Веселовский Александр Николаевич

ВЕСЕЛÓВСКИЙ Александр Николаевич [4(16).2.1839, М. - 10(23).10.1906, СПб., похоронен на Новодевичьем кладб.] - литературовед, историк лит-ры.

Родился в дворянской семье военного педагога-генерала. Окончил 2-ю Моск. гимназию и в 1854 поступил на ист.-филол. фак-т МГУ. Занимался под рук. проф. О. М. Бодянского, П. Н. Кудрявцева. Был непосредств. учеником акад. Ф. И. Буслаева, виднейшего представителя Гриммовской мифологической школы. По оконч. курса ун-та (1858) около года служил гувернёром в семье русского посла в Испании кн. М. А. Голицына, побывал в Италии, Франции и Англии.

Исключительное влечение и любовь В. к западной культуре привели к тому, что в 1862 командирован за границу (Испания, Германия, Чехия, Италия), где интенсивно работал, готовясь к ученой профессорской деятельности.

Пробыв несколько лет в Мадриде, Берлине и Праге, молодой ученый окончательно осел в Италии (во Флоренции), где радушно был принят итальянскими учеными и где так освоился с новыми условиями жизни, «что о России перестал и думать», у него «явилась даже идея и возможность совсем устроиться в Италии». Под влиянием этих интересов и научных занятий над рукописями в итальянских книгохранилищах, В. на всю жизнь пристрастился к изучению итал. Возрождения, задумав даже «обширную историю» его, начиная «чуть ли не с падения империи». Изучению именно этой эпохи и посвящены гл. труды В. по истории новоевропейской лит-ры.

В Италии В. напеч. свой перв. большой труд - перевод философского романа Дж. Герарди « Il paradiso degli Alberti » («Райская вилла Альберти»). В 1870 этот перевод В. представил на соискание степени магистра в МГУ («”Вилла Альберти”, новые мат-лы для характеристики лит. и обществ. перелома в итал. жизни ХIV–ХV вв .»). Предисловие к изданию текста, впервые разысканного В., исследование об авторе этого романа и его отношений к совр. лит. течениям были признаны авторитетными учёными (Ф. Либрехт, Гаспари, Кёртинг и др.) во многих отношениях образцовыми (итальянское издание В. используется на Западе вплоть до наших дней). В работе В. указал на особое значение, к-рое он придавал изучению подобных памятников в связи с вопросом о т.н. переходных периодах в истории, и высказал ещё в 1870 («Московские университетские известия», № 4) свой общий взгляд на значение итальянского Возрождения - взгляд, к-рый поддерживался им впоследствии и в ст. « Противоречия итальянского Возрождения » («Журнал Министерства народного просвещения (ЖМНП)», 1888), но в более глубокой и вдумчивой формулировке.

Из др. работ В., имеющих отношение к эпохе Возрождения в разных странах Европы, следует отметить ряд очерков, кот. печатались преимущественно в «Вестнике Европы»: о Данте (1866), о Дж. Бруно (1871), о Франческо де Барберино и о Боккаччо («Беседа», 1872), о Рабле (1878), о Роберте Грине (1879) и др. Все они были перев. на итальянский яз. (см .: Собр. соч., т. II–VI).

Последующие работы В. были связаны непосредственно с науч. изысканиями в области ист.-сравнительного изучения (обще)народных сказаний.

В первые годы науч. деятельности В. выступал приверженцем учения Ф. И. Буслаева. «Увлекали, - рассказывает В. в автобиографии, - веяния Гриммов , откровения народной поэзии, главное - работа, творившаяся почти на глазах, орудовавшая мелочами, извлекавшая неожиданные откровения из разных „Цветников“, „Пчел“ и т.п. старья». Но даже в эту раннюю пору юного В. не удовлетворяли гл. особенности «буслаевской струи», «постановка мифологических гипотез» и «романтизм народности». В студ. кружках В. увлекается чтением таких позитивистов и материалистов, как Фейербах,Герцен и особенно Бокль (автор «Истории цивилизации в Англии»), за к-рого он «и впоследствии долго ломал копья». Под влиянием книги Дёнлоп-Либрехта («Geschichte der Prosadichtungen»), затем диссертации А. Пыпина «Очерк литературной истории старинных повестей и сказок русских» (1855), составившей эпоху в историографии русской лит-ры, а г.о. в результате собств. культурно-ист. штудий в Германии и Италии, В. сравнительно скоро сформировал убеждение об односторонности мифологич. школы, представители которой, по меткому его выражению, «долго витали в романтическом тумане арийских мифов и верований». Как шестидесятник и убежденный поклонник точного знания и естественно-научных методов исследования В. «с удовольствием спускается к земле» и примыкает к наиболее тогда позитивной школе Бенфея , к-рая в отличие от гриммовской школы выдвигала теорию лит. заимствований и международного лит. взаимодействия на основе не доисторического племенного родства, как это делали мифологи, а историко-культурного общения народов Запада и Востока. Именно эта теория надолго определила собой ист. характер и научную методику исследований В., особенно по средневековой лит-ре и фольклору. Общим же направлением метод. пути как историка и теоретика лит-ры В. обязан г.о. непосредственному воздействию Тэна и Бокля. Но весьма характерно, что испытав на себе сильное влияние Ипполита Тэна, особенно его учения о среде и детерминизме в искусстве, В. стремился исправить и дополнить его психологич. историзм материалистическим историзмом Бокля при помощи методики исследования бенфеевской школы.

Разработанный таким образом сравнительно-ист. метод впервые нашел свое теоретич. оформление во вступительной университетской лекции 1870 - « О методе и задачах истории лит-ры как науки », а первоначальное применение в работе молодого профессора - « Новые отношения муромской легенды о Петре и Февронии и сага о Рагнаре Лодброке » (1870). Последний оригинальный этюд открывал собой длинную серию такого рода сравнительно-ист. работ, к-рые печ. в «ЖМНП» в течение 1870-х и 1880-х. В них мастерски прослеживались своеобразные судьбы разного рода элементов мировой поэзии: бродячих сюжетов, мотивов, поэтических схем-формул, образов-символов и т.д.

Убежденным представителем бенфеевской школы В. выступил в своей докторской дис. - « Из истории лит. общения Востока и Запада. Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине » (СПб., 1872). В этой книге автор решает один из крупнейших вопросов лит. общения Востока и Запада. Изучая ист.-культурные пути проникновения восточных преданий о Викрамадитье, Джемшиде и Асмодее через талмудические и мусульманские легенды о Соломоне и византийско-славянские апокрифы и повести о Соломоне и Китоврасе в западные сказания о Морольфе и Мерлине, В. доказывает, что гл. узловыми пунктами передачи лит. влияния с Востока на Запад оказались Византия и юго-восточные славянские страны, а главными лит. посредниками - средневековые переводчики, преимущественно, по-видимому, евреи. Несмотря на то что вопрос, кот. в данном случае решал В., уже подвергался до него частичному рассмотрению (Валентин Шмидт, Бенфей, Юлиус Браун и А. Пыпин), монография его, по признанию акад. Ф. И. Буслаева, представляла собой «самый лучший опыт из всех, какие только на русском яз. были - в приложении бенфеевской теории литературного заимствования к разработке русских источников рукописных и устных, в их связи с поэтическими преданиями Зап. Европы».

Чтобы понять научный смысл такого рода капитальных, хотя и чисто фрагментарных трудов В. в этот период деятельности ученого, необходимо представить себе те очередные задачи, какие властно выдвигала едва только зарождавшаяся тогда сравнительная наука о лит-ре. Вот в каких чертах изображал в 1873 это новое движение один из его гл. представителей в Европе: «Основания этой науки, - говорит Эстерлей, - только что положены, и то не везде; еще много нужно собирать, ломать, обтесывать камни, потому что здание готовится обширное и грандиозное. Никто не знает архитектора и лишь немногие видели план, а несмотря на то, все строго работают в одном направлении, хотя бессознательно, как будто по инстинкту: это работа пчел и муравьев...» Именно этой скромной и непритязательной «работе пчел и муравьев», в связи с определением конкретных путей распространения и развития элементов мировой поэзии, В. и посвятил весь «средний» период своей деятельности, начиная с монографии «О Соломоне и Китоврасе» и кончая капитальным двухтомным исследованием « Из истории романа и повести » (1886–1888).

Будучи непримиримым противником всякого рода романтики и метафизики, В. стремился пользоваться такими приемами выяснения лит. закономерности, какие диктуются методом «естественно-научным» и на какие его уполномачивали бы лит. факты и явления массового характера. «Отыскать эту закономерность, - писал В. в 1873, - можно будет разумеется не путем метафизических построений, а тем торным путем, по к-рому стремятся идти все современные науки: необходимо начать с начала, с собирания фактов в наибольшем числе, сказов, поверий, обрядов, подбирая сказки по мотивам и сочетаниям их, поверья по содержанию, обряды по годовым праздникам или тем обыденным отношениям (свадьба, похороны и т.д.), к к-рым они бывают привязаны». «Такое расположение в перспективе, - убеждает В. читателя, - лучше выяснит внутреннюю закономерность народно-поэтического организма, чем всевозможные эксперименты теоретиков на этой земле незнаемой...»

Т.о. в нач. 1870-х В. становится наиболее последовательным представителем сравнительно-ист. метода и теории заимствований. Отстаивая теорию лит. заимствований по Бенфею в противовес прежней школе (Якоб Гримм и его последователи), объяснявшей сходство различных сказаний у индоевропейских народов общностью их источника в праиндоевропейском предании, В. оттенил важное значение Византии в истории европейской культуры и указал на её посредническую роль между Востоком и Западом. Тем не менее В. относился и к Бенфею довольно независимо и самостоятельно. Поэтому там, где это было возможно, В. стремился использовать и мифологическую теорию, т.к. в отличие от др. бенфеистов полагал, что данные направления не исключают друг друга, а скорее дополняют. По учению В., теория заимствований может быть применима лишь в тех случаях, когда речь идет «о сюжетах, то есть о комбинациях мотивов, о сложных сказках с цепью моментов, последовательность к-рых случайна и не могла ни сохраниться в этой случайной цельности (теория самозарождения), ни развиться там и здесь в одинаковой схеме из простейших мотивов (теория мифологическая)». Такого рода заимствования сложных сюжетных образований представляют собой далеко не случайные явления. Наоборот, все они так или иначе всегда вызываются соответственными культурно-ист. событиями и процессами. Попытки же применить мифологическую «экзегезу» могут иметь место лишь тогда, «когда уже кончены все счеты с историей» и мы имеем дело не со сложной сюжетной схемой, а с отдельным мотивом, составляющим «простейшую повествовательную единицу, образно ответившую на разные запросы первобытного ума или бытового наблюдателя». Однако позднее В. разочаровался и в теории заимствований, сыгравшей решающую роль в его исследованиях 1870–80-х.

Под влиянием английских антропологов и этнографов В. приходил к построению т.н. этнографической теории как теории самозарождения встречных лит. течений. Сходство и повторяемость примитивных сюжетных схем, мотивов и образов-символов объясняются этой теорией «не только как результат исторического (не всегда органического) влияния, но и как следствие единства психических процессов, нашедших в них выражение». Речь идет в данном случае о влиянии аналогичных общественно-бытовых условий, порождающих соответственные кач-ва среды, в связи с единством законов человеческой эволюции и цивилизации. Т.е. аналогичные качества среды естественно могут и в разных странах порождать аналогичные лит. течения и формообразования. При этом необходимо иметь в виду, что «учение это, - как его формулировал В., - а) объясняя повторяемость мотивов, не объясняет повторяемости их комбинаций; б) не исключает возможности заимствования, потому что нельзя поручиться, чтобы мотив, отвечавший в известном месте условиям быта, не был перенесен в другое как готовая схема» (напр., мотив «Муж на свадьбе жены»).

Этнографическая теория поэзии в свою очередь привела В. к тому, что метод сравнительно-исторический, становясь фактически, в процессе исследовательской работы, методом историко-этнографическим (так его иногда называл сам В.) к кон. 1880-х преобразовался у него под влиянием доктрины Спенсера, а также «Поэтики» Вильгельма Шерера - в эволюционно-социологич. метод. Это преобразование метода всего легче проследить, если проанализировать те многочисленные курсы, к-рые В. читал на протяжении долгих лет в СПб. ун-те и на Высших Женских курсах, особенно самый обширный литографированный курс - « Теория поэтических родов в их историческом развитии », прочтенный им в 1881–1886-х. Непосредственное применение им эволюционно-социологического метода находим уже в его монографии о Бокаччо и отчасти в книге о Жуковском . Наиболее же тонко и мастерски В. применял этот метод к изучению истории и социологии поэтич. форм в замечательной, хотя и не законченной «Поэтике».

В 1891 вышел первый том перевода В. «Декамерона» Боккаччо и напечатана статья его « Учители Боккаччо » («Вестник Европы»). Капитальное исследование « Бокаччо » появилось в печати в 1893. В двухтомном труде итальянский «поэт любви и славы» изображается как один из наиболее типичных носителей того нового социально-психологического «стилевого комплекса», кот. вырабатывался в период раннего итальянского гуманизма, под влиянием разложения старых средневековых систем, папства и империи. Бокаччо - сын простого купца, выдвинувшийся из «толпы» исключительно благодаря преимуществам своего духовного развития, - ярко вырисовывается в монографии В. как представитель новой социальной группы . При всех достоинствах этого труда, здесь можно наблюдать необыкновенное пристрастие автора к эмпиризму (обилие лит., биографич. и библиографич. фактов, бесконечных цитаций, имевших целью соблюдать полную «объективность»). В монографии красной нитью проходит идея, кот. В. формулирует следующим образом: «„Гуманизм“ в период своей сознательности - это романтизм самой чистой расы, перед к-рой открылась обетованная земля и забытые народные основы».

Чрезвычайно характерно, что единственная крупная работа, к-рую В. оставил по новой русской лит-ре, была также посвящена представителю раннего романтизма в русской поэзии - В. А. Жуковскому, своеобразному преломлению «русского гуманизма», столь чуждому, казалось бы, самому духу эпохи итал. Возрождения. До В. образ поэта «чувства и сердечного воображения» непомерно идеализировался и по установившейся традиции изображался с чисто иконописной стереотипностью как недосягаемый идеальный образ поэта. В. первым почувствовал необходимость разрушить эту традицию и подойти к Жуковскому как к опред. общественно-психологическому типу, - в полном соответствии с фактами ист. действительности. Для такой «реальной характеристики» личности и тв-ва поэта В. использовал колоссальное кол-во накопившихся лит. мат-лов и «человеческих документов». Любопытно, что исследователю-эмпиристу особенно важны были именно мелкие черты, «трепещущие жизнью». Это дало ему возможность ввести «личный момент» лирики Жуковского в «надлежащие границы, в большем соответствии не только с кач-вом чувства, но и с нравственными и житейскими идеалами поэта». Наиболее актуальное значение сохранили те главы, в к-рых В. дает первый опыт строго научного исследования поэтики и стиля Жуковского как представителя самого раннего русского романтизма или «русского сентиментализма карамзинской школы». Таковы главы: I - «Эпоха чувствительности», XIV - «Поэтика романтиков и поэтика Жуковского» и XV - «Народность и народная старина в поэзии Жуковского». Однако и в этой работе чрезмерное стремление к внешнему объективизму фактически приводит В. к релятивизму и отказу от более или менее законченного эволюционно-социологического синтеза.

В. неоднократно обращался и к рассмотрению вопросов по теории словесности, избирая предметом своих чтений в ун-те в течение неск. лет « Теорию поэтических родов в их историческом развитии ». Рассмотрению различных теорий о происхождении народного эпоса (ср. « Заметки и сомнения о сравнительном изучении средневекового эпоса », ЖМНП, 1868) посвящён целый ряд исследований В., причём общие взгляды автора изложены в разных статьях по поводу различных книг: « Сравнительная мифология и её метод », по поводу труда де Губернатиса («Вестник Европы», 1873); « Новая книга о мифологии », по поводу дис. Л. Ф. Воеводского («Вестник Европы», 1882); « Новые исследования о французском эпосе » (ЖМНП, 1885).

