Изваяние // Гор Г. Волшебная дорога. Л., 1978; Писатели Л-да: Биобиблиогр. справочник. 1934–81 / авт.-сост. В. Бахтин и А. Лурье. Л.: Лениздат, 1982; Никольская Т. К. К. Вагинов: Канва биографии и тв-ва. Библиография // Четвертые Тыняновские чтения: тезисы. Рига, 1988; Наппельбаум И. Памятка о поэте // Там же; О Вагинове: Из дневника П. Лукницкого // Лит. обозрение. 1989. № 5; Чуков­ский Н. Константин Вагинов // Чуковский Н. Лит. воспо­минания. М., 1989; Никольская Т. [Вст. ст.] // Вагинов К. Козлиная песнь. Труды и дни Свис­тонова. Бамбочада. М., 1989; Ненаписанные воспоми­нания / Инт. с Александрой Ивановной Вагиновой // Волга. 1992. № 7–8; Пурин А. Опыты Константина Вагинова // Новый мир. 1993. № 8; Блюм А. Возвращение Константина Вагинова // Новый ж-л. СПб., 1993. № 2; Ни­кольская Т. Жизнь и поэзия К. Вагинова. СПб., 1999; Дмитренко А. Когда родился Вагинов? // НЛО. 2000. № 1 (41); Pavlov Е.. Writing as Mortification: Allegories of History in Konstantin Vaginovʼs «Trudy i Dni Svistonova» // Russian Literature. 2011. № 2–4, 15 February - 15 May; Бреслер Д., Дмитренко А. Константин Вагинов в диалоге с пролетариатом (литкружок завода «Светлана» и работа над историей Нарвской заставы) // Русская лит-ра. 2013. № 4.

Г. Филиппов