Вахтин Борис Борисович
ВАХТИ́Н Борис Борисович [3.11.1930, Ростов-на-Дону - 12.11.1981, Л-д, похоронен на Комаровском кладб.] - прозаик, драматург, переводчик, востоковед.
Родился в Ростове-на-Дону. Отец - Борис Борисович В. (1907–38), журналист; мать - Вера Федоровна Панова (1905–73), писательница. После ареста отца в 1935 жил с матерью и братом в Ростове, затем с лета 1937 в д. Шишаки Полтавской обл., где и встретил войну. В 1944 был вывезен в г. Молотов (Пермь), в 1946 переехал в Л-д, в 1949 поступил на восточный фак-т ЛГУ. После окончания аспирантуры с 1957 работал в ЛО Ин-та востоковедения АН СССР. Защитил канд. дис. (науч. рук. акад. Н. И. Конрад). Защита подготовленной в 1976 докт. дис. не состоялась, причиной был отказ В. в 1974 давать свидетельские показания на полит. процессе (т.н. «дело подготовки пятитомного собрания сочинений Иосифа Бродского»). Переводил с китайского (сб. народных песен «Юэфу» и др.), писал прозу. Член СП (секция переводчиков), руководил семинаром переводчиков с восточных яз. (1978–81). Один из создателей и участник лит. группы «Горожане» (нач. 1960-х) и одноименных самиздатских сб. (вместе с В. в группе участвовали В. Губин, И. Ефимов, В. Марамзин, позднее - С. Довлатов); участник альм. «Метрополь» (1979).
«Во время процесса Владимира Марамзина… Вахтин вызвал такое озлобление властей упорным отказом от дачи показаний, что суд вынес специальное постановление в его адрес, тут же пересланное по месту работы - в Институт востоковедения. С этого момента перед Вахтиным закрывается возможность заниматься научной работой. Докторскую диссертацию не утверждают к защите, выезд на конференции запрещают, статьи не печатают» (И. Ефимов).
Был заметной обществ. фигурой в Л-де 1960–70-х. В марте 1964 присутствовал в зале суда над Бродским, его свидетельская подпись - под стенограммой, сделанной Ф. Вигдоровой. В янв. 1966 выступает в роли ведущего в телепередаче «Лит. вторник» о сохранении традиций русской культуры. Участвовали Д. Лихачев, Вяч. Иванов, В. Солоухин и др.; атмосфера передачи, с упоминанием имен Пастернака, Зощенко, Солженицына, протопопа Аввакума, с разговорами о русской духовной музыке и о вкладе евреев в русскую культуру выпадала из тогдашней нормы. За допущенный идеологич. прокол директор телестудии Б. Фирсов и сотрудники редакции лит. передач были уволены. В 1966–67 В. записывал в М. ход суда над Синявским и Даниэлем; сделанные им записи использованы в самиздатском бюллетене «Хроника текущих событий». В янв. 1968 В. - один из организаторов вечера творч. молодежи в Доме писателей в Л-де (среди участников - И. Бродский, Я. Гордин, С. Довлатов, художник Я. Виньковецкий), после кот. «за идеологическую диверсию» был снят с должности зам. директора Дома (см. И. Ефимов).
Автор повестей и рассказов, при жизни почти не издававшихся. Перв. лит. опыты (« Дневник без имен и чисел» . « Алхимия» ) относятся к нач. 1950-х. Перв. публикации - очерк о Марфе Крюковой (Огонек. 1951. № 43), очерк об Александре Грине (Нева. 1960. № 8) и др., два рассказа (Ее личное дело .Ножницы в море // Молодой Л-д. Л.: Сов. писатель, 1965). Перв. серьезная кн. прозы вышла на Западе (« Две повести» ) через год после смерти В.
В стилистике ранних текстов активно и талантливо экспериментирует, заметно влияние обэриутов, позднее Зощенко, Лескова, Платонова, Гоголя. Тем не менее стилистич. неповторимость В. несомненна. «Литературный манифест» молодого В. - в предисл. к самиздатскому сб. «Горожане»: «С читателем нужно быть безжалостным, ему нельзя давать передышки, нельзя позволять угадывать слова заранее, каждое слово должно взрываться у него перед глазами, нападать неожиданно, в секунды ослабленного сопротивления и незащищенности. Любая игра, любые обманы, разрушение привычного строя фразы, неожиданное разрастание придаточных, острейшая мысль, спрятанная где-то в причастном обороте и впивающаяся в него оттуда, как из засады, все годится в этой борьбе для победы над всё читавшим и всё видавшим на своем веку современником».
Известность в лит. кругах Л-да В. принесла трилогия « Три повести с тремя эпилогами » (1959–64), в кот. вошли повести: « Летчик Тютчев - испытатель », « Ваньки Каин », « Абакасов - удивленные глаза ». Здесь показаны три характера, три ипостаси «русской души»: Тютчев - честный, прямой, немногословный, почти святой; Каин - преступник, вор и убийца, «широкая русская душа», кот. тесно в этом мире; Абакасов, сов. «лишний человек», рефлексирующий и робкий интеллигент. Повести, образующие эту трилогию, связаны между собой местом действия - городом, рассказчиком и несколькими общими персонажами. Здесь доминирует речевой поток, неожиданные ракурсы, условные, символич. коллизии и ситуации. Подтекст всех трех повестей - судьба страны; общая тональность - скорее пессимистическая. Она подчеркнута «тремя эпилогами»: в первом персонажи прощаются друг с другом; во втором бесконечная серая колонна солдат, то ли живых, то ли мертвых, движется по бесконечной дороге, в колонне - персонажи повестей, объединенные общей участью. Третий эпилог - рассеяние: персонажи оказываются разбросанными по миру: «В Колорадо я вижу Марию, в Мельбурне я вижу Стеллу, под африканским солнцем чистит негру ботинки мальчик Гоша, протянул единственную руку за подаянием солдат Тимохин в Гонолулу…».
Параллельно с «Тремя повестями» В. пишет серию коротких рассказов, в кот. отражаются впечатления от поездок по стране, встреч с людьми, наблюдений. Короткие, конкретные, эмоционально насыщенные, эти рассказы образуют цикл реалистич. картин, подкупающе достоверных в своей обыденности.
Повесть « Одна абсолютно счастливая деревня » (1965) переносит действие из города перв. повестей в деревню, в описаниях кот. много от полтавской деревни детства В. Эта деревня, «над судьбой кот. хочется плакать, но и от слез этих она не перестает быть абсолютно счастливой» (А. Немзер. 1991) - воплощение естественного, здорового, органичного существования на земле, исполненного трудом, любовью, ясными человеч. отношениями. На этом фоне с удивительным тактом и иронией показана любовь двух молодых людей - Михеева и Полины, заканчивающаяся деревенской свадьбой. В эту идиллию вторгается война, на кот. Михеев уходит добровольцем наутро после свадьбы и гибнет, оставляя Полину вдовой, однако, и погибнув, продолжает разговаривать и с Полиной, и со своей землей, и в этом разговоре формулирует осн. мысль автора - тождественность «рая на земле» и смерти: мотив, кот. позднее будет навязчиво повторяться и в худож. прозе В., и в его публицистике. «Почему это так, земля, - спросил Михеев, - что, если представлять себе, что на тебе, тучной, вразброс стоят в садах просторные дома, окна в домах чистые, убранство в них опрятное, люди в них живут здоровые и веселые и так далее, то чем дальше думаешь об этом и представляешь это себе, тем хуже это видно, словно светлее становится больше необходимого, все светлее и светлее, так что свет все гасит, и ничего уже, кроме света, не видишь, и никак ничего, кроме света, не разглядеть и в подробности не всмотреться? - Не всмотреться, - сказала земля».
Отношение к войне В. формулирует просто: «Еще далеко не кончилась война, но она уходила на запад <...>, оставляя по себе память на нашей земле и гордость в народном чувстве надолго, на века. И эту гордость в народном чувстве нельзя не разделять, если понимать, что не пустоцветные мысли доводят человека до истины, а только причастность к жизни близких ему людей. <...> Народ спас самого себя, отчего же не уважать ему себя за это? Отдельный человек, образованный и смертный, может, конечно, быть выше всей жизненной суеты, выше страстей народных, ему-то что, ему жить недолго, а народу жить вечно, и народ помнит всех…»
В 1970-е писал киносценарии (Найди меня, Леня ! (1971); Лавина (1975); На всюоставшуюся жизнь (в соавт. с П. Фоменко, 1975); посл. сценарий лег в основу изв. фильма о войне).
Повесть « Дубленка » (1978), кот. вошла в альм. «Метрополь», можно прочитать и как сатиру на партийную номенклатуру эпохи застоя, и как парафраз, «грустную и забавную вариацию на темы “Шинели” и “Ревизора”» (А. Немзер. 1991). К Гоголю, «моему незабвенному вралю и несерьезнейшей личности», как писал о любимом авторе В. в эссе « Письма к самому себе », он всю жизнь относился восторженно. Гоголю и Булгакову была посвящ. одна из посл. прочитанных В. публичных лекций; к Гоголю и Булгакову в повести отсылают и вещие сны, посещающие Филармона Ивановича, партийного функционера, тайно влюбленного в театр, и говорящий кот Персик, и внезапная любовь, поразившая героя и «выломавшая» его из привычной рутины серой жизни и унылой службы. «Главное в повести - то преображение-просветление, кот. переживает по ходу действия Филармон Иванович... В нем открывается живая человеческая душа, способная мечтать, страдать, протестовать» (М. Амусин). Филармон Иванович, потерпевший, казалось бы, полный карьерный крах, счастлив: он «сидит теперь в задних рядах, ему, как и прежде, до самозабвения нравится все, что представляют, но, в отличие от прежнего, он смеется, плачет, переживает, шепчет реплики, подсказывая их актерам, хлопает изо всех сил, однако, как проникает в театры, как исчезает незаметно после спектакля, никто никогда не видел, что и неудивительно, потому что кому он нужен?».
Повесть « Надежда Платоновна Горюнова » - посл. худож. произведение, кот. В. успел закончить. В центре сюжета - любовь «номенклатурного» Афанасия Ивановича, крупного управленца, к девушке из церковного хора Надежде Горюновой - девушке «положительно прекрасной». И снова любовь оказывается несовместима с карьерой, с сов. процветанием, да и просто с жизнью. В финале повести «рассказчик размышляет о том, что может статься с чудесной красавицей, добравшейся, казалось бы, до тихой пристани» (А. Немзер. 2010), и произносит фразу, кот. отчетливо перекликается с размышлениями рассказчика из самого начала повести («Жизнь рода человеческого только, и как мы все знаем и по моему мнению тоже, начинается, мы ее самую зарю наблюдаем…») и кот. могла бы стать эпиграфом ко всему тв-ву В.: «Господи, да неужели же и это - еще не счастливый конец? Неужели все еще только начинается?».
В повестях и рассказах В. «взывает к ясному и полному видению прошлого, без идеологических туманов и изъятий, без лакун… Он жаждет вместить всю полноту российского бытия в свои пунктирные сюжетные ходы и разветвления, в размашистые рассуждения героев, в лукавые авторские отступления» (М. Амусин).
Важное место в тв-ве В. занимало то, что можно назвать «философской прозой». Вглядываясь в механизмы возникновения тоталитаризма в различных человеч. сообществах, В. заинтересовался трагедией в Гайяне, где религиозный лидер Джим Джонс в 1978-м вынудил 900 своих последователей покончить с собой. «Каким образом тысяча свободных американцев добровольно отдалась под власть одного фанатика, уехала за ним в полудикие джунгли и там послушно выпила несколько котлов с ядом - эта драма стала темой его отдельного исследования “ Гибель Джонстауна ” (1979)» (И. Ефимов).
Гл. историко-философский труд В. - « Этот спорный русский опыт ». Вопрос, лежащий в основе этой работы, В. сформулировал так: «Как же так получается: с одной стороны - несомненный зверский общественный гнет [на протяжении всей истории], преследование личности, унижение ее достоинства, стремление всех согнуть в бараний рог, подстричь под одну гребенку... А с другой - несомненные вершины духа и мысли, головокружительные прозрения, проницательнейшие предсказания, могучие личности?.. Отсталая по всем общественным параметрам страна, занятая лишь тем, чтобы выжить, - и замечательная в ней духовная культура, прекрасная, как острова Южных морей?». «В поисках ответа на это глубинное противоречие Вахтин не позволяет себе пускаться в те интеллектуальные игры-увертки, кот. соблазняли очень многих. Мол, “добрый и талантливый русский народ был обманут злыми гениями сомнительного национального происхождения: Марксом, Лениным, Троцким, Сталиным”. Фамилию Ульянов он вставляет в тот же перечень духовных вождей народа, где у него находятся Достоевский, Толстой, Солженицын, Сахаров» (И. Ефимов).
«“Гибель Джонстауна”… свершилась на другом континенте. Дикая “культурная революция” изничтожала людей в Китае. Для Вахтина (он был китаистом, кошмар хунвейбиновщины наблюдал воочию…) эти “далекие” истории были не только по-человечески “своими” - они были русскими. Он чувствовал, как надвигаются на нас такого рода бедствия, и всей душой тому противился. Он напряженно думал о будущем - о необходимости выйти из той напасти, что нагрянула в 1917 году, а подготовлена была “этим спорным русским опытом”…» (А. Немзер. 2010).
Суммируя свои размышления о русской истории, В. писал (« Человеческое вещество », 1979): «Всемирно-историческим достижением нашего народа <...> является то, что не погиб он окончательно ни нравственно, ни физически, а уцелел в обстоятельствах, казалось бы, безвыходных, потеряв многие миллионы жизней в братоубийственной войне, в войнах, голоде, холоде. Уцелел вопреки, а не благодаря своим вожатым, вождям, руководству, которые были - хуже некуда. И то, что уцелел, - это чудо, равного которому я в истории не знаю».
В 2000-е по повести и пьесам В. начали ставить спектакли; повесть «Одна абсолютно счастливая деревня» была поставлена неск. раз: кроме широко изв. постановки П. Фоменко (2000), в 2002 была постановка на Бродвее (реж. А. Бураго, сценарий А. Бураго и Ф. Пезулли), в 2006 - в Омском драм. театре «Галерка» (реж. О. Крыжановская), в 2006 - в петерб. Театре Буфф (реж. А. Истомин, и в 2010 - в кемеровском Театре для детей и молодежи, реж. И. Латынникова). Все три пьесы В. поставлены в 2005 в Театре Балтийского флота в Кронштадте (реж. Ю. Николаев); пьеса «За что ты меня не любишь?» - в 2006 в Театре на Литейном (реж. С. Маламуд).
«Вдохновенный и изощренный художник, он, сам себе удивляясь, углублялся в философию, этику, политику. Это кажущееся “раздвоение” замечательно передано в глубоких и ироничных “Письмах к самому себе” (историк, китаист, “бытовой человек”, общественный деятель обращается к своей главной - писательской - ипостаси). Вчитавшись в них, понимаешь, как крепко сцеплены причудливая проза Вахтина и его предельно ясная “публицистика”. Они зиждутся на главных вопросах… в них одно и то же умное недоумение: “― Так ты мне не можешь, значит, ничего объяснить? Получается вроде так, что не могу. Еще много лет на свете пройдет и много крови прольется, пока друг другу сумеем что-то начать объяснять”. В них неизменная верность свободе, то есть своей сути, которая заставляет героя “Одной абсолютно счастливой деревни” послесвадебным утром спешить на войну, потому что надо скорее с ней покончить, а Бориса Вахтина то волховать со словами и плести чудесные сказки, то исполнять долг гражданина в обществе, где слово это утратило всякий смысл. В них одна и та же тревога: не расчеловечится ли в конец род людской, не справит ли жадная и злобная смерть полное торжество. И одна и та же надежда - на лучшее» (А. Немзер. 2010).
Соч.: У Марфы Крюковой: Очерк // Огонек. 1951. № 43; В старом Китае (Очерк о В. М. Алексееве) // Культура и жизнь. 1959. № 7; Юэфу: Из древних китайских песен. М.-Л., 1959; На двух разных концах Земли (Очерк о книге Б. Роуленде) // Культура и жизнь. 1960. № 9; В старом Крыму (Очерк об А. С. Грине) // Нева. 1960. № 8; Ее личное дело. Ножницы в море // Молодой Л-д. Л., 1965; Несколько дней в Китае // Журналист. 1967. № 1; Юэфу: Из средневековой китайской лирики. М., 1969; Портрет незнакомца // Аврора. 1970. № 12; Это мултанское дело. Повесть // Наука и религия. 1970. № 7–8; Ванька Каин // Время и мы. 1977. № 14; Одна абсолютно счастливая деревня // Эхо. 1978. № 2; Сержант и фрау // Эхо. 1978. № 3; У пивного ларька: Рассказ // Эхо. 1978. № 4; Дубленка // Метрополь, альм. Ann Arbor-М., 1979 (переизд. М., 1991); Летчик Тютчев ― испытатель // Эхо. 1979. № 4; Гибель Джонстауна [сокращ. вар.] // Новый мир. 1982. № 2; Город Кировск и его голова: Очерк // Нева. 1982. № 7; Две повести. Ann Arbor, 1982; Гибель Джонстауна. Л., 1986; Человеческое вещество? // Эхо. 1986. № 14; Абакасов - удивленные глаза // Сумерки. 1988. № 3; Летчик Тютчев - испытатель // Сумерки. 1988. № 1; Ванька Каин // Сумерки. 1988. № 2; Анабиоз // Сумерки. 1989. № 4; Одна абсолютно счастливая деревня // Нева. 1989. № 9; Шесть писем: Роман // Сумерки. 1989. № 6; The Sheepskin Coat & An Absolutely Happy Village / Translated by Robert Dessaly and Michael Ulman.
Лит.: Ефимов И. Памяти Бориса Вахтина // Эхо. 1984. № 13; Помпеев Ю. Подчинение правде. Борис Вахтин, писатель и ученый [Послесл.] // Вахтин Б. Гибель Джонстауна. Л., 1986; Борисова М. Так сложилась жизнь… [Послесл.] // Так сложилась жизнь моя. Л., 1990; Немзер А. Рец. на кн. «Так сложилась жизнь моя» // ЛГ. 1991. № 21. 29 мая; Ким Ю. Сударь дорогой // Звезда. 1998. № 8; Нечаева Г. Сударь из Л-да // Общая газ. 2000. 2 нояб.; Езерская Б. Абсолютно счастливая деревня // Чайка. 2002. № 8 (24). 19 апр.; Амусин М. Город, обрамленный словом. Пиза, 2003; Самиздат Л-да. 1950-е - 1980-е: Лит. энц. М.: НЛО, 2003; Арьев А. Вахтин Борис Борисович // Русская лит-ра ХХ в.: Прозаики, поэты, драматурги: Биобиблиогр. словарь / Отв. ред. Н. Н. Скатов. М., 2005; Огрызко В. Так создавалась неофиц. лит-ра // Лит. Россия. 2005. № 22. 3 июн.; Минеев А. Один абсолютно счастливый человек (Неск. слов о Борисе Вахтине) // Минеев А. Странники. СПб., 2009; Амусин М. Штрихи к забытому портрету // Звезда. 2010. № 11; Немзер А. Неужели все еще только начинается? // Время новостей. 2010. № 218, 29 нояб.; Бражкина А. Борис Вахтин, сын врага народа и трижды сталинской лауреатки... // Неизвестный Ростов. 20 век. 2010. 26 дек.
НВ