Хотя В. поставил изучение народного эпоса на почву сравнительного рассмотрения мат-ла устных и книжных преданий в разных лит-рах, но гл. объектом своих исследований он избрал русский народный эпос (см. « Южно-русские былины » в «Записках 2-го отд. АН», 1881–85, и ряд мелких статей в «ЖМНП»), а с др. стороны, предпринял серию « Разысканий в области русских духовных стихов » («Записки 2-го отд. АН», с 1879 почти ежегодно). Содержание этих «разысканий» весьма разнообразно, и зачастую мотивы духовной народной поэзии служат лишь поводом для самостоятельных экскурсов в различные области лит-ры и народной жизни (напр., экскурс о скоморохах), а в приложениях напечатаны впервые многие тексты древней письменности на разных языках. В. проявил редкие способности к языкам и, не будучи лингвистом в тесном смысле слова, усвоил большинство неоевропейских (средневековых и новейших) языков, широко пользуясь ими для своих ист.-сравнительных исследований. В многочисленных и разнообразных трудах В. выказывал замечательную эрудицию, строгость приемов критики в разработке мат-лов и чуткость исследователя.

Науч. наследие В. составляет 281 работу. Большая часть виртуозных аналитических изысканий В. имела чрезвычайно крупное, а иногда и решающее значение в эпоху, когда закладывались самые основы сравнительной истории лит-ры. По общему методологическому замыслу все они представляют интерес и для нашего времени.

В. являлся основоположником эволюционно-социологического метода в изучении формальных явлений поэтич. стиля и осн. проблем теоретического характера, к-рые составляют содержание его « Исторической поэтики ». Построенное на позитивно социологической основе это грандиозное, хотя и незаконченное теоретическое сооружение представляет собой самое высшее обобщение и синтез всей долгой и необыкновенно плодотворной науч. деятельности В. «Историческая», или «эволютивная», поэтика В. нашла своих последователей - вокруг имени и наследия В. сформировалась сравнительно-ист. школа (К. Тиандер, Е. Аничков, Д. Петров, Ф. Батюшков, В. Шишмарев, Ф. де Ла-Барт).

Перечень трудов В. до 1885, кот. помещались преимущественно в разных периодич. изданиях, был составлен в 1888: «Указатель к научным трудам А. Н. Веселовского, 1859–85» (СПб.). Характеристику трудов В. по изучению народной лит-ры см. у А. Н. Пыпина в «Истории русской этнографии, в приложении к к-рой помещена краткая « Автобиография » В.

Действ. член Имп. АН. Награжден большой золотой Константиновской медалью (1893, Рос. Геогр. об-во).

Соч.: Собр. соч.: в 26 т. СПб.: Тип. Имп. АН, 1913–1938 (не завершено); Избранные статьи. Л., 1939; Историческая поэтика / ред., вст. ст. и прим. В. М. Жирмунского. Л.: Гослитиздат, 1940; Историческая поэтика. М.: Высшая школа, 1989 (Серия «Классика лит. науки»).

Лит.:Пыпин А. Н. История русской этнографии. Т. II. СПб., 1890; Батюшков Ф. Д. Веселовский А.Н. // Энц. словарь Брокгауза и ефрона: в 86 т. СПб., 1890–1907; Браун Ф. А. А. Н. Веселовский [1838-1906], некролог // ЖМНП. 1907. № 4; Памяти А. Н. Веселовского: сб. ст. и дневников. СПб., 1921; Симони П. Н. Библиогр. список учено-лит. трудов Веселовского. СПб.: изд. АН, 1921; Казанский В. Идея «Исторической поэтики» // Поэтика: сб. ст. Т. I. Л., 1926; Сакулин П. Н. Веселовский // БСЭ. Т. X. М., 1928; Веселовский А.Н. // БСЭ / под ред. А. М. Прохорова. 3-е изд. М.: Сов. энц., 1969–1978; Наследие Александра Веселовского. Исследования и мат-лы. СПб.: Наука, 1992; Топорков А. Л. Теория мифа в русской филологич. науке ХIХ в. М.: Индрик, 1997; Императорский Московский университет: 1755–1917: энц. словарь / А. Ю. Андреев, Д. А. Цыганков. М.: РОССПЭН, 2010.

Л. Якобсон